Страница 44 из 155
Появилась Бэбс, явно в полном восторге, что ей удалось прогуляться в магнитных башмаках по стальным палубам космической платформы. Ее глаза сверкали.
— Мистер Кохрейн, а не сходить ли вам посмотреть на Землю через кварцевые окна?
— Зачем? — желчно спросил Кохрейн. — Почему я должен заниматься всякой чепухой для туристов?
— Ну, — сказала Бэбс, — чтобы потом вы могли сказать, что сценарист или художник–декоратор пытаются намухлевать в шоу о космической платформе.
Кохрейн поморщился.
— Вообще говоря, мне бы стоило это сделать. Но вы знаете, из–за чего весь сыр–бор? Я только что выяснил!
Когда Бэбс покачала головой, он сардонически сказал:
— Мы летим на Луну затем, чтобы из чистой жестокости сделать передачу. Нас наняли для того, чтобы мы вырвали счастливого человека из нирваны жалости к себе. Холден приказал нам спасти человека от помешательства!
Бэбс почти не слушала. Она был полностью поглощена неожиданным счастьем пребывания в таком месте, оказаться в котором никогда и мечтать бы не посмела.
— Я не хотел бы, чтобы меня лечили от помешательства, — брюзгливо заявил Кохрейн, — если бы я только мог позволить себе такую роскошь! Я бы…
— Вам надо поторапливаться, правда! — настойчиво сказала Бэбс. — Мне сказали, что все начнется через десять минут, так что я пришла за вами.
— Что начнется?
— Мы сейчас в затмении, — мечтательно проговорила Бэбс. — В тени Земли. Примерно через пять минут мы войдем в солнечный свет и увидим новую Землю!
— Дайте мне гарантию, что это действительно будет новая Земля, — мрачно буркнул Кохрейн, — и я приду. На старой я что–то не слишком процветал.
Но тем не менее он пошел за секретаршей, несмотря на то, что передвигаться в магнитных башмаках в условиях полного отсутствия силы тяжести было довольно затруднительно. Даже сделать первый шаг — нелегкая задача. Если Кохрейн неосмотрительно пытался просто сойти с места, ноги выскальзывали из–под него, и он оказывался навзничь лежащим в воздухе. Если же он пытался остановиться, не выставив для опоры ногу вперед, то после того, как его ноги останавливались, тело все еще продолжало двигаться, и он в полный рост растягивался лицом вниз. Оказалось, что абсолютно невозможно передвигаться, не совершая при этом ритмичных движений вверх–вниз, или за считанные секунды он обнаруживал, что его ноги безо всякой пользы взбивают пустоту.
Кохрейн попытался идти, потом раздраженно вцепился в поручень и, подтягиваясь вдоль него, направился вперед, а его ноги тащились за ним, точно русалочий хвост. Подумав об этом сходстве, он почему–то не ощутил прилива гордости за самого себя.
Через некоторое время Бэбс остановилась в металлическом вздутии во внешней обшивке платформы. Там нашлось круглое кварцевое окно, из которого виднелась внутренняя сторона ставен из листовой стали. Бэбс нажала кнопку, помеченную надписью «Ставни», и стальные створки раскрылись.
Кохрейн заморгал при виде открывшегося ему зрелища и на миг даже забыл о своем раздражении.
Он увидел бескрайние небеса, усыпанные бесчисленными звездами. Одни были ярче других, и все сияли невообразимо яркими цветами. Крошечные огненные вспышки — сквозь атмосферу земли они смешивались в слабое размытое свечение — появлялись так близко друг к другу, что, казалось, между ними нет никакого промежутка. Но сколь бы крошечным ни был просвет между двумя звездами, на миг вглядевшись в него, можно было заметить и в нем пятнышки цветных огней.
Каждая крошечная мерцающая точка была солнцем. Но дух у Кохрейна захватило не от этого.
Прямо перед его глазами раскинулась чудовищно огромное ничто. Круглое, громадное и близкое. Чернее черноты ада. Это была Земля, видимая из ее простиравшейся на восемь тысяч миль тени, которую не нарушал даже свет Луны. Ни один луч света не прорезал эту абсолютную тьму. Казалось, будто посередине сверкающего великолепия небес разверзлась трещина, сквозь которую проглядывало немыслимое ничто, давшее начало мирозданию. Пока зритель не осознавал, что смотрит всего лишь на темную сторону Земли, зрелище казалось нечеловечески ужасным.
