Страница 125 из 130
Тогда ни я, ни он еще не знали о том, что случилось с Викой…
Да, да! Ничего мне не жалко в этой казенной убогой квартире. Кроме нашей тахты, нашего «ноева ковчега». Вот сейчас… Я падаю на нее, и она принимает мое тело податливо, мягко; покачивание, как на волне, вверх-вниз… А подушка хранит запах ее духов. Нет, я сойду с ума!…
Спокойно, спокойно, Артур. Возьми себя в руки. Давай все по порядку. Давай, давай! Ну?
Итак, я объявлен в Советском Союзе персоной нон грата.
Девятого во второй половине дня из нашего посольства позвонил атташе по культуре:
— Артур, немедленно приезжайте к нам.
— Сейчас? — слегка обалдев от неожиданности, спросил я.
— Именно так: сейчас.
— Да что случилось?
— Приезжайте и все узнаете. И не волнуйтесь. Ничего страшного не произошло.
Через сорок минут мы уже сидели в уютной овальной комнате в нашем посольстве: мягкая мебель, окна задернуты шторами, на круглом столе декоративное карликовое деревце, черный кофе, печенье. Нас было трое в комнате: атташе по культуре, я и этот тип из МИДа, молодой, полный, со срезанным безвольным подбородком.
— Ситуация такая, Артур,— сказал атташе по культуре (мы с ним, естественно, были знакомы).— С завтрашнего дня вы лишаетесь аккредитации в Советском Союзе…
— Но почему? — вырвалось у меня.
— Вот господин Насонов… Он представляет Министерство иностранных дел Союза… Господин Насонов вам все объяснит.
Мидовец выдержал внушительную паузу, громко отпил кофе из своей чашки и наконец сказал:
— С завтрашнего дня, господин Вагорски…— его английский был вполне приличным, акцента не ощущалось, только некоторое напряжение: наверное, он думал по-русски, тут же переводя себя на английский,— вы объявляетесь персоной нон грата в нашей стране. Причина — ваши возмутительные, клеветнические статьи, опубликованные в этом году в газете «Дейли ньюс». Я не буду их комментировать. Вы сами все прекрасно понимаете. Скажу только одно: эти статьи, написанные в духе «холодной войны», вбивают клин в дело крепнущей дружбы и сотрудничества Советского Союза и Соединенных Штатов Америки. В вашем распоряжении, господин Вагорски, двое суток.— Круглое лицо расплылось в наглой ухмылке,— Двенадцатого ноября вы должны покинуть нашу страну. Все необходимые официальные бумаги Министерством иностранных дел Советского Союза переданы в американское посольство. И…— он поднялся из кресла,— разрешите откланяться, господа. Дела.
Господин Насонов, который, убежден, в равной степени представляет и МИД и КГБ, удалился.
— Мы ответим тем же,— сказал атташе по культуре.— Есть кого выслать из Нью-Йорка. Хотя, понимаю, для вас это не утешение. Все формальности мы уладим быстро. Вы спокойно собирайтесь, времени достаточно. В редакции вашей газеты уже знают… Извините, Артур, мы поспешили сообщить, потому что в подобной ситуации у советской стороны есть практика: «выдворяемых» тут же лишать связи с внешним миром. Может быть, вам повезет: как приедете к себе, сразу связывайтесь с газетой. А мы со своей стороны в вашу редакцию перекинем свой подробный комментарий о происшедшем.— В голосе атташе по культуре зазвучало волнение.— Артур… Вы прекрасный журналист… Это просил меня передать вам наш посол. Это и мое мнение. Настанет время, и Россия… Новая демократическая Россия тоже оценит ваши усилия… А теперь какие у вас в связи с этим проблемы? В чем нужна помощь?
— Да никаких проблем,— И я сразу подумал о Виктории: «Уговорить, уговорить ее уехать. Вместе. Только как это сделать? Ведь формально мы только любовники. Оформить брак? В течение двух суток? Нереально. Они никогда не разрешат… Надо что-то придумать, придумать…» — Вот машина…— сказал я.
— Пишу: машина.— Атташе по культуре раскрыл блокнот.— Думаю, так: мы поставим вашу машину в своем гараже, а потом переправим ее, куда вы скажете. Словом, считайте, что эта проблема уже решена. Что еще?
«Расскажу ему о Виктории Садовской? — подумал я.— Нет… Надо смотреть правде в глаза: они тоже ничего не сумеют сделать».
