Страница 13 из 14
Зачем парню детская игрушка, Вилкас не знал. Но однажды, среди ночи, когда разум блуждал на границе между сном и явью, ему показалось, что из куклы выбрался маленький человечек. Темная кожа на лице. Но не загорелая, а вроде бы закопченная, напоминающая цветом пергамент. Седая бороденка закрывала щеки до самых глаз, такие же седые вихры торчали во все стороны на круглом черепе. От обычного человека его отличали непомерно большие ступни.
Если верить бабкиным сказкам, так должен выглядеть каукас[54] – существо безобидное, относимое некоторыми к нечисти, а на самом деле не только не враждебное к людям, но и дружелюбное, частенько оказывающее услуги. Как и барздуки, живущие под корнями деревьев и варящие там пиво. Они, конечно, не прочь подшутить над одиноким путником, поводить его по лесу, но, в конце концов, отпускают его и даже могут что-то подарить на память, будто бы с извинениями за шалость. А каукас – и вовсе незаменим в доме. Чтоб мыши слишком много воли не набрали, чтобы молоко не скисало, хлеб не черствел… Хранитель домашнего очага, неразделимый с уютом и теплом родного жилища. Потому Вилкас и удивился, когда домовик появился посреди воинского стана в заснеженном лесу. Выбрался, деловито потоптался по снегу, будто бы разминая ноги (да и немудрено, если подумать, – попробуй, посиди в кукле, узнаешь, как все конечности затекут!), похлопал ладонями по бокам. После принялся туда-сюда ходить вокруг торока с запасом еды. Принюхивался и вздыхал.
Литвин запомнил страдания каукаса и на следующую ночь, отломив кусочек хлеба, положил его рядом с собой. Домовик вновь появился. Радостно потирая ручки, схватил подношение, прожевал, смахнул крошки с бороды. Забормотал, прохаживаясь взад-вперед: «Волчок – мальчишка добрый, хороший… Не бросил дедушку-домового. Хочет Никитшу разыскать. Не знает только, что нету его на этой дороге. На полдень едучи, не найдешь Никитшу, не получится. Удаляется он, я чую…»
Проснувшись, Вилкас насел на Семена Акинфовича, уговаривая его повернуть на север. Боярин молчал, слушал, качал головой, а потом не выдержал, высказал все. Что и так терпит сверх меры надоедливого и норовистого литвина. Что ему не чьих-то там друзей нужно разыскивать, а выполнять приказ княжеский. Что они задержались сверх меры в Смоленске, а москвичи не дремлют и с каждым днем уходят вперед все дальше и дальше. Что только последний дурак может, стараясь попасть во Вроцлав, ехать на Витебск или Вильно. Тем паче что дружинники Юрия Даниловича идут по приметам и дорогу знают, а ему, Семену, нужно скакать «наобум Лазаря…». Махнул рукой и в очередной раз ускакал разминать аргамака.
А Вилкас здорово задумался, стоит ли продолжать путь вместе с тверичами? Получается, что он бросил друзей в беде. Сам-то устроился как нельзя лучше – сытый и довольный, да при вооруженном отряде, на который разбойники вряд ли сунутся. А Никита с Уланом едут куда-то без помощи и поддержки, и еще неизвестно – по своей воле или нет? Как всегда, погрузившись в собственные мысли, литвин вытащил из торока канклес и запел:
Вот тут на него насел Пантелеймон, не терпевший песни литвина не так из-за отсутствия у того умения, как из-за нелюбви к любой речи, кроме русской. Этим он сильно отличался от прочих тверичей, которым, в общем-то, было все равно, лишь бы человек хороший.
Вилкас стукнул пятками пегого конька жмудской породы – коротконогого, толстошеего, но послушного и выносливого, – и, прибавив рыси, опередил спорящих дружинников. Поэтому он первым из отряда увидел поднятую руку Семена Акинфовича: знак быть наготове. Неужто боярин какую-то опасность углядел?
Литвин быстро сунул гусли в мешок, отцепил от седла тяжелую палицу, с какой управлялся лучше, чем с каким бы то ни было оружием, повернувшись к Пантюхе со Всемилом, вполголоса окликнул их:
– Начеку будьте! Других предупреди!
А сам подскакал к боярину.
Темно-рыжий скалился в сторону жмудка и прижимал уши.
– Тихо, Исток, тихо, – похлопал его по шее Семен.
– Чего там? – спросил Вилкас. Хотя одного взгляда на протянувшуюся впереди дорогу оказалось достаточно, чтобы понять причину беспокойства. Навстречу им рысил десяток всадников. Без шлемов, но со щитами при седлах. А если присмотреться внимательнее, то можно было заметить притороченные луки и самострелы. Кто такие?
– Кто такие? – литвин высказал вопрос вслух.
– Да кто угодно может быть, – рассудительно ответил тверской боярин. – Народу нынче по дорогам Смоленщины немерено мотается.
«Это точно», – не мог не согласиться Вилкас.
Время сейчас такое, что ехать навстречу с вооруженным отрядом мог кто угодно. И смоляне, и витебцы, и Витеня люди.
Если уж дать себе труд задуматься, то нисколько не удивит и встреча с немцами, и с поляками, и с галичанами.
Последние годы их князь… Или король? С недавних пор князья Галицкие себя королями именуют. Как Данила Романович короновался, так зовут они себя не иначе как «Regis Rusiae»[55]. А в последнее время сильно Юрий Львович, внук Данилы, не мирился с Витенем и Гедимином. Не имея полководческого таланта деда своего и гибкости, граничащей с изворотливостью, отца – Льва Даниловича, «король русский» терял потихоньку земли, собранные вокруг Владимира-Волынского достойными предками. Отдал полякам Люблин с окрестными владениями, а там, глядишь, уже мадьяры точат зубы на Мукачево с Берегом. А кроме того, нельзя сбрасывать со счетов угрозу, что литвины отберут Берестье, а с ним и Дорогочин – город славы галицко-волынского оружия[56]. Вот и пришлось князю Юрию заключать союз против Литвы с мазовецким князем Болеславом и Тевтонским Орденом.
Здешние, витебские земли противоборствующие стороны считали спорными. А потому нарваться на вооруженных людей, хоть принесших присягу Витеню, хоть подчиняющихся князьям галицким или мазовецким…
Вилкас исподволь оглянулся. Тверичи подтянулись поближе, разворачиваясь полукругом. Съехавшие на обочину дружинники взяли на изготовку луки и самострелы. Оставшиеся в середине сбились в плотный клин: ладони на рукоятках мечей, на топорищах. Попробуй-ка, подступись!
– Опустите оружие, – негромко скомандовал Семен. – Похоже, свои.
– Свои? – прищурился Вилкас. По его мнению, такие свои ничем не отличались от чужих. С чего бы это боярин вдруг стал доверчивым?
– Да смоляне это. Воевода Илья Приснославич, – пояснил Акинфович. – Если и не друзья, то уж не враги. Пока что… – Он подмигнул литвину. И, подняв раскрытую ладонь, поприветствовал смолян: – Здрав будь, воевода Илья!
– И тебе поздорову, Семен Акинфович, именитый боярин, – предводитель встречных воинов отмахнул рукой своим, чтобы успокоились и за железо зазря не хватались.
Смолянин и тверич сдержанно поклонились друг другу. Знатностью рода, как мог понять Вилкас, они были приблизительно равны, положением при своих князьях – тоже. Даже наружностью не слишком отличались: оба русобородые, высокие, плечистые. Хотя, пожалуй, Илья постарше будет – