По России

«Ведь те, кто остался на телевидении, они же сменили профессию? – ехидно спрашивает меня кто-то из Лениных коллег. – Они ведь переквалифицировались в пропагандисты? А кто не захотел, – те, как Парфенов, переквалифицировались в писатели?»

Парень, который спрашивает это, если я не ошибаюсь, – бизнесмен из Урюпинска. Радио – его хобби. Он делает деньги на том, на чем делает, а журналистикой занимается, потому что эти занятия считает важным.

* * *

Фонд независимого радиовещания уже давно приглашает меня то в Вологду, то в Екатеринбург, то в Хабаровск, то в Казань.

Но впервые вне Москвы меня не спрашивают о том, о чем спрашивают всегда: легко ли устроиться в Москве на работу, сколько в Москве платят, почем снять квартиру. Более того, технические моменты поиска работы – список рекрутерских агентств, правила написания резюме, особенности прохождения собеседования, поиск работы через интернет – вообще мало кого волнуют. Зато бурно идет разговор о том самом кризисе смыслов, о котором я уже упоминал. О том, почему людей во всем мире перестала интересовать истина, а стало интересовать потребление. Почему среди героев времени нет ни математиков, ни физиков, ни лириков, ни путешественников, ни врачей, ни конструкторов, – а только участники телешоу. Почему всех перестало интересовать, как устроен мир. И не есть ли кризис расплата за это – за надутые щеки и закрытые глаза.

Впервые эти теоретические, спекулятивные рассуждения оказываются востребованы и интересны, а, казалось бы, практические вещи – нет.

Впрочем, и я впервые говорю не о том, как преуспеть в профессии.

* * *

У меня есть немного времени, и я отправляюсь гулять по Нижнему банальным туристическим маршрутом: от Кремля, где торгуют чудовищными поделками и путеводителями в десяток страниц по 200 рублей, вниз по пешеходной Большой Покровке. Но мне настоятельно советовали совершить именно такой променад, чтобы понять, в чем суть смеси французского с нижегородским.

И вскоре я понимаю.

Покровка – вполне мертвая пешеходная улица, по духу неотличимая от Арбата или от Малой Конюшенной в Петербурге, которые пешеходными стали не потому, что так сложилось, а потому, что так велело начальство. Чугунные «пушкинские» фонари. Стандартные сетевые магазины, точь-в-точь те же самые, что и в первопрестольной, и на Урале, и на Дальнем Востоке – от Sela и Oggi до Adidas и Reebok, с теми же неулыбчивыми продавцами, – и ни одной местной марки.

А через каждые метров пятьдесят – реалистической манеры бронзовые скульптуры в человеческий рост, возле которых родители обреченно фотографируют детей в вязаных шапочках. Когда мне сначала попался бронзовый фотограф, я улыбнулся, потому что это была ухудшенная копия такого же фотографа в Питере. Но потом пошли железные дамы с детьми и без, швейцары, дворяне, ремесленники, чистильщики, актеры, скрипачи, почтальоны, в немыслимом зураб-церетелевском изобилии, разве что без церетелевского масштаба, – смыслом которых было не совершить эстетическую революцию, а «подчеркнуть связь времен» (думаю, с такой формулировкой на них и тратились бюджетные деньги). Вскоре обнаружилась бронзовая коза, пользующаяся особой популярностью среди фотографирующих – я испугался, что дальше пойдут собачки и уточки.

Я вспомнил вдруг реконструированный порт в Барселоне, где создали рай для скейтбордистов, а доски на мостах проложили с щелями, чтобы ночью сквозь них в подсвеченной воде видеть косяки огромных рыб, вспомнил порт в Генуе, где устроили заповедник для бабочек в виде стеклянного глобуса и установили гигантские парусиновые ветряки, – там была новая жизнь, а здесь были бронзовые идолы.

