Страница 60 из 85
Хотя почти все остальные партии еще продолжались, публика устроила новому чемпиону короткую, но бурную овацию. Впервые за много лет победу в чемпионате СССР одержал мастер, да к тому же играющий в такой необычайно импонирующей манере – широко, вольно, с гордым презрением к опасности. «Таль! Запомните это имя!» Теперь это имя помнили все, кому были не безразличны тайны шахматного двора.
Вечером, приняв многочисленные поздравления, Миша вернулся в номер. Разделся, сел за стол. И вдруг неожиданно для себя почувствовал грусть. Все кончено, играть больше не надо, волноваться тоже. Только теперь он понял, что смертельно устал. Но утро вечера мудренее. И назавтра, выспавшись и отдохнув, он снова был прежним Талем.
Утро победы… Представьте себе юношу, еще сохранившего в своем облике и манерах черты подростка, слегка беззаботного, насмешливого, чуть наивного, но уже почуявшего свою богатырскую силу. В минуты обдумывания Таль выглядел угрюмым, даже мрачным. Но когда партия кончалась, молчаливая сосредоточенность уступала место неистощимой веселости. Кажется, юноша всем своим видом так и говорил: «Ну, пожалуйста, спросите меня о чем-нибудь, ну поспорьте со мной, ну дайте же я вам докажу, что вы ошибаетесь в этом варианте…»
В то торжественное и вместе с тем суматошное утро новый чемпион страны был необычайно занят: визиты, письма, телеграммы.
Звонит телефон. Одна из рижских газет спешит опередить конкурентов.
– Как настроение?
– Солнцем полна голова!
– Очень устали?
– Готов все начать снова!
– Что будете делать в ближайшее время?
Вопрос серьезный, и Таль ответил серьезно:
– Буду писать диплом. Тема? «Сатира в романе Ильфа и Петрова «12 стульев».
Вот таким – жизнерадостным, окрыленным успехом, опьяненным хмельным медом славы – был тогда Миша Таль. Как бывало со многими, за одну ночь он стал знаменит. О нем писали статьи, в которых хотя и отмечались недостатки, в частности неровность игры молодого чемпиона, но в целом уже давалась блестящая оценка. Сам Давид Бронштейн, мнением которого Таль так дорожил, назвал его ярким, многообещающим талантом. «Молодое дарование», – вспомнил Миша, читая эти строки, и мысленно улыбнулся.
Получил признание и его стиль. Автор одной из статей приводил не раз слышанные «жалобы» мастеров: «Играть с Талем такие партии, где все фигуры «висят», где все неясно, а на обоих флангах тебя атакуют… это очень неприятно!».
Правда, оставалось еще и немало скептиков, которые продолжали оспаривать убедительность его побед, но могло ли это омрачать настроение ему, чемпиону СССР и теперь уже гроссмейстеру? И даже если бы эти ворчливые голоса его и огорчали, то встреча на вокзале с рижскими болельщиками заставила бы забыть о всех неприятностях.
Словом, жизнь, казалось, улыбалась удачливому юноше. Но судьба готовила ему удар.
Доктор Таль, гордость и опора семьи, стал вдруг прихварывать. Когда Мише вручали медаль чемпиона, доктор лежал в больнице, той самой, в которой проработал столько лет. В день приезда сына из Москвы он выписался из больницы, но вскоре должен был вернуться туда.
Любовь и уважение Миши к отцу давно переросли рамки сыновней привязанности. Доктор Таль был для него не просто отцом – он олицетворял для него душевное благородство. В трудные минуты жизни Миша спрашивал себя: «А как в этом случае поступил бы папа?»
Дружба между отцом и сыном была тем более прочной и нежной, что доктор Таль был страстным любителем шахмат и, естественно, горячо болел за Мишу. В связи с этим происходило много смешных и трогательных историй. Когда, например, в вильнюсском четвертьфинале Таль отложил в сложном положении партию с Гипслисом, отец и дядя позвонили к Мише в третьем часу ночи. Ида Григорьевна не хотела поднимать Мишу с постели. Но они так молили ее, убеждая, что нашли выигрывающий ход, что она уступила. Миша выслушал энтузиастов и как можно более искренним тоном поблагодарил. Положив трубку на рычаг, он улыбнулся: «выигрывающий ход» почти немедленно приводил к катастрофе…
Случилось так, что Миша заболел воспалением легких и лежал в том же корпусе, где отец, только этажом ниже. Когда он узнал, что доктор Таль скончался, он окаменел. Мать, которая сама остро нуждалась в помощи, сидела возле него и говорила: «Плачь!». Но он только молча глядел в стену.