Через минуту Кохрейн сказал нарочито спокойным голосом:
— Да, мое самое худшее мнение о Земле никогда не было столь черным, как это!
— Подождите, — уверенно сказала Бэбс.
Кохрейн принялся ждать. Ему приходилось постоянно напоминать себе, что эта видимая бездна, эта пропасть абсолютной тьмы была лишь ночной Землей, какой она предстает взгляду из космоса.
Потом он заметил еле–еле видную цветную дугу на ее краю. Она быстро увеличивалась. За считанные секунды дуга превратилась в розоватую светящуюся полосу между бесчисленными звездами. Затем полоса стала красной. Очень, очень яркой. Потом дуга превратилась в полноценный полукруг. Это был солнечный свет, преломляющийся на краю мира.
За минуты, даже, казалось, за секунды, между звездами возник сияющий ореол. А потом из–за Земли в один миг появился рдеющий шар Солнца. Он был нестерпимо ярким, но его сияние не освещало небесный свод. Пылающее светило в мертвящей тишине проплывало между мириадами мириадов солнц, и протуберанцы, извиваясь, вспухали и вновь опадали на краях его диска. Кохрейн, ослепленный, крепко зажмурился.
— Это прекрасно! Ох, до чего же это прекрасно! — негромко воскликнула Бэбс.
Кохрейн, прикрыв ладонью глаза, взглянул на Землю, и его взгляду предстал новорожденный мир. Тонкая дуга света превратилась в арку, затем в полумесяц, и продолжала расти прямо на глазах. Под космической платформой начал свое победное шествие рассвет, и казалось, что моря, континенты и облака во всем великолепии своей красоты хлынули на диск из черноты.
Они стояли и смотрели, зачарованные, до тех пор, пока стальные ставни медленно не закрылись.
Бэбс с сожалением сказала:
— Приходится все время держать кнопку нажатой, чтобы ставни были открытыми. Иначе окна могут покрыться пылью.
— Ну и что с того, что я увидел это, Бэбс? — цинично спросил Кохрейн. — Как мы сможем сымитировать это в студии, и какую часть всего этого способен показать телеэкран?
Отвернувшись, он раздраженно добавил:
— Можете остаться и посмотреть, если хотите, Бэбс. Мое тщеславие уже и так разбито вдребезги. Если я снова это увижу, то разрыдаюсь от разочарования, что не могу сделать ничего, хотя бы на сотую долю похожего на это. Я предпочитаю обкромсать свои представления о космосе до терпимых размеров. Но вы посмотрите!
Он вернулся назад к Холдену. Тот из последних сил пытался дотащиться до ракеты. Кохрейн пошел с ним. Они вернулись, так и не чувствуя собственного веса, в свои контур–кресла. Кохрейн плюхнулся в свое и тупо уставился в стену над головой. Он уже и так хлебнул достаточно от одного из директоров рекламного агентства. Теперь он с негодованием осознал, что подвергся еще большему унижению со стороны самого космоса.
Через некоторое время вернулись остальные пассажиры, и лунолет вывели из шлюза в пустоту. Снова взревели ракетные двигатели, и опять навалилось ощущение невыносимой тяжести. Но все же оно было не столь ужасным, как при взлете с Земли.
Потекли девяносто шесть часов смертельной скуки. После первых рывков ускорения ракетные двигатели замолчали. Вес снова исчез. Ничто не нарушало тишину, кроме еле слышного гудения неутомимых электровентиляторов, беспрестанно перемешивающих воздух, чтобы излишнюю влажность от дыхания нескольких десятков пассажиров могли удалить влагопоглотители. Если бы воздух оставался спертым, они не перенесли бы путешествия. Смотреть было не на что, потому что пассажирам небезопасно смотреть в иллюминаторы, выходившие в космос. Обычные люди, не привыкшие удерживать свой разум в концентрации на технических деталях, могли потерять самообладание при виде вселенной.
Некоторые пассажиры приняли снотворное. Кохрейн не последовал их примеру. Снотворные таблетки, дававшие ощущение эйфории, благополучия, были запрещены законом. Считалось, что подобные удовольствия могут вызвать привыкание. Но если таблетка просто погружала человека в дремоту, заставляя его часами находиться между сном и бодрствованием, то это допустимо на взгляд закона. И все же на Земле множество людей зависели от таких таблеток. Многие не особенно рвались чувствовать себя хорошо. Они были вполне удовлетворены тем, что не чувствуют ничего вообще.