Страница 7 из 130
После каждой песни экзотический молодой человек вскакивал, неистово аплодировал, вопил «Браво!», выкрикивал какие-то невнятные английские слова, буйный, необузданный темперамент вулканически рвался из него. Зрители утихали, а он все стоял, аплодировал, хлопая просто оглушительно в затихшем зале, и Роберт Янг почтительно кланялся лично ему. Мне даже показалось, что они знакомы.
— Кто это? — спросил я у Вики шепотом.
Она нагнулась к моему уху:
— Борис Буряце. Или Бурятовский. Его называют так: Борис Цыган.
— Но все-таки кто он такой? Чем занимается?
Вика прыснула, и на нее оглянулась соседка, чопорная седая дама в платье с декольте; ее дряблую морщинистую шею украшало колье с каким-то розовым драгоценным камнем, внутри которого мерцал таинственный свет. Вообще в этом зале женская ее половина демонстрировала огромное количество драгоценностей. Видно, больше негде, как говорят русские, себя показать и других посмотреть.
На сцене возникла пауза — то ли что-то со светом, то ли с микрофонами.
Вика, ехидно улыбаясь, опять прошептала мне в самое ухо:
— Ты спрашиваешь, чем Борис занимается? Он занимается любовью с Галиной Брежневой, Борис Цыган — ее любовник.
— И в этом зале все об этом знают?
— Ну… Не все, но многие. Хочешь, я тебя с ним познакомлю?
— Вы что…
— Господи! — перебила Вика, и опять на нее зло посмотрела седая соседка,— Была с ним раза два в компаниях. Выпивали, треп о чем-то. Да он контактный парень, проблем не будет.
…В антракте, когда мы появились в фойе, я сразу увидел Бориса Буряце. Он стоял у стены, разговаривая с низеньким лысым господином в черной тройке, и видно было, что разговор этот ему скучен и неинтересен. Лысый ретировался мелкими шажками, и вокруг Бориса образовалось небольшое пустое пространство, хотя в фойе была порядочная теснота.
Взоры почти всех, кто находился рядом с пустым пространством, были обращены на любовника Галины Брежневой; хотя многие старались смотреть на него украдкой, словно опасались чего-то.
Вика крепко взяла меня под руку, и мы направились к Борису Буряце, который, увидев нас, быстро пошел навстречу, сияя в улыбке ослепительными зубами.
— Виктория! Победа! — Голос у него был густой, глубокого тембра, приятный,— Давненько, давненько… Рад видеть!
Они легко обнялись и, я бы сказал театрально, обменялись поцелуями в щеки. У русских это проявление самой горячей симпатии.
Я тут же был представлен.
— Журналист! Штаты! Чудно! — Пожатие его руки было крепким и энергичным.— Артур! — Он повернулся к Вике.— Как ты его зовешь?
— Арик.
— Арик, организуйте мне поездку в Штаты. Все расходы, естественно, беру на себя. И сверх того.— Он подмигнул мне, в его глазах мгновенно промелькнуло напряжение и тут же растаяло в их глубине. — Шучу, шучу — Он кому-то приветливо помахал рукой. — Вот что, ребята… Есть предложение. После концерта едем ко мне. Собирается небольшая компания. Вам, Арик, будет особенно интересно. Надеюсь на визит одной знатной дамы.— И тут по его лицу скользнула темная тучка: все как бы померкло — блеск глаз, улыбка… Или мне показалось? — Принимается?
Вика вопросительно смотрела на меня.
— Принимается,— сказал я,— Профессия обязывает.
— Тогда следующим образом. После концерта жду вас у своего «мерса». Помнишь его? — Он теперь подмигнул Вике, и я ощутил, наверно, беспричинный укол ревности.
— Как забыть? — засмеялась Вика.
Мы еще поболтали о каких-то пустяках, Вика спросила у Бориса, не сможет ли он достать нам билеты на полузапрещенный спектакль в МХАТе «Так победим!» (пока были только закрытые показы, вокруг спектакля, где Ленин, уже совершенно больной, вроде бы подводит итоги своей жизни, шла, по слухам, борьба на самом верху).
— Без проблем,— легко сказал белозубый красавец,— Жду! Простите, мне за кулисами надо повидать одного человечка.
И он покинул нас, удаляясь легкой, быстрой походкой.
После концерта мы отстояли порядочную очередь в гардеробе, а Борис Буряце, сказала мне Вика, раздевался, как всегда, в какой-нибудь артистической уборной и уже наверняка ждет нас.
Так и оказалось. Спустившись вниз на стоянку машин недалеко от набережной Москвы-реки, мы увидели Бориса возле роскошного «мерседеса» зеленого цвета. Он выглядел принцем среди толпы заморышей — «Жигулей», «Москвичей», нескольких «Запорожцев». Любовник Галины Брежневой стоял возле машины в летнем длинном пальто самого модного покроя и приветливо махал нам рукой.