Около двух месяцев Миша почти ничего не ел. Он медленно угасал. По городу поползли слухи, что у Таля нервное расстройство. Кто-то из навещавших приятелей сказал ему об этом.
– Ах вот как? – слабо улыбнулся Таль.
Назавтра к нему явился нотариус: надо было заверить подпись.
– Здравствуйте, – сказал он, входя в комнату к Мише, – я – нотариус.
– Здравствуйте, – прозвучало в ответ, – я – Наполеон.
Нотариус попятился и выскочил из комнаты. На следующий день многие в Риге знали, что у Таля – мания величия. Между тем врачи уже терялись в догадках, как пробудить в нем интерес к жизни. И вдруг мать поняла: шахматы, только шахматы могут поднять его с постели!
– Знаешь, Яша, – сказала она громко, обращаясь к старшему сыну, – второго мая в городском клубе традиционный блиц-турнир.
– А ведь Миша мог бы сыграть. Я вынес бы его к машине, – откликнулся Яков.
Больной медленно повернул голову:
– Когда вынос тела?
Ида Григорьевна вздрогнула: так шутить! Но дело было сделано. В день состязаний Яков отнес его на руках к такси и внес в помещение клуба. Допускать больного к игре было нарушением всех правил, но Ида Григорьевна объяснила врачам свою идею и заручилась их согласием.
Изголодавшийся по игре чемпион страны, несмотря на недомогание, с таким остервенением набросился на противников, что выиграл все до одной девятнадцать партий! Лекарства больше были не нужны: Таль стал быстро поправляться.
Чемпиону всегда трудно. Таль осознал справедливость этой старой истины, играя в XXV первенстве страны. Этот чемпионат был для него особенным. Во-первых, проходил он в Риге. Во-вторых, – и этот факт был важен уже для всех участников – четыре первых призера попадали в межзональный турнир, то есть получали возможность включиться в борьбу за мировое первенство. На шахматный престол Таль в то время не посягал и в мыслях, но перспектива сыграть в сильном международном турнире выглядела заманчивой.
Для турнира был предоставлен огромный зал Дворца науки. Зрителей собиралось до двух тысяч. Они не очень-то старались скрывать, что болеют за своего земляка, и это порой ставило Таля в щекотливое положение. Нередко он испытывал даже неловкость за слишком пылкий энтузиазм зрителей, но в то же время чувствовал, что этот энтузиазм заставляет его все время держать себя в боевом состоянии.
Первым противником Таля по воле жребия оказался Толуш. Зрители ждали многого от поединка между «старыми» соперниками. И чутье их не обмануло. Толуш в дебюте сыграл неточно, и Таль развил сильнейшую атаку и эффектно выиграл.
Сделав после оживленной игры ничью с Бронштейном, Таль затем встретился с Болеславским. С этим гроссмейстером у него были личные счеты: как известно, Болеславский в хорошем стиле выиграл у Таля в предыдущем чемпионате. Сначала казалось, что реванш состоится. Таль получил неплохую позицию, выиграл пешку. Но остальную часть партии он играл легкомысленно. Уже оказавшись в трудной позиции, Таль все еще пытался рваться вперед, но невозмутимого Болеславского такие наскоки не пугали, и он вскоре заставил Таля признать себя побежденным.
В четвертом туре состоялась уже известная нам партия с Авербахом, а после семи туров Таль имел четыре с половиной очка – в конце концов, не так уж плохо.
Но затем он проиграл две партии подряд, причем в одной из них Таль просчитался в очень несложном варианте, что было особенно обидно.
В этот момент разговоры о том, что стиль рижанина легковесен и что на Таля нетрудно найти управу, вспыхнули с новой силой. Но сам Таль не унывал. Подписав капитуляцию в девятом туре, он с несколько наигранной, правда, веселостью сказал Кобленцу: