Борджиа

Сам автор обрисовывает характеры своих персонажей в своем «Предисловии»: «В истории Борджиа, — пишет он, — пастырь Стада Христова устанавливает Царство Сатаны и Преисподнюю; Лукреция — дочь Александра — так же знаменита своими распутствами, как славилась своим целомудрием Лукреция Римлянка; Чезаре не отстает от нее — дважды братоубийца, он состоял в кровосмесительной связи со своей родной сестрой… Этот сын оказался достоин своего отца — он уничтожил своих врагов с помощью яда, клятвопреступления и убийства. Но в конце мир увидел, как наказываются подобные преступления. Перед смертью он был изгнан, стал жертвой мести всего общества и лишился всей своей деспотической власти, которая может вызывать только ужас, каким бы ни было мнение Макиавелли на этот счет. То, что когда-то древние придумали в своих трагедиях, в нем нашло свое воплощение, как если бы Божественное Провидение хотело бы на его примере дать урок». В отличие от Гишардена, Гордон считает, что естественная справедливость сыграла свою роль в трагедии Борджиа.

Как серьезный историк он называет свои источники, но при этом не делает различия между Буркардом и Макиавелли, Гишарденом и Томмазо Томази, Онофрио Панвинио и Пьетро Бембо, ставшим кардиналом и автором Истории его времени. Но так как Гордону явно не хватает подробностей об интимной жизни папы и его любовных похождениях, он не стесняется их заимствовать из «подлинной копии рукописи, сделанной с оригинала в Риме, который якобы хранится в библиотеке Ватикана». Если не считать эти весьма сомнительные по достоверности заимствования, использованные документы — тут же в Приложении приводятся 23 источника — внушают доверие. Здесь мы находим цитаты из Государя Макиавелли, статью из словаря Морери о генеалогии Борджиа, выдержки из Гишардена, в частности, рассказ о смерти Александра VI, и большое количество фрагментов из Буркарда — манифесты Карла VIII и кардинала Перо, конвенция, подписанная между Александром VI и королем, письма султана Баязида к Александру VI, инструкции, данные папой Джорджо Бузардо, бегство Чезаре в Веллетри, убийство герцога Гандийского, отношения с Савонаролой, отречение Чезаре от кардинальского сана, несчастный случай с папой, письмо к Сильвио Савелли. Таким образом, этот труд стал первой попыткой справочного издания о Борджиа.

Французский публицист Пьер Бейль придерживается мнения Гордона в своем Историческом и критическом словаре, опубликованном в 1697 и переизданном в 1702 году. Он подробно перечисляет все свои источники. Издание Жаком-Жоржем де Шофпье так называемого Дополнения, или Приложения в 1758 году, дополняет этот список — Гордон там упоминается среди авторов старинных источников, а Томази по-прежнему считается авторитетом, достойным доверия. Так же поступает Луиджи Антонио Муратори, знаменитый архивист герцога Моденского в Итальянских Анналах (1744–1749).

Стремясь к объективности в том, что касается источников, в самом повествовании авторы не могут сдержать своих эмоций. В век философов каждый пытается осудить преступления Борджиа и их презрение по отношению к нравственным принципам личности и общества в целом.

Проницательный Вольтер в своем Эссе о нравах (1756) подвергает сомнению тот факт, что Александр VI был отравлен, и даже то, что Борджиа вообще использовали яд. Однако, ничуть не смущаясь, он повторяет обвинение в инцесте по отношению к Лукреции и обвиняет Чезаре в преступлениях. Он признает, что некоторые поступки, считавшиеся естественными в то время, имели положительные последствия для Истории. «Александр VI оставил в Европе о себе память более одиозную, чем все нероны и Калигулы вместе взятые, потому что святость его сана делает его гораздо более виновным в его злоупотреблениях. Однако именно ему Рим обязан своим светским величием… Его сын потерял все, чего добился в результате своих преступлений, а Церковь пожинала их плоды…» Но что поражает, так это то, что Церковь тогда не подверглась нападкам: в связи с тем, что большинство князей, министров и военных не остались в накладе, преступления папы их совершенно не интересовали… Одураченный народ шел на богомолье. Сильные мира сего перерезали друг другу горло и грабили. Они считали, что Александр VI ничем от них не отличается, а Святым престолом называли средоточие всех преступлений.

