Мой муж Джон

Пару дней спустя Джулия и Джекки уехали к себе в Ливерпуль. Мне было скучно без них: моя новая роль — старшей сестры — мне очень понравилась. Мы договорились, что они обязательно приедут к нам снова. Когда через несколько месяцев они вновь гостили в Кенвуде, мы с Джоном привезли их на студию Abbey Road. Они присутствовали при записи Day Tripper и познакомились с Джорджем Мартином. Жаль, что мы не могли принимать их почаще. Джон то был в отъезде, то приходил в себя после гастролей, поэтому трудно было найти подходящее время. Так уж вышло, что тогда они были у нас в последний раз, и после этого мы практически не общались. Джулия поступила в колледж и стала изучать французский, Джекки начала учиться на парикмахера, когда их отец, Бобби Дайкин, погиб под колесами автомобиля — точно так же, как несколькими годами раньше погибла их мать. Джону, который, как никто другой, мог бы разделить с ними эту боль, никто ничего не сообщил. Мы узнали обо всем много позже. Опекунство было оформлено на тетушку Хэрри.

Когда Джон узнал о случившемся, он был очень огорчен тем, что девочки остались круглыми сиротами, и предложил Хэрри и Норману купить им дом, который потом отойдет по наследству Джулии и Джекки. Они с радостью согласились и занялись поисками подходящего места.

Джон хотел, чтобы дом наследовали его сестры, чтобы он стал их родовым гнездом на будущие времена, но, к сожалению, в вопросах собственности и финансов он разбирался очень плохо. Дом был куплен, Хэрри с Норманом туда переехали, однако вместо того чтобы записать дом на них или на девочек, Джон, по совету своего финансиста, зарегистрировал его на свое имя. После гибели Джона это создало массу проблем для его родственников. То же самое касалось и остальной недвижимости. По закону дом моей мамы в Эшере и бунгало Мими в Пуле являлись частью состояния Джона. Все, включая Мими, с удивлением узнали об этом уже после его смерти.

То, что Джон всегда любил своих родных, хоть и отдалился от них с годами, сомнению не подлежит. Он обожал сестер, в его сердце всегда было место и для Мими. Он приезжал к ней с Йоко, и я тоже навещала Мими уже после нашего развода. Перед отъездом в Штаты Джон навестил в Ливерпуле Хэрри и остальных. Однако потом он долго почти не общался с ними. Лишь за несколько месяцев до его смерти они с Джулией стали регулярно разговаривать по телефону. Я тоже всегда была привязана к сестрам Джона. Мы до сих пор близкие подруги, особенно с Джулией. Мы поддерживали связь и встречались в течение многих лет, и я очень рада, что смогла рассказать ей, как Джон любил ее и Джекки и как он хотел, чтобы дом, купленный для Хэрри, в конце концов достался им.

До самой своей смерти в 1976 году моим близким другом была также и тетушка Матер. Уже когда мы с Джоном жили в Уэйбридже, я иногда садилась в эдинбургский поезд и навещала ее. Тот уикснд, который мы с Джоном провели у них дома, добравшись туда на перекладных, сделал нас близкими и родными людьми. Когда Лондон мне надоедал или когда Джон был на очередных гастролях, дом Матер становился для меня добрым, мирным пристанищем. Она была невероятно теплой и гостеприимной женщиной, и мы засиживались допоздна за стаканчиком виски ее мужа Берта, болтая обо всем на свете. Она не была такой резкой, как Мими, и относилась ко мне как к дочери: приносила мне в постель завтрак и всячески меня баловала.

Единственный из близких родственников, с кем Джон общался без малейшего удовольствия, был его родной отец Альф. Из газет мы узнали, что он работает мойщиком посуды в отеле «Грейхаунд», на южной окраине Лондона. Он не интересовался поп — музыкой и, похоже, не знал, что его сын знаменит, пока его коллега не показал ему фотографию Джона в газете и не спросил, является ли он его родственником.

Когда Альф понял, что его сын, от которого он ушел двадцать лет назад, теперь стал миллионером, он тут же захотел возобновить с ним отношения. Однажды, когда Джона дома не было, он появился в Кенвуде. Я открыла дверь и увидела перед собой маленького человечка, с редкими седыми волосами и зарождающейся лысиной на макушке. Выглядел он неряшливым оборванцем, но лицом пугающе походил на Джона.

