Королева Таврики

В этот момент возле его постели находился послушник Никанор — помощник Тимона, и он поспешил известить лекаря, что больной очнулся. Крики Никанора услышала также и Марина, которой в доме Эраста отвели комнату рядом с той, где лежал Донато.

Девушка накинула на плечи шаль и пошла вслед за лекарями. Она услышала, как Донато спросил у склонившегося над ним Тимона:

— Где я? Что со мной?

— Ты в доме благочестивых христиан, и мы лечим твои раны, — сдержанно пояснил строгий лекарь.

И тут Донато увидел застывшую на пороге Марину. В его глазах появился живой блеск, а в голосе прозвучало радостное удивление:

— Марина! И ты здесь?

— А где же мне быть, разве я могла оставить своего спасителя? — Она сделала несколько шагов к его постели. — Мы с вами в Сугдее, в доме греческого купца Эраста. На наше счастье, мимо того места, где вы дрались с Заноби, проезжали добрые люди, среди них был священник из Кафы отец Панкратий, который хорошо знает нашу семью. А во главе отряда был тот самый феодорит Василий, с которым враждовал Заноби.

Тимон велел послушнику позвать Василия и отца Панкратия, но их в доме не оказалось, они с утра пошли в церковь.

Вообще после прибытия в Сугдею, в дом Эраста, Марина почти не виделась с отцом Панкратием, постоянно занятым какими-то делами. Других же обитателей дома она не знала и, замечая, что они неохотно отвечают на ее вопросы, перестала с ними заговаривать. Делами в доме заправляла жена Эраста — весьма надменная и капризная дама, которой явно не пришлось по вкусу присутствие нежданных и весьма необычных гостей. Однако перечить Василию, князю и главе родового клана, никто в этом доме не смел. Зато, как заметила Марина, на князя большое влияние имел отец Панкратий; раньше она считала его просто кафинским священником, теперь же поняла, что у этого человека есть какая-то тайная власть, что к его голосу прислушиваются люди, наделенные титулами, землями и богатствами.

Видимо, именно по совету отца Панкратия и распоряжению князя к Марине и Донато со вниманием отнеслись в доме Эраста. Их поместили в хорошие комнаты, за раненым был обеспечен надлежащий уход, возле его постели постоянно кто-нибудь дежурил. Марине сразу по приезде предоставили возможность помыться и сменить свою грязную и порванную одежду на новое платье, затем служанка принесла ей в комнату еду. Но, несмотря на внешнее проявление гостеприимства, Марина чувствовала себя неуютно в этом чужом доме, где и хозяева, и слуги смотрели на нее с оттенком подозрения. Большую часть времени девушка проводила у постели Донато, а когда ее сменяли лекари и слуги, читала в своей комнате псалтырь или бродила по саду, окружавшему дом Эраста. Выходить же за пределы двора ей с самого начала не велел отец Панкратий, объясняя это тем, что в городе ее появление может вызвать излишнее любопытство. Вообще же в этом доме было слишком много тайн — во всяком случае, так казалось Марине. Она несколько раз порывалась подойти с расспросами к отцу Панкратию, но он постоянно куда-то исчезал. И тогда девушке пришло в голову, что священник просто выжидает, чем закончится метание Донато между жизнью и смертью. Возможно, если раненый выживет, отец Панкратий всерьез поговорит с Мариной о ее и его судьбе, и кто знает, не приоткроет ли какую-нибудь из тайн?..

И вот наконец мучительные три дня неопределенности закончились. Девушка поняла это в ту минуту, когда ее глаза встретили такой долгожданный, ясный и осмысленный взгляд рыцаря, защитившего ее жизнь и честь.

— Если я выжил, значит, яд был не на лезвии, а только в словах Заноби. — Донато улыбнулся и даже попытался приподняться, но Тимон его тотчас удержал со словами:

— Лежи, ты слаб еще. Благодарение Богу, что хоть выжил, но силы тебе еще придется восстанавливать.

Лекарь послал послушника на кухню, чтобы оттуда принесли раненому бульон, вареное мясо и фрукты.

А через минуту за дверью раздался капризный голос хозяйки дома, и скоро она сама появилась на пороге.

— Ты мне нужен, Тимон, — объявила супруга Эраста лекарю. — Я мучаюсь от головной боли, приготовь мне бальзам для растирания висков. Я вижу, раненому уже лучше, так что тебе тут необязательно дежурить, пусть с ним девушка посидит, — она кивнула на Марину.