— Пожалуй, все.
— Тогда, Артур, собирайтесь.— Атташе по культуре протянул мне руку; ее пожатие было сильным и дружеским,— Все документы к середине завтрашнего дня мы оформим. Я вам позвоню.
…Дома — «дома»… первое, что я сделал, это набрал телефонный номер Вики. Трубку никто не поднимал.
«Вика, естественно, носится по своим делам,— подумал я.— А Мария Филипповна отправилась в магазины. Или пройтись по свежему воздуху».
Я позвонил в свою редакцию, в Нью-Йорк. Разговор с Гаррисоном был короткий: они уже в курсе, «ты, старина, не переживай, судьба идет тебе навстречу: засиделся ты в Москве», ждут, первая прикидка новой работы — Китай или Австралия, могут быть варианты. Вернер деликатно ни словом не обмолвился о Вике, хотя он знает о наших отношениях. Только сказал:
— Отдохнешь пару месяцев, немного поработаешь в редакции, за это время подберем тебе страну, решим, если получится, все твои семейные дела (я почувствовал, что в этих последних словах присутствует Вика, и был благодарен своему шефу)…
Я опять позвонил Вике. Длинные гудки. Трубку никто не брал. Смутное беспокойство закралось в душу. Однако я скоро отвлекся — стал собираться и начал со своего журналистского архива, через полчаса ужаснувшись: сколько же всего накопилось за семь лет моей московской жизни! Кассеты, пленки, исписанные блокноты, фотографии, вырезки из газет и журналов, несколько толстых тетрадей с дневниковыми записями, опять блокноты… Да у меня тут материалов — на большую книгу! Я невольно что-то читал, потом накатывались воспоминания. Фотографии: мы с Викой в Звенигороде зимой; ели в снегу, она, опершись на лыжные палки, смотрит на меня глазами, полными любви; мы рядом за столом на какой-то веселой вечеринке, Вика хохочет, ее рыжие волосы рассыпались по плечам… «Сейчас еще раз позвоню»,— думаю я и погружаюсь в свои записи в блокноте за 1978 год. Великое дело — блокноты, записные книжки, дневники: несколько строчек — и память воскрешает целую картину, сюжет, событие.
А за окном уже поздний ноябрьский вечер.
«Все. Звоню Вике». Я иду к телефону — от хаотической горы моего московского архива, выросшей на полу. И телефонный звонок опережает меня.
«Наконец-то! — думаю я.— Она! — И сердце падает, как с обрыва: нам предстоит разлука, неизвестно на какое время. Через сутки.— Как сказать ей об этом?…»
Я срываю трубку телефона:
— Слушаю!
— Артур, это Сапунов. Надо срочно встретиться.
— Гарик! — Я чувствую, что мне не хватает дыхания, мгновенно лицо покрывается потом.— Гарик… Что-то случилось с Викой?
— Случилось.
— Что, что?… Гарик, Что?!
— Не по телефону. Я внизу, рядом. Жду тебя за углом, возле «Универсама». Я в своей машине.
…Не помню, как я оказался в задрипанном «Москвиче» Гарика Сапунова. В машине, за рулем, он сидел один. По-прежнему бородатый, элегантный, неизменный яркий шарф вокруг шеи, на среднем пальце левой руки, лежащей на руле, серебряный перстень с большим изумрудом. Только лицо угрюмо и напряженно.
— Что? — с каким-то животным страхом выговариваю я, плюхаясь на сиденье рядом с ним.
— Захлопни плотнее дверцу,— спокойно говорит Гарик.
Я хлопаю дверцей.
— Ну, да не тяни же!
— Вика арестована.
— Что?!
— Только спокойно, Артур,— жестко говорит Гарик Сапунов.— Соберись, никаких русских эмоций. Итак… Разгромлена редакция журнала «Благовест». Они снимали под нее квартиру в Чертаново. Обыскали, перевернули все вверх дном, конфисковали и увезли почти все. И в одну ночь арестовали всех сотрудников, начиная с редактора. Их всего четверо. И Вику…
— Когда? — перебиваю я.
— Минувшей ночью с восьмого на девятое.
— Где она? — почему-то шепотом спрашиваю я и чувствую, что все во мне мелко дрожит,— Где Вика?
— В Лефортово, в КПЗ, то есть в камере предварительного заключения. Подожди, подожди! — морщится Гарик, оглаживая свою густую бороду.— Не перебивай. Вопрос. Что у тебя? Все в порядке?