Страница 17 из 152
Однако Сергей не думал теперь ни о России, ни об Европе, — он был просто поражен смертью женщины, которую знал хорошо, которую видел еще накануне. Он вспоминал всякую мельчайшую подробность своего вчерашнего свидания с нею. Он будто слышал каждое ее слово; в его ушах так и звучал ее голос, повторялся ее шутливый разговор с Нарышкиным.
«Нет, я еще не умру!» — говорила она.
И вот она умирает… и вот ее, верно, уже нет на свете!..
«Я хочу, чтобы вы представили мне жену вашу, я искренне желаю вам счастья»…
И при этом ее добрая, ласковая улыбка… Это были прощальные слова ее, прощальные перед вечной разлукой. В этом заключалось так много для Сергея нежданного, грустного и трогательного. Все, в чем он мог упрекнуть ее относительно себя — теперь забылось… в нем говорило почти с прежнею силой его юное поклонение великой женщине. Она представлялась ему теперь не в слабостях последних лет, а в прежнем блеске и славе…
«И ее нет!.. Что же это теперь будет?..»
Конечно, для него лично не могло быть ничего дурного; но он думал совсем не об этом. Невольные слезы навернулись на глаза его.
— Граф! — обратился он к своему спутнику. — Позвольте обеспокоить вас моей просьбою — расскажите мне все подробности…
Николай Зубов сообразил, что имеет дело с одним из любимцев восходящего светила, а потому очень предупредительно поспешил исполнить его просьбу и начал рассказывать. Он был поражен не меньше Сергея и при этом, что можно было легко сразу заметить, сильно упал духом. Он не знал, чего ожидать ему. Он был уверен, что печальная судьба ждет его светлейшего брата, по всем вероятиям, и ему придется разделить судьбу эту… Передав Сергею все подробности ужасного происшествия, он стал поверять ему отчасти и свои грустные мысли; стал оправдываться, доказывать свою невинность, свои искренние чувства к цесаревичу. Он старался всячески задобрить Сергея. Тому сделалось противно это, и мало-помалу разговор прекратился.
Сани несколько отстали от кареты.
— Что же ты отстаешь? — крикнул Зубов кучеру. — Пошел скорее!..
— Да я вовсе не отстаю, — обернувшись, отвечал кучер, — нагнать-то ничего не стоит, лошади добрые, и мигом бы мы карету далече за собою оставили… докатили бы до Софии…
— Так чего же лучше, — сказал Сергей, — перегони карету…
— Давно бы нам следовало догадаться, — обратился он к Зубову, — обгоним, а в Софии прикажем приготовить для его высочества лошадей, чтобы не было никакой остановки.
— Конечно, конечно! — изумляясь своей недогадливости, подтвердил Зубов.
«Ведь теперь одно спасенье, — подумал он, — угадывать, услужить вовремя, попадаться на глаза и заставить обратить внимание на свою распорядительность… Зачем только этот любимчик привязался!..»
Кучер поправился на своем сиденье, передернул вожжами, гикнул — и быстрая тройка сильных лошадей, как стрела, помчалась по снежной дороге… Вот промелькнула карета и затем опять тишина… Все мелькает, рябит перед глазами… все будто крутится в вихре и уносится куда-то… встают на мгновение новые предметы и исчезают как призраки.
Промчались несколько курьеров, спешивших навстречу к цесаревичу с вестями из Зимнего дворца.
— Едет!.. за нами!.. в карете!.. — кричал им Зубов.
— Теперь до Софии рукой подать, — самодовольно осклабляясь, докладывал кучер.
Еще несколько минут — и тройка подлетела к станции.
— Ну, теперь нужно как можно скорее распорядиться относительно лошадей!.. Вы извольте остаться в санях, а я мигом заставлю этих негодяев расшевелиться… Мне это дело привычное!
Так говорил Зубов, внезапно оживляясь и выскакивая из саней. Может быть, он и Сергею желал показать свое усердие. Он побежал к крыльцу станционного дома и столкнулся с выходившим из дверей каким-то человеком в шубе.
Это был заседатель, ехавший из Петербурга и не имевший ни о чем никакого понятия. Заседатель этот, очевидно, с утра находился в самом приятном расположении духа, а за обедом сильно выпил и теперь начал спускаться со ступенек очень нетвердым шагом, покачиваясь во все стороны. Зубов принял его за смотрителя, и, по привычке обращаться грубо со всеми, кого считал ниже себя, он бесцеремонно остановил его рукою.
