Страница 80 из 86
Но вернусь к Берлину. Я был глубоко поражен тем, что увидел в этом древнем городе, столице Третьего рейха. Куда бы ни падал мой взгляд, везде я видел развалины. В Берлинском зоопарке теперь не осталось ни одного дерева. Везде были одни руины. Берлин с его многовековой культурой и историей был безжалостно уничтожен. Бывший американский консул в Германии Вернон Вальтерс, посетив город в октябре 1945-го, отмечал: «Даже разрушения, которые я видел в Италии после войны, не могут сравниться с теми, что я увидел в Берлине. Этот город теперь похож на проломленный череп».
Жизнь в Берлине в те дни была полна контрастов. Нищета большинства жителей соседствовала с полной развлечений жизнью единиц. У стариков зачастую не было сил, чтобы с рюкзаками ездить в сельскую местность и выменивать продукты на оставшиеся у них вещи. Они влачили самое жалкое существование. С другой стороны, для тех, у кого были деньги, в городе насаждался американский стиль жизни с соответствующими развлечениями.
Однажды вечером я решил прогуляться в районе железнодорожной станции «Берлинский зоопарк», чтобы увидеть все своими глазами. Уже в самом начале вечера до меня доносились ритмы свинга и джаза из подвальных баров и клубов. Эти звуки оскорбляли слух каждого нормального немца. В этих барах, которые открылись совсем недавно, бутылка виски стоила баснословную сумму — 800 марок. Однако новоиспеченные короли «черного рынка» вполне могли себе это позволить и с радостью тратили свои деньги, нажитые на всеобщем горе. Вполне естественно, что в этих заведениях проводили время и хорошо устроившиеся дамы, желавшие потанцевать под эти дикие ритмы с гладко выбритыми и чисто вымытыми американскими солдатами, большинство из которых даже не нюхали пороха.
Надо сказать, что «черный рынок» в Бреслау выглядел безобидным в сравнении с берлинским. Нелегальная торговля в Берлине была запрещена, но тем не менее она процветала. В отчаянной нужде люди торговали, стоя в дверях домов, в оставленных автобусах или в подвалах. Как и в Бреслау, простые люди не могли позволить себе делать покупки по ценам, которые запрашивали торговцы. Тех, кого ловили во время торговли, ждало жестокое наказание со стороны властей. Но голод не оставлял людям иного выбора, кроме как торговать. Расплатой за это была тюрьма. Я сам несколько раз оказывался на грани попадания туда, хотя у меня никогда и не было с собой дефицитных в те дни товаров.
Я попадал под полицейские облавы в Берлине, Дрездене и Лейпциге. Раздавались сирены, и полицейские в старой черной униформе вермахта выскакивали из грузовиков, точно так же, как и русские солдаты, подъезжавшие на джипах. Улицы очень быстро оказывались перекрыты, и в полицейское окружение попадали как торговцы, так и невиновные люди. Чтобы спастись, требовалось уметь бегать гораздо быстрее преследователей. И я не раз благодарил свою счастливую звезду за то, что у меня за плечами была тяжелая подготовка в учебном лагере СС.
Несмотря на борьбу властей с «черным рынком», он оставался единственным средством выжить для большинства жителей. На этом рынке можно было купить или обменять на вещи сельскохозяйственные продукты, без которых голодная смерть была практически неминуемой. Правда, даже на «черном рынке» было нельзя купить уголь.
Зима с 1946 на 1947 год выдалась очень суровой. Морозы доходили до 20–25 градусов. Люди не замерзали до смерти, но промерзали настолько, что многие оказывались неспособны позаботиться о себе и в итоге умирали. Склады железнодорожной станции в Берлине охранялись, как форт Нокс, чтобы грабители не разворовали брикеты с углем, которые ценились дороже золота. Профессиональные воры и просто отцы семейств теперь были вынуждены прямо на ходу красть уголь из товарных вагонов. Иногда им удавалось наткнуться на отдельный вагон с углем, стоявший на тупиковой станции. В этом случае за ночь он разграблялся подчистую. Уголь, который перевозили в товарных вагонах, как правило, предназначался для Красной Армии, чтобы обеспечивать тепло ее солдатам. Удовольствие «маленького немца», раздобывшего угля, удваивалось и даже утраивалось от мысли об этом. В конце концов, почему красноармейцы должны были быть единственными, кто мог себе позволить находиться в тепле в ту зиму? Таким образом, нет ничего удивительного в том, что рядовые жители становились ворами и менялами. Лозунгом тех дней было: «Возьми все, что плохо лежит!»