Фридрих II Прусский, действовавший, подобно князьям эпохи Возрождения, с такой же бессовестной ловкостью, еще до своего восшествия на престол в 1740 году написал трактат Анти-Макиавелли, где он отвергает советы, даваемые флорентийским секретарем на примере Чезаре Борджиа. Теоретик Общественного Договора Жан-Жак Руссо заклеймил эксплуатацию человека человеком, но при этом считал полезным перечисление заслуживающих порицания поступков Чезаре — народ будет знать, какие злоупотребления могут совершать сильные мира сего, и сможет себя защитить. История Борджиа призывает граждан к бдительности.

Следовало ожидать, что историки и публицисты революционной эпохи будут придерживаться такой же точки зрения. Но когда прошла буря, стало модно размышлять над произведением Макиавелли. В предисловии к большому изданию в Париже, выпущенном в год VI республики, издатель Жироде очень сдержан по отношению к писателю, «который дает уроки деспотам, как бороться с народами и совершенствоваться в искусстве их порабощения». Но, читая его трактат, убеждаешься, что автор — «пылкий и просвещенный патриот». В «Рассуждении о первом десятилетии правления Тита Ливия» флорентиец рассматривает разные формы правления. Он отрицает существование сговора между религией и властью в государствах Церкви: «Рим, бывший когда-то центром мощного и великого государства, подчинившего себе весь мир, оказался во власти выборных старых монархов, из которых ни один не был в состоянии создать крепкое государство… Пусть судят о могуществе властителя, бывшего одновременно наместником Бога, священником, королем, священным законодателем, пророком, наделявшего и жизнью и смертью, связывавшего целые народы и каждого в отдельности неразрывными узами, которые он один имел право и власть разрубить по своему желанию! Пусть все увидят у ног его государей и императоров! В папской тиаре, с ключами святого Петра, со святыми дарами, он простирал свою длань и распространял свою власть почти по всей земле, раздавая народам новые, неожиданно открытые миры, и поэтому он — еще более могущественный, чем те же самые римляне, в чьем городе он жил и которому судьбой было уготовано снова стать столицей Вселенной!»

Макиавелли, осмелившегося осудить власть и преступления «Римского тирана», заклеймило всемирное духовенство, подчинявшееся папству. Французская республика смогла отомстить за него. Уничтожив могущество пап, она защищала при этом еще и интересы Италии, действуя подобно Макиавелли — по словам Жироде, его единственным желанием было достижение блага для своей родины через освобождение от национальных деспотов и чужеземных завоевателей. Его пример вдохновил Французскую республику. Необходимость обеспечения внешней безопасности «заставила нас, — продолжает издатель, — сначала захватить Рейн от его истока до устья и сделать его границей, сделать своими союзниками Голландию и Швейцарию и лигу республик от Базеля до Неаполя».

В свете этих соображений французам пришлось, конечно же, пересмотреть свое мнение о Макиавелли, но еще и о герцоге де Валентинуа. Они разделяют сожаления флорентийца, что «преждевременной была смерть нескольких удачливых разбойников и этого Александра и его ужасного сына». Ведь разве Чезаре не пытался уничтожить тиранию в светском государстве, которое он позже мог бы сделать свободным?

Так родилось понятие об исторической относительности. В его свете яснее видишь намерения Макиавелли и понимаешь авантюризм Чезаре Борджиа. Традиционное представление об этом ужасном семействе значительно изменилось.

Французские Империя и Реставрация, однако, очень недоверчиво отнеслись к урокам свободы, содержащимся в истории Борджиа. Уже нет желания размышлять об их политических намерениях, вновь проявляется стремление сдержанно критиковать их нравы, чтобы не разразился скандал, потому что после революционных событий снова всплыли на поверхность Церковь и Папство. Святой Престол вернул не только свои земли, но и вновь обрел свой облик мелочной и реакционной монархии. И было бы очень легко осуждать его пороки, ссылаясь на Борджиа. Чем, собственно, и займутся поэты авангарда.