В салоне машины витал легкий запах дорогих мужских духов. Сев за руль, Борис врубил музыку, спокойную и тихую. Мы с Викой разместились сзади, и моя женщина тут же придвинулась ко мне, положила голову на плечо. Борис, взглянув на нас в зеркальце, сказал:
— Отлично смотритесь. Вы замечательная пара.
Я обратил внимание на интересный факт: когда мы выбирались со стоянки, дежуривший милиционер отдал Борису Буряце честь. То же повторилось в центре Москвы — наш водитель не соблюдал никаких правил движения,— на перекрестках гаишники приветствовали зеленый «мерседес», я, признаться, совсем обалдел: «Ну хорошо, любовник дочери главы государства. Так это, наоборот, скрывать надо…»
А Борис, легко, небрежно ведя машину, опять болтал о пустяках: ставки на скачках, театрально-киношные сплетни, ожидается выставка шедевров Лувра в Пушкинском музее. Вдруг, без всякой паузы, рассказал анекдот:
— В Москве зафиксировали слабое землетрясение. Стали искать эпицентр, откуда толчки пошли. Обнаружили: спальня Леонида Ильича Брежнева. В платяном шкафу с вешалки упал пиджак со всеми орденами Генерального секретаря нашей любимой партии.
Вика хохотала, лукаво посматривая на меня.
Очень скоро мы оказались на улице Чехова, въехали под арку во двор, припарковались среди не менее роскошных машин иностранных марок; стояла тут одна темно-серебристая «Чайка». Сторож или охранник, очень вежливый, сказавший всем нам: «Добрый вечер, товарищи». В просторном холле первого этажа консьержка, мне показалось — наверно, показалось! — в кителе военного покроя, с замкнутым, настороженным лицом, но тоже весьма вежливая. «Здравствуйте! — Голос с прокуренной хрипотцой.— Милости просим».
Пока мы поднимались в лифте, Борис взглянул на ручные часы:
— Сейчас без четверти одиннадцать. Гости начнут съезжаться через полчаса. А вы, Арик, пока осваивайтесь у меня. И мы, если вы не возражаете, поговорим о деле.
«О каком деле?» — хотел спросить я, но сдержался.
Не помню, кажется, мы оказались на пятом или шестом этаже.
Борис не стал открывать дверь ключом, позвонил.
Дверь распахнулась, в ее проеме стоял молодой человек в белом сюртуке, в черных брюках и с черной бабочкой. «Официант из ресторана»,— догадался я. Так и оказалось.
— Добрый вечер,— сказал он всем нам, принимая плащ у Вики.— Сделано по твоему вкусу, Боря. И мы с Сержем сейчас же сваливаем. Нам обслуживать банкет Алика и Гоги, у них сбор в двенадцать.
— Хорошо. Спасибо, Жора.— Они обменялись рукопожатиями.— Дуйте. Вы на колесах?
— А ты что, «тачку» Сержа не видел? У милицейской будки?
«Надо же! — подумал я.— С челядью на «ты»…
— Завтра рассчитаемся.— Он хлопнул Жору по плечу и повернулся к нам: — Прошу!
Мы оказались в большой, просто огромной комнате. В центре ее был накрыт длинный стол персон на десять — двенадцать. Он буквально ломился от изысканных закусок, бутылок и графинов; в высокой вазе — букет темно-алых роз. Второй официант, который что-то поправлял на столе, молча поклонился и вышел из комнаты.
— Я отлучусь ненадолго,— сказал хозяин квартиры.— Провожу мальчиков.
Мы с Викой остались одни.
И у меня буквально разбежались глаза. Я не мог оторвать взгляда от стола, который являл произведение подлинного искусства: тарелки с изображением пастушеских пасторалей XVIII века, явно из антикварного фарфорового сервиза, серебряные ножи и вилки (серебро тоже было старинное, темное, с тускло-розоватым оттенком); хрустальные бокалы и рюмки, которые были как бы из одного семейства с великолепной хрустальной люстрой, которая нависала над столом, и во множестве ее подвесок отражались, мерцали голубые огоньки. На продолговатых блюдах были художественно разложены тонко нарезанные типично русские закуски: севрюга горячего и холодного копчения, нежно-розовая семга, белорыбица, селедка, украшенная репчатым луком; копченые и вареные колбасы нескольких сортов (я отметил свою любимую, языковую, с тонкими ободками сала; по-моему, только в России и делают такую колбасу). Несколько сортов салата, свежие помидоры, огурцы, зелень, восточные соления. Крабы, замысловатой фигурой разложенные на подносе, с таким расчетом, чтобы каждую ее красно-белую часть можно было подцепить вилкой, не нарушая всей фигуры, отдаленно напоминающей не то рыбу, не то осьминога. В вазах фрукты — яблоки, апельсины, киви, виноград, ананасы, разрезанные продолговатыми бледно-розовыми дольками, и каждая ваза — изысканный, виртуозный натюрморт. Коньяки, настойки, сухие и крепленые, отметил я, все были советского производства. А водки, наверняка нескольких сортов, подадут на стол прямо из холодильника — эту русскую традицию я давно усвоил.