И когда я в отчаянии свернул в какую-то щель с надписью «Кладовка», уповая найти лавку старого барахла, – то чуть не остолбенел. Дворик был расписан с яростью, какую можно еще найти в берлинских сквотах. Над головой плыли огромные деревянные скелеты рыб. «Кладовка» оказалась крохотным выставочным зальчиком для юных и наглых дарований. Две отнюдь не наглые и, боюсь, даже не вполне юные женщины взяли с меня 30 рублей «за экскурсионное обслуживание» и провели по выставке поделок в виде разнообразных кошек (ага, кошечки все же появились!), сопровождая словами: «это произведения искусства». Произведенные животные меня не вдохновили, но под ногами был прекрасный пол из старых досок, а под потолком вместо люстры висело старое рассохшееся окно, что как идею следовало своровать.

А потом, когда разговор про кошек исчерпался, начался другой. Женщины рассказывали мне про новгородских ребят, которые устроили эту вот «Кладовку». И про их планы. И про то, как уничтожается старый деревянный Нижний, заменяясь монолитным железобетоном и новоделом, – у них у самих снесли прадедов особняк. И что на Покровке, это правда, живому человеку делать нечего, оттуда выселили единственный на весь центр гастроном, а с гастрономом ушла и жизнь, ведь не будешь ты заходить каждый день заходить в Adidas. И что вообще, ради денег все готовы на все. Вот, к примеру, был почти в самом центре Нижнего трамплин – так его разобрали, чтобы строить дома.

Они прекрасны были, эти не вполне юные женщины.

Им дико нравилась их «Кладовка» и их молодые художники. Они видели смысл в этой работе. Она была для них, я не сомневаюсь, настоящей жизнью.

Они сияли и давали мне секретные адреса злачных мест.

И вечером, когда мы с трудом отыскали свободный столик в арт-подвальчике «Буфет», где за 100 рублей можно заказать бараньи яйца или бараньи мозги, я вдруг вспомнил, что ни одна из женщин не пожаловалась на высокие цены или низкие доходы.

Я так полагаю, они были готовы к кризису. И в некотором смысле через него уже прошли.

* * *

У меня скоро поезд, я спешу в общежитие лингвистического университета, чтобы собрать сумку. Общагу ремонтировали лет 10 тому назад в том же стиле, в какой устроена в Нижнем Новгороде Большая Покровка. Но на гостиницу у Фонда независимого радиовещания нет денег, да и мне грех жаловаться: в пяти минутах – Волга, я надеюсь побегать час по ее высокому берегу.

У моих бывших коллег по радио еще продолжаются семинары и лекции. В одной из аудиторий рассказывают о том, что такое институт независимых продюсеров и как эти продюсеры находят по всему миру гранты на создание радиопрограмм. «…И вот живет в Петропавловске-Камчатском Стас Зверев, никто его там не знает, но его программы обожают в Вашингтоне, Берлине и Нью-Йорке, где он кумир и герой», – долетает до меня.

У меня, кстати, еще с одной девушкой был разговор. «Ну а вы-то сами думали из журналистики уходить? А то все говорят, но никто не уходит», – спросила она. Я ответил, что, вот, бывший глава Русской службы новостей Сережа Мерцалов не просто сменил профессию, а переехал жить в Ванкувер; что в Италии с недавних пор проводит половину времени Матвей Ганапольский… Да и мы с женой не отказываемся от идеи переезда на Атлантику, на Берег Басков. Нам там ужасно нравится, у нас там друзья, там дома дешевле, чем на Карельском перешейке, и есть даже идея открыть магазинчик товаров для спальни – всякие наволочки с вышивкой на местную тему, sachet из прибрежных трав… «Еще можно продавать натуральное мыло с ракушками внутри, – подхватывает с интересом девушка, – или ароматические свечи. Сувенир хороший, и всегда пригодится. Мы с мужем тоже об этом думали. Бизнес такой начать. Потому что у нас ничего на память не купить, одни тарелки с церквями».

Господи, как ее звали, из какого города она была?! – м-да, мы не одиноки во Вселенной.

2008 Комментарий

Мы с женой не купили домик в Сен-Жан-де-Люзе и не открыли на Атлантике магазинчик (мы даже домик под Петербургом не построили).

У Ганапольского что-то там не сложилось с Италией, и он стал проводить половину времени в Грузии.