Как только я преодолела шок от его неожиданного появления, я пригласила его зайти в дом и предложила чаю и бутерброды с сыром, а также представила ему его внука. Альф сказал, что очень хочет повидаться с Джоном, и я предложила ему подождать: Джон должен был вернуться через час — другой. Меня, конечно, беспокоила возможная реакция Джона, когда он приедет домой, но я также понимала, что не могу просто так захлопнуть дверь перед носом его родного отца. К тому же мне и самой было интересно, что это за человек, способный бросить маленького сына.

Мы с Альфом еще какое — то время пытались поддерживать довольно неуклюжую светскую беседу, пока он вдруг не заметил, что его волосы в полном беспорядке и что ему надо бы постричься. Может быть, он сказал это, видя, насколько его затрапезный облик контрастирует с обстановкой дома, не знаю. Однако я всегда любила стричь (пока мы с мамой жили вдвоем, я регулярно делала ей прически), поэтому у меня руки зачесались от желания взять ножницы и подровнять его шевелюру. Он с удовольствием согласился расстаться со своими длинными патлами, и я сделала все, чтобы придать ему более презентабельный вид. Два часа спустя Джона все еще не было, и Альф решил, что, пожалуй, пойдет.

Джона визит отца совсем не обрадовал. Он сказал, что Альф уже как — то появлялся у него в гримерке, несколько недель назад, когда снимали фильм Help!. Его привел какой — то репортер, в надежде, что ему посчастливится стать свидетелем воссоединения сына с давно пропавшим отцом. Джон тогда обрушился на репортера и сказал отцу, чтобы он шел домой. Меня удивило, что Джон ничего не рассказал мне о том случае, но я знала, что все, что связано с отцом, было для него особой темой.

Тогда Джон отложил проблему в сторону и предпочел не ворошить старое до лучших времен. Но через несколько месяцев он стал встречаться с отцом, и они, если так можно сказать, подружились, хотя Джон продолжал относиться к нему неоднозначно. Джон предполагал, что, возможно, Альфу в первую очередь нужны его деньги. Но это был его отец. Скорее всего, где — то в глубине его души до сих пор теплилась надежда вновь обрести отца. «Он нормальный мужик, Син. Только немного чокнутый, как и я, — сказал он мне однажды. — Теперь я знаю, откуда это во мне». Джону было очень важно узнавать в себе черты отца, видеть, откуда он происходит.

На Рождество 1965 года мы услышали, что Альф записал сорокапятку, подписанную: «Фред Леннон». Фамилия, понятное дело, была броской, однако песня, That's My Life, оказалась ужасной. Джона взбесило, что отец пытается прокатиться с ветерком на успехе собственного сына, и он попросил Брайана сделать все, чтобы прекратить это. То ли Брайан действительно что — то сделал, то ли нет, но в хитпараде этот сингл так и не появился, а вскоре и вовсе пропал без вести.

После этого случая Альф выкинул еще один фортель: в один прекрасный день он появился на публике с молоденькой подружкой, которая годилась ему во внучки. Студентке Полин было девятнадцать, ему — пятьдесят шесть. Они клялись, что влюблены друг в друга, и, несмотря на отчаянные протесты со стороны матери девушки, намеревались расписаться. Альф спросил, можем ли мы дать Полин какую — нибудь работу, и мы предложили ей сортировать письма от поклонников и выполнять кое — какие секретарские обязанности. Полин жила у нас в доме несколько месяцев, и это был сущий кошмар. Она постоянно плакала и ругалась со своей мамой по поводу Альфа. Спала она в мансарде, и когда ей звонила мать, до нас полночи доносились сверху вопли и рыдания. В конце концов им с Альфом надоело уговаривать родителей, и они сбежали вдвоем в Шотландию, в Гретна — Грин[27], где и прожили еще десяток лет, вплоть до его смерти. У них родились два сына, которых мы ни разу не видели. По — моему, Альф все — таки еще приезжал повидаться с Джоном, уже после нашего развода, но тот послал его куда подальше. По крайней мере я точно знаю, что перед смертью Альфа они разговаривали по телефону. Надеюсь, Джон в итоге примирился с отцом, который в свое время так бессердечно с ним обошелся.

27

Gretna Green — деревушка на юге Шотландии, куда с середины XVIII века убегали пары, которым по тем или иным причинам не удавалось зарегистрировать брак в Англии. Законы здесь были гораздо менее суровыми и, в разное время, позволяли расписываться даже с двенадцати- и четырнадцатилетними невестами без согласия их родителей.