Вне России

Я киваю, потому что сам в это Рождество безошибочно идентифицировал соотечественников на склоне не по дорогущим лыжным курткам Bogner, и не по бриллиантам в ушах красавиц, – а по тому одинаковому выражению лица, какое бывает у людей, когда они узнают, что в бутик по продаже счастья закрыт на переучет.

– Хочешь, – продолжает приятель, – я тебе покажу место, где обожал селиться этот самый средний куршевельский класс?

Вечером мы идем в отель A

От входа ужасающе тянет хлоркой – там явно проблемы с вентиляцией бассейна.

– Ну, если бы пахло нефтью и газом, публике было б совсем привычно, – замечает приятель и тащит меня в ресторан. В дегустационном меню ценой 78 евро длинные, как романы Дюма, названия блюд снабжены переводом. Например, под «Le poulet de fermier au risotto avec sause Saint-Augur et les truffes noire» значится: «Кура с рисом». Заказ приносят, и я отдаю должное мастерству перевода: это действительно кура с рисом, заводская столовка, и я не сразу понимаю, что подгоревшие шкварки – это убитые поваром трюфели.

Я в изумлении смотрю на приятеля, потому что во Франции такого быть не может, но приятель хохочет:– Нет, милый. Ты хотел русский Куршевель? Получи! Что здесь изменил кризис, спрашиваешь? Да у нас со времен Пушкина не меняется ни-че-го! Мы все так же ленивы и нелюбопытны, и не желаем учить языки и знать, как живут другие народы, а когда садимся за чужой стол, требуем картошку с салом и куру с рисом. И только не возражай, что не все русские одинаковы! Те, кто научился ценить тонкую кухню – те бочком-бочком, но отсюда съехали. Кто побогаче – в Мерибель, кто победнее – в Менюир. Хочешь, дам адресок – сдается шале со спальней, кухней, гостиной и сауной за 350 евро в неделю прямо на склоне? Втрое дешевле, чем в твоих Сорочанах! А есть еще Межев, Шамони, Валь д’Изер, есть Австрия, Германия, Италия, Испания, – в мире, знаешь, много чего есть, если не сбиваться в кучу и не устраивать изо всего мира маленькую Россию…

Конец сезона

На следующий день мне уезжать, и со мной вместе уезжает, похоже, весь Куршевель. Вот в Les Airelles горничные накрывают до следующий зимы мебель пленкой, в спа-центре сливают воду из джакузи, а мне передают в подарок пакет с пасхальными шоколадными яйцами: «Мы закрываемся, приезжай в декабре, будут специальные цены». Вот из бутика Lacroix вывозят на склад нераспроданные лыжи: пасхальные каникулы в Европе закончены, магазин будет закрыт. Вот в офисе по туризму просят не забыть упомянуть о новой автоматической магнитной системе, пристегивающей к креслам подъемников детей, и о возможности зарядить деньгами старые пропуска на подъемники через интернет, – но это тоже теперь только в декабре. У инструкторов сегодня последний рабочий день. Куршевель закрывается до следующей зимы, и буквальностью закрытия я слегка ошарашен. Я спрашиваю, что же работает летом.

– Летом Куршевель – это стройка, – следует ответ. – Ну как, приедешь на следующий год? Le saison est fini!

Я мотаю головой и говорю, что буду еще непременно кататься под Петербургом, где в Коробицыно закрывают подъемники лишь в середине мая, – но не говорю, что там два курорта разгородили гору забором, как берлинской стеной, и который год не могут договориться об общем допуске на склоны.

В русский Куршевель мне не вернуться, потому что больше нет русского Куршевеля, а есть четыре французских альпийских станции, на любой вкус и кошелек, с отличными инструкторами, с улыбающимися продавцами, где горы общие на всех, и это такие прекрасные горы, что когда мчишь с вершины вниз, то от перепада давления закладывает уши, а он смены красот захватывает дух. А с другой стороны, вернуться придется, потому что «русский Куршевель» – это ведь не место, а состояние нации.И не надо никуда ехать, чтобы в этом убедиться – достаточно просто постоять в московской пробке, когда дорогу перекрывают ради кортежа с мигалками.