Лекарь вышел, Донато с Мариной остались в комнате вдвоем. Он улыбнулся ей и попросил:

— Сядь возле меня.

— Охотно, синьор. — Она присела на край кровати.

— Марина, после стольких испытаний, пережитых вместе, мы уже можем обращаться друг к другу на «ты». — Он взял ее за руку. — Ты согласна?

— Не знаю, удобно ли это. — Марина почувствовала, как он сжал ее пальцы, и невольно ответила на это пожатие. — Впрочем, я согласна.

— Ты ведь не уедешь отсюда, пока я не окрепну и не стану таким, как раньше?

— Конечно, обещаю.

— Мы потом вместе поедем в Кафу, ведь так?

— Но отец Панкратий говорил, что пока это опасно, вас… тебя могут обвинить в убийстве Заноби.

— Ну, тогда я поеду немного позже, когда будет безопасно. Но к той пещере… к тому месту силы ты ведь меня проведешь?

— Да, как только вы… ты окрепнешь.

— Кстати… — Он слегка нахмурился. — Я, наверное, в бреду что-то говорил о пещере и еще о чем-нибудь таинственном?

— Да, ты говорил о каких-то сокровищах, о чаше, о морской деве. Я решила, что речь идет о Чаше Грааля и священных реликвиях. Я и отцу Панкратию так пояснила. Я ведь читала о рыцарях, которые по всему свету ищут духовные святыни.

— Все правильно, дитя мое. — Донато улыбнулся. — В прошлом веке таких рыцарей было немало, теперь же почти не осталось. Но я готов быть последним из них. А морской девой я назвал тебя. Ведь твое имя — Марина — на латыни означает «морская». И моя жизнь связана с морем. В нашей семье из поколения в поколение передавалась легенда, будто основателем рода Латино был некто Маритимус — человек, приплывший в Рим из-за моря. И кажется, это было Понтийское море.

— Понтийское? То есть — наше море, Черное?

— Да, ваше. Мы называем его еще Греческое или Маре Маджоре, а турки — Карадениз.

— У него также было название Русское море, потому что русичи много по нему плавали.

— Я знаю, что ты принадлежишь к народу русичей. У нас, в католических странах, многие считают русов чуть ли не скифами или татарами. А на самом деле вы вот какие — светловолосые, белокожие… и черты лица у вас не азиатские, а как у норманнов, только мягче. А ты помнишь те места, где родилась?

Девушка ничего не успела ответить, потому что вошел Никанор, принесший еду в корзине. Марина тотчас выдернула свою руку из руки Донато и спросила:

— Вам помочь, синьор?

— Не надо, я уже сам способен держать ложку, — усмехнувшись, ответил раненый. — А Никанор поможет мне помыться и сменить одежду.

Он дал понять девушке, чтобы она вышла, и Марина удалилась в свою комнату.

Душа ее ликовала, рука все еще ощущала прикосновение теплых пальцев Донато, в ушах звучал его голос. «Он выжил, он будет жить!» — повторяла она про себя, и именно это было для нее самым главным. Ей хотелось кружиться, петь и мысленно перебирать каждое слово, сказанное Донато…

Но вдруг Марина вспомнила об отце Панкратии — и тут же ее бурная радость утихла, словно речка, вернувшаяся после весеннего половодья в свои берега. Вряд ли строгий пастырь одобрит ее увлечение чужеземцем-католиком; скорее, назовет его греховным и запретит девушке даже думать о Донато как о мужчине. И ей придется смириться с этим запретом, — ведь она дала слово Рузанне во всем быть послушной отцу Панкратию, и к данному слову теперь еще прибавился долг благодарности священнику, который в тяжкую минуту спас ее и Донато.

И вдруг, словно угадав ее раздумья и сомнения, на пороге комнаты появился отец Панкратий и позвал девушку для важного разговора с глазу на глаз. Они прошли в сад и сели на скамью, огороженную шатром из дикого винограда. Солнце просвечивало сквозь золотую и багряную листву, прохладный ветер издали доносил запах моря. Марина почему-то подумала о том, что было бы очень интересно посмотреть город Сугдею-Сурож, побродить по его улицам… вместе с Донато. Отец Панкратий заметил, что девушка, слегка жмурясь от солнца, мечтательно смотрит вдаль, и сказал с непривычной для него мягкостью в голосе: