Страница 36 из 79
— Но раненый не выдержит такой дальней поездки! — невольно вырвалось у Марины.
— Да, — подтвердил отец Панкратий. — И потому мы с князем решили отвезти раненого в Сугдею, в дом Эраста — двоюродного брата Василия.
Марина забралась в повозку, где лекарь с помощником перевязывали Донато.
Князь, не слезая с коня, громко спросил:
— Что раненый? Будет жить?
Тимон выглянул из-за полога:
— Кровь нам удалось остановить, а дальше все в руках Божиих. Пока невозможно понять, попала ли в рану отрава или нет. Ему сейчас нужен покой.
— До Сугдеи недалеко, там и отлежится, — решил Василий и повернулся к священнику и Эрасту: — А генуэзца оставим здесь, возле дороги. Пусть кто-нибудь из проезжих найдет его тело. Но никто не должен знать, что я тут был и взялся спасать человека, убившего Заноби.
Отец Панкратий кивнул в сторону повозки:
— За монахов и эту девушку я ручаюсь, они никому не скажут.
— Я тоже уверен в своих людях, — заявил князь. — Надо спешить, пока нас тут не заметили.
Отец Панкратий сел в повозку рядом с Мариной, и обоз тронулся в путь.
Девушка тревожно вглядывалась в бледное лицо Донато, и каждый ухаб, каждый камень, на котором подскакивала повозка, словно причинял ей боль.
Тимон поднес к запекшимся губам раненого бальзам и, качая головой, вздохнул:
— Только бы рана не воспалилась… Если начнется лихорадка — дело худо…
— Но ведь не может быть, чтоб меч был отравлен? — с надеждой спросила Марина. — Разбойник просто хотел нас напугать.
— Наверное, главный яд был в его словах, — заметил отец Панкратий. — Иногда людская ненависть и злоба бывают сильней цикуты.
— Рана может воспалиться не только от яда, — пояснил лекарь. — К тому же парень ослабел от потери крови. Понадобится время, чтоб его вылечить.
— Сколько времени? — уточнил отец Панкратий.
— Может быть, месяц, — ответил Тимон.
Марина осторожно коснулась лба Донато и тут же испуганно прошептала:
— Кажется, у него начинается жар…
И, словно в ответ на ее прикосновение, раненый вдруг бессвязным шепотом пробормотал:
— Чаша… Морская дева… Сокровища…
Отец Панкратий, прислушавшись, удивленно взглянул на Марину:
— Не знаешь ли, о чем он говорит? Какая чаша, какие сокровища?
— Не знаю, я тоже не поняла, — рассеянно откликнулась девушка, не отводя взгляда от лица Донато. — Он и вчера что-то говорил о чаше, о духовных сокровищах предков… Может, он из тех рыцарей, которые ищут Чашу Грааля?
— А морской девой он называет тебя?
— Меня? Нет, не думаю…
Отец Панкратий немного помолчал, потом вдруг заговорил с Мариной на славянском наречии. Девушка мимоходом отметила, что священник, владевший многими языками, сейчас не хочет, чтобы их разговор понял кто-либо, кроме нее. Она бы, наверное, удивилась этому, если бы все ее мысли не были заняты опасным состоянием Донато.
— Наверное, он дорог тебе? — спросил отец Панкратий, кивая на раненого. — Я вижу, что ты очень тревожишься о нем.
Марина ответила тоже по-славянски:
— Но как же не тревожиться о человеке, который сегодня дважды спас меня от генуэзских разбойников? Он рисковал жизнью из-за меня, и вот теперь… — Она закусила губу, чтобы не заплакать.
— Да, рисковал жизнью, и это свидетельствует о том, что ты ему не безразлична. Но откуда он тебя знает? Вы с ним раньше встречались?
— Да, но мельком, в аптеке Эрмирио и в церкви Святого Стефана.
— Этот генуэзец ходил в православный храм? — удивился священник.
— Донато не генуэзец, а римлянин. А в храме он разглядывал фреску с изображением Чаши. Мне кажется, он благородный человек, занятый духовными изысканиями.
— Очень странно… Так ты думаешь, что он вступился за тебя из благородства? — Священник помолчал, словно раздумывая. — Но ты должна мне все рассказать подробно. — Что произошло в доме Симоне, как вы с Донато оказались на дороге в Сугдею, кто еще был свидетелем этой драки?