2009 Comment

Два года спустя я наблюдал, какой может быть, что называется, пристойная встреча русского Рождества в Альпах, в тех же Трех Долинах: сначала факельный спуск инструкторов горнолыжных школ, потом фейерверк, потом танцы на снегу и горячее вино бесплатно. Было это все в упомянутом Мерибеле, который я просто обожаю за сложносочиненность даже «синих» трасс, за обильно поросшие заснеженными елями склоны и за наличие отличного олимпийского центра с бассейном, катком, спортзалом и скалодромом. Ну, и за то, что хотя до Куршевеля – всего один перевал (на лыжах можно управиться за полчаса), это все же другая долина.

А как встречал русское Рождество Куршевель? Оправился ли он после кризиса 2008-го? Замер ли в преддверии нового кризиса?

Право, не знаю.

В начале этого января во французских Альпах были невероятные снегопады. Все замело, половина подъемников не работала, перевалы были закрыты, с утра гулко стреляли противолавинные пушки, горели предупреждения о «крайне высоком риске катания» – мы жили в Мерибеле, как в варежке, затерянной в сугробе. Понемногу катались, конечно. А еще выталкивали из снега машины, не удосужившиеся надеть на колеса цепи, покупали савойские сыры на местной ярмарке, и выслушивали от местных, что, вот, деревушку Пралонг из-за лавин и вовсе эвакуировали. И это была такая зимняя жизнь, что из сугроба, честно говоря, выбираться ни в какой Куршевель и не хотелось.

2012

#Франция #Париж Когда не смотрят в глаза собеседнику

Tags: Русско-украинские споры и угроза вымерзания Chateau Petrus. – Прямые и косвенные аргументы Вадима Глускера. – Замена углеводородам и блестящее будущее России.

У меня в Петербурге газовые колонка и плита. Колонки в старых домах у многих. Но если бы газ вдруг исчез из-за, предположим, конфликта Газпрома и Ленгаза, я бы, чертыхаясь, перешел на электричество.

Я бы отказался от газа, даже если бы Газпром был на 100 % прав, а компания-транзитер – нет. Потому что мне нужны горячие обед и душ, а не споры.

Примерно так же ощущает себя в газовом конфликте России с Украиной Европа. Надо понимать, что значит для Европы январь 2009-го. Холода настали там, где их не было никогда. Снег выпал в Шампани. В Париже на полтора дня был парализован аэропорт Руасси: не успевали чистить полосы. Париж вообще не рассчитан на морозы: во многих лавочках дверей просто нет, их заменяют роль-ставни. Под окнами квартиры, где я жил, именно так торговали миллезимными бордо. Продавец был закутан в шарф, изо рта валил пар, а на прилавках с 30 % скидкой лежал тысячеевровый «Петрюс».

В парижской квартире не спасали и электробатареи. Мы с женой в холоде смотрели телеканал France 24, где по теме «Можно ли доверять Москве?» сходились корреспондент НТВ Вадим Глускер и девочка с телевидения Польши. Польша замерзала, русский газ туда не доходил, девочка была очень искренна, мне ее было столь же искренне жаль. Жена переводила, и аргументы Глускера выглядели весомо. Россия не виновата, виновата Украина, – безответственный транзитер. Но когда жена замолкала, я переставал верить России, то есть Глускеру: у него бегали глаза, он не смотрел на собеседницу.

Как можно верить человеку с бегающими глазами? Как можно верить стране, которая превратила соседей, от Грузии до Украины, от Польши до Латвии, во врагов? Которая войну в Чечне называла «поддержанием целостности страны», а нападение на Грузию – «принуждением к миру»? Которая в США и в Европе видит противников, а дружит с диктаторами? В которой госчиновники непонятно на чьи деньги жируют в Куршевеле и стреляют с вертолета животных в запрещенный для охоты сезон? Где бизнесменов сажают в тюрьму, чтобы отобрать бизнес, где в суде не найти правды, а ищущих правду журналистов убивают? Где на госканалах не дают слова оппонентам (в чем грандиозный контраст с телевидением французским)? Месье Путин, у вашей страны бегают глаза! Даже если в конфликте с Ющенко вы правы, мы вам не верим. И не будем верить, пока вы либо не изменитесь – либо, как СССР, не развалитесь.