— Эй, ты! Узнаешь меня, что ли?..
Заседатель вгляделся и действительно узнал его. Неизвестно, был ли он храбрым человеком в трезвом виде, но теперь, под влиянием винных паров, своего хорошего настроения и ясной морозной ночи, он был очень храбр и не чувствовал никакого смущения при окрике такого важного человека, каким почитался брат «его светлости».
— Узнаю, ваше сиятельство, — любезно, но с трудом ворочая языком, отвечал он, — только за что же, ваше сиятельство, изволите трясти меня?.. Пропустите!..
— Что! — закричал Зубов. — Что за околесную несешь ты? Лошадей! Слышь ты, лошадей, чтобы вмиг были готовы!..
— Кому лошадей? Каких лошадей?.. — лепетал заседатель.
— Император едет! Лошади должны быть готовы… Ну, поворачивайся, не то я тебя самого запрягу под императора!..
Заседатель отстранился от Зубова, покачнулся, а потом вдруг стал фертом и, очень комично раскланиваясь, проговорил:
— Ваше сиятельство, оно точно — запрячь меня не диковинка, да какая из того польза выйдет? Ведь я не повезу, хоть до смерти извольте убить — не повезу! И что такое император? Если есть император в России, то дай Бог ему здравствовать… Буде Матери нашей не стало, то ему виват!.. А я не повезу… хоть на месте убейте — не повезу!..
— Да что ты, пьян совсем? Что ты, о двух головах, что ли? — окончательно взбешенный и все еще не понимавший своей ошибки, заорал Зубов.
Сергей, слышавший весь этот разговор, хотел уже выйти из саней, чтобы поспешить на помощь бедному заседателю, как вдруг к крыльцу подъехали сани. Быстро выскочивший из них человек подбежал к нему.
— Ах, дорогой мой Сергей Борисыч, это вы! Едет цесаревич? Где он?
Сергей узнал Ростопчина.
— Сейчас должен быть здесь. Что, жива еще?
— Когда я выехал, была жива… теперь не знаю…
— Да что же — неужели никакой надежды?
— Какая надежда! Все это кончено, Сергей Борисыч!.. Но что это за крик? Что такое тут происходит?
Он вслушался, и на его взволнованном, некрасивом лице с блестящими глазами мелькнула улыбка.
— Ах, это граф Николай Зубов напоследях свою власть показывает! — проговорил он.
— Да, — отвечал Сергей, — но дело в том, что цесаревич сейчас будет, а о лошадях еще никакого распоряжения не сделано… Пойдемте скорее…
Они поспешили отыскать не мнимого, а действительного смотрителя. Когда они вернулись на крыльцо, отдав нужные приказания, карета цесаревича уже подъезжала. Ростопчин закричал кучеру, чтобы он скорее отпрягал, что лошадей сейчас выведут. В окне кареты показалась голова Павла.
— Ah, c'est vous, mon cher Rostopschine! [7] — проговорил он и вышел из кареты.- Quelle nouvelle m'apportez vous? [8]
Ростопчин мог только дополнить очень немногим то, что уже было известно цесаревичу из слов Зубова и из донесений высланных курьеров:
— Государыня жива, но без движения и без сознания…
Павел, выслушав, опустил голову и несколько мгновений стоял неподвижно. Между тем, лошади, благодаря сбежавшимся ямщикам, были уже впряжены. Кто-то крикнул, что все готово. Павел пошел к карете, но вдруг обернулся, подозвал жестом Ростопчина и Сергея и сказал им:
— Faites — moi le plaisir de me suivre [9], вы оба должны быть со мною, можете мне понадобится.
Карета тронулась. Ростопчин и Горбатов сели в сани и помчались за нею.
— Стой! — вдруг крикнул Ростопчин. — Поворачивай назад на станцию!..
— Зачем? Что такое? — изумленно спросил Сергей.
— А вот сейчас увидите. Мы мигом догоним карету.
7
Ах, это вы, мой дорогой Ростопчин! (фр.).
8
С какой новостью вы пожаловали ко мне? (фр.).
9
Будьте любезны следовать за мной (фр.).