Марина готова была рассказать все, как на исповеди, но вспомнила, что Донато, теряя сознание, успел попросить ее никому не выдавать тайну пещеры. Эта непонятная ей тайна невидимой нитью соединяла их с римлянином, и девушка не хотела ее разрывать. И потому в своем рассказе она не упомянула о том, что пещера, послужившая ей укрытием, была отмечена особым знаком, вызвавшим странный интерес у Донато.
Выслушав рассказ Марины о событиях в доме отшельника и на дороге, отец Панкратий озабоченно вздохнул:
— Плохо, что те двое игроков остались живы и могут добраться до Кафы, рассказать, что Донато убил Заноби Грассо.
— Но ведь он же убил его в честном поединке!
— Это неважно. Главное, что он первым обнажил оружие против генуэзца. А Заноби Грассо на хорошем счету у консула.
— Этот разбойник?!.
— Дитя мое, тебе еще многому в жизни предстоит удивляться. Да, разбойник, но консул и его чиновники ценили Заноби, который то хитростью, то силой прибирал к рукам землю в приграничных с Феодоро областях. Подозреваю, что нынешний консул еще имел какие-то выгоды от Заноби. Так что вряд ли Донато может рассчитывать на благосклонность кафинских властей. Наверное, ему опасно будет возвращаться в Кафу…
Марина, не желавшая даже допустить мысли, что Донато придется уехать, навсегда исчезнув из ее жизни, поспешно возразила:
— Это сейчас опасно, но ведь скоро в Кафе будет другой консул, у которого Донато может оказаться на хорошем счету.
— Откуда ты знаешь? Он тебе говорил? А не называл ли имя следующего консула?
— Да, называл. Кажется… Джино… нет, Джаноне… Джаноне дель Боско.
— Джаноне дель Боско… И у нас такие сведения, — чуть слышно пробормотал отец Панкратий.
Несколько мгновений длилось молчание, потом Марина решилась спросить у лекаря:
— А почему раненый не приходит в себя? Ведь не может это быть из-за лихорадки или потери крови? Неужели все-таки яд?..
— Негоже девицам проявлять такое любопытство в вопросах, которыми ведают только ученые медики, — поджав губы, ответил Тимон. — Но скажу тебе одно: он мог лишиться чувств не только из-за раны, но также из-за душевных потрясений. Иногда Бог дает человеку забвение, чтобы тот не так остро ощущал телесную и душевную боль.
Марина вздохнула и больше ни о чем не спрашивала монахов, а только беззвучно молилась, уповая на чудо и волю Всевышнего.
Отец Панкратий, внимательно посмотрев на девушку и словно прочитав ее мысли, заметил:
— Искренние молитвы всегда дойдут до Бога. Но, пока Донато будет лежать в доме Эраста, понадобятся не только молитвы, но и лечение, уход. Ты ведь не откажешься помочь лекарям ухаживать за раненым?
— Конечно. Вот только… — Марина на мгновение задумалась. — Только если я буду какое-то время жить в Сугдее, моя мама и другие домашние будут тревожиться, искать меня. Надо же им сообщить, где я.
— Не беспокойся, им сообщат.
— Кто? Вы, отец Панкратий?
— Нет, сам я в ближайшее время не поеду в Кафу, мой путь лежит во владения князей Феодоро. Но я направлю в Кафу послушника Иакова, который все расскажет Таисии.
— Спасибо вам, отче, что заботитесь обо мне и о Донато.
— Долг пастыря — заботиться о тех, кто попал в беду, — изрек священник торжественно, как на проповеди. — Надеюсь, что и ты, Марина, не забудешь о своем долге православной христианки, когда придет час.
Девушка тут же вспомнила обещание, данное Рузанне, и ответила с простодушной искренностью:
— Я во всем буду следовать вашим советам и наставлениям, отче!
— Верю, верю, — пробормотал отец Панкратий, и на его всегда строгом лице появилось подобие улыбки. — Я буду молиться за твоего спасителя Донато. Может, уже совсем скоро его здоровье пойдет на поправку. Ведь сразу видно, что он крепкий мужчина, бывалый воин.
Марина с благодарностью взглянула на священника и еще раз мысленно пообещала Рузанне во всем его слушаться.
Глава седьмая
Три дня раненый метался в лихорадочном бреду, потом жар пошел на убыль, наступило облегчение, и утром, когда первые лучи солнца заглянули в окно, Донато открыл глаза и посмотрел на мир уже не затуманенным, а осмысленным взглядом.