Все простые жители Германии тосковали о своем прежнем образе жизни. Между тем советская пропаганда устроила им настоящий психологический террор. Немцы постоянно слышали лозунги: «Учитесь у Советского Союза быть победителями!», «Сталин — лучший друг немецкого народа» и т. п… В пропаганду были вовлечены средства массовой информации и кинематограф. В советских фильмах солдаты вермахта всегда показывались подлыми бандитами. Бойцы войск СС возникали на экране только в черной парадной форме даже во время боевых действий. Все они изображались блондинами с животным взглядом и почти в каждом фильме с похотливым садистским удовольствием смотрели на пытки молодой красивой девушки, которая была партизанкой. Это была очень подлая пропаганда. Но чего еще нам было ждать от коммунистов? Впрочем, они были не единственными, кто старался дискредитировать немецкий народ.
В Америке подстрекательство против германской расы началось уже в конце тридцатых годов. Американцы тоже использовали для пропаганды киноиндустрию. В их фильмах на смену образу «ужасных краснокожих» пришел образ «ужасных германцев». После 1945 года бессчетное множество подобных картин заполнило экраны кинотеатров в западных зонах Германии. В этих фильмах каждый мог увидеть леденящие душу истории о злодеяниях немцев. Так американцы начали промывать всем мозги с помощью кинематографа.
Замечу, что американское Верховное командование, помимо всего прочего, располагало психологическим отделом. Начальник этого отдела с готовностью согласился подтасовывать факты и создавать фальсифицированные версии событий, в которые для правдоподобия даже включались подобранные соответствующим образом отрывки из речей Гитлера.
Но вернусь к своей судьбе. Еще до того, как я сам покинул Бреслау, Бригитта, прибыв в Детмольд, сразу написала письмо к моим родителям. Это была для них первая за долгое время весточка обо мне. Поскольку даже частная переписка подвергалась цензуре властей, Бригитта не упоминала моего имени, но при этом сообщила, что я жив и здоров и что мы с ней друзья. В сентябре 1946 года она получила ответное письмо от моего младшего брата Корнелиса. Он написал, что все члены моей семьи были интернированы и что я ни при каких обстоятельствах не должен возвращаться в Голландию и даже писать моей семье. Эти несколько слов подтвердили мои опасения и мое мнение о политической ситуации у меня на родине. Второе письмо от моей семьи, пришедшее в Детмольд, было от моей сестры Луизы. В нем были очень тяжелые для меня новости. Оказалось, я потерял отца и старшего брата.
Мой отец умер всего за несколько недель до того, как Бригитта получила первое письмо от Корнелиса. Отец скончался в голландском лагере для интернированных в Амерсфорте 27 августа. Из-за все той же цензуры в письме сестры излагались лишь голые факты. Таким образом, я ничего не узнал об обстоятельствах смерти моего брата Яна, кроме того, что он умер восемнадцатью месяцами раньше, 3 марта, в Ассене. И отца, и брата я видел в последний раз за два с половиной года до этого, а с конца 1944-го, как я уже рассказывал, я ничего не знал о судьбе моей семьи. Полученные известия оказались для меня очень болезненными. Моему брату Яну только исполнилось лишь 27 лет, да и отец не был еще старым: он умер всего в 62 года. День за днем я перечитывал строки, сообщавшие об их смерти. Я приходил в ужас и начинал плакать, думая о том, почему могли умереть мой отец и брат. Неужели это означало, что я никогда не смогу вернуться домой? И я действительно не мог сделать этого тогда, не мог никак поддержать свою семью в то трудное время. Предостережения Корнелиса были более чем определенными. Лишь позднее я узнал о масштабах несчастий, обрушившихся без меня на мою семью, моих родителей, пятерых братьев и двух сестер.