Добровольцы

Глава тринадцатая

ГОД РОЖДЕНИЯ 37-й

Обещанный мальчик нашелся к апрелю. Он первенец нашего поколенья. Приехав из клиники через неделю, В квартиру он хлопоты внес и волненья. К Кайтановым гости несли поздравленья. Хозяин — уже не мальчишка влюбленный, Какие-то мучают парня сомненья, И веки красны после ночи бессонной. А Леле — худой, изменившейся сразу, С прозрачными розовыми руками — Все мнится: наполнен весь мир до отказа Бациллами всякими и сквозняками. Не сразу освоившись с новою ролью, Она не смогла, не сумела заметить, Что Колино сердце терзается болью, Что трудно ему и тревожно на свете. Вторую декаду туннели в прорыве. Так много трудились, так мало прорыли. Командовать сменой трудней, чем бригадой, — Поди разберись в этом сложном хозяйстве. Вдобавок Оглотков — зачем это надо? — Кайтанова обвиняет в зазнайстве. И всюду вредительство подозревает Трагический блеск в его медленном взгляде, — Он страшные заговоры раскрывает По два раза в день чуть не в каждой бригаде. А нынче придумал про Гуго и Фрица, Что были агенты они капитала. Извольте ответить за связь с заграницей; Дружить комсомольцу с врагом не пристало. Кайтанов отправился к дяде Сереже. Тот грустно промолвил: «Скажу тебе честно, Я верю вам всем, но Оглотков, быть может, Такое узнал, что и нам неизвестно». Не стоит рассказывать Леле об этом: Кормящая мать, ей нельзя волноваться. Эх, были бы рядом Акишин с поэтом И Слава — за правду бы легче подраться. Но нынче зачеты заели поэта, И едет Акишин над синью Байкала, Как принято — в волны швыряет монеты, Ныряет в туннели, пробитые в скалах. О Славе ни слуху ни духу; как прежде, Гадают товарищи, сбитые с толку. Лишь Леля в своей материнской надежде Твердит: «Ничего, человек не иголка». И вправду надежда — великая сила, В ней твердость мужская и девичья тайна, Она и меня для борьбы воскресила, Когда весь народ проходил испытанье. С надеждою и расстояния ближе, И если бы дать ей глаза человечьи, Она бы увидела утро в Париже. Наверное, утро. А может быть, вечер. Быть может, в то утро иль вечер весенний Прохладною набережной Аустерлица Идет человек. Отражаются в Сене Глаза его синие, словно петлицы Советских пилотов. Однако, пожалуй, Такое сравнение неуместно. Идет он вразвалку, размашистый малый, Простой человек, никому не известный. Пиджак на прохожем сидит мешковато, И плечи пошире, чем требует мода, Но это не хитрость портного, не вата, — Таким уж его сотворила природа. Он входит в, метро и с особым вниманьем На кафель глядит, на прожилки в бетоне. Он едет на станцию с гордым названьем «Бастилия»… Странно, что курят в вагоне. Плас-де-ля-Конкорд. Громогласный и гордый, Здесь шел Маяковский могучей походкой. А вот интересно, какие рекорды Французы поставили при проходке? В толпе по лицу его робко скользнуло Живое тепло неслучайного взгляда. Легко долетело средь шума и гула К нему обращенье: «Салют, камарадо!» На юг самолет отправляется скоро. Поедет он с чехом, мадьяром, норвежцем. Они называют его волонтером, Суровые люди с Испанией в сердце. Свобода не частное дело испанцев! Фашизм наступает на мир и народы. Спешат волонтеры в Мадрид, чтоб сражаться За правое дело, под знамя свободы. И только для нас остается загадкой Уфимцев с поступком своим величавым. И Коля, склоняясь над детской кроваткой, Решает: «Мальца назовем Вячеславом!» И теща не против, и Леля согласна, И Слава Кайтанов, единственный в мире, Из кружев своих заявил громогласно, Что он самый главный в их тесной квартире. Отец его стал молчаливым, суровым. Он мысли готовит к тяжелому бою, Пожалуй, пора ко всему быть готовым. Будь мужествен, что б ни случилось с тобою! Но где же наш Славка, красавец проходчик, Отчаянный аэроклубовский летчик? Ответа ищу я в завещанной книге, Страницы листаю в тревоге и жажде. И вдруг замечаю, что «Карлос Родригес» На сотой странице подчеркнуто дважды. Мне к сердцу прихлынула жгучая зависть. И я не страницы, а пламя листаю И вижу, как, в знойное небо врезаясь, Летит истребитель на «юнкерсов» стаю. Настала пора! И мое поколенье За мир и свободу вступает в сраженье.

Глава четырнадцатая

ВОЛЮНТАРИО

Бомбят Мадрид. Огромный древний город Лежит, раскинув каменные руки. Вой бомб и вой сирен — как голос горя. Дрожит земля в невыносимой муке. Клыкастый «юнкерс» ходит деловито, Выискивая цели, завывая. Беспомощное гуканье зениток, И крики в опрокинутом трамвае. Оцепененье, и толчок удара, И дым пожара, черный дым пожара. И вдруг как будто небо прочеркнули Несущиеся строем крылья «чаек», Полетом звонким бронебойной пули Тяжелое гудение встречая. И закружился бой кольцом Сатурна, Седое небо сделалось ареной. Снующих самолетов блеск латунный Уходит выше, в глубину вселенной. И, выпустив огня короткий росчерк, Кренится на крыло бомбардировщик. А там, внизу, на длинных плоских крышах Толпятся жители и смотрят в небо. Сейчас весь город из убежищ вышел: Сидеть в подвалах для южан нелепо. Смертельной красотой воздушной схватки Взволнован весь Мадрид. Он ждет итога. Вот «юнкерс» заметался в лихорадке И на земле, не в небе ищет бога. Летит, объятый пламенем зловещим, И весь Мадрид победе рукоплещет. …За городом зеленая равнина. На ней сейчас аэродром «курносых». Здесь приземлился и открыл кабину Голубоглазый и русоволосый Пилот республики, сеньор Родригес, Товарищ Карлос… Знаешь, это имя Один мой друг в одной испанской книге Нашел, когда мы были молодыми. Но я об этом вспоминать не вправе. Поговорим о мужестве и славе Родригес «волюнтарио» зовется, — Понятно слово «воля» всем на свете. Одет товарищ Карлос по-пилотски: В короткой куртке замшевой, в берете. Он едет в город на машине старой, На сумасшедшей скорости, с шофером. У них на лицах отблески пожара, И город открывается их взорам. «Ты будешь ждать на улице Кеведо, А я, пожалуй, на метро проеду». Вагон качается, чуть-чуть пружинит. Здесь трасса углубляется покато. В знакомой детской шапочке дружинник На пеструю толпу глядит с плаката: Как странно, перед фразой знак вопроса! «?Эй, парень, не на фронте почему ты?» «Но пасаран!» — начертанное косо, В метро сопровождает все маршруты. Везде, от Вальекаса до Эстречо, Летят плакаты поезду навстречу. На мрачноватой станции «Чамбери» Заметил он, что кто-то добрым взглядом Следит за ним. Когда открылись двери, Попутчик этот оказался рядом. В зеленом френче, в бутсах, смуглолицый, С гранатами, с огромным пистолетом, Не ожидал он здесь столкнуться с Фрицем, К тому же столь воинственно одетым. «Геноссе, здравствуй!» — «Камарадо, ты ли?» И оба в удивлении застыли. Нет, им сегодня не наговориться! Они, как мальчики, друг другу рады. Глядят с благоговением мадридцы: Наверно, эти из Интербригады. Товарищи, солдаты доброй воли, Они винтовки на плечи надели, Хотя не убивать учились в школе И матери им не о смерти пели. Далекие взрастили их долины, Где не растут ни лавры, ни маслины… Сигнал тревоги… Тормоза скрежещут. Движенье оборвалось. Замелькали Фигуры смутные бегущих женщин, И слышен крик младенца в одеяле. Толпятся около плакатов дети, И кто-то плачет, и кого-то ищут. Голубоглазый человек в берете Тяжелые сжимает кулачищи. С поверхности удары бомб он слышит, Как будто ходят в сапогах по крыше. …А может, москвичи, а не мадридцы Бегут, — и не в туннель под Альварадо, — Спеша от бомбы воющей укрыться Между «Дзержинской» и «Охотным рядом». Но для него на свете равно дорог И каждый человек, и каждый город… Перелетая через две ступени, Он рвется наверх, не простившись с Фрицем. «Гони!» — кричит шоферу в исступленье. И, фары погасив, машина мчится. Навстречу запах роз и запах гари. Они проносятся к аэродрому. Прожектор по небу тревожно шарит, Вздымая луч, как меч, навстречу грому. Механик понимает с полуслова: «Конечно, „чайка“ к вылету готова». Он вылетает в черное пространство, Где ходит враг, определив по гуду. Курносый самолет республиканца Появится неведомо откуда. Как вестник справедливости и мести, Летит Родригес на ночную битву. Два добровольца поднялись с ним вместе, И каждый что-то шепчет. Не молитву, А песню, что пленила эскадрилью: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью». Он ищет, ищет в крестике прицела Свою мишень. Он жадно ищет боя И «фокке-вульфа» клепаное тело В отсветах лунных видит под собою И черный крест с загнутыми краями… Сейчас, воздушным вопреки законам, Он мог бы задушить его руками, Сойдясь, как в сказке, — человек с драконом. Сраженье — на виду у всей вселенной, И, словно мысли, выстрелы мгновенны. И падает противник, как комета… Немного покружившись для порядка, Родригес приземлился до рассвета И входит в командирскую палатку. «Как было дело?» — «Он ходил за тучей, Я вынырнул и по хребту ударил». «А знаешь ли, что это первый случай Ночной победы? Это ж подвиг, парень!» «Не разобрался я в горячке боя, Кто сбил врага. Нас в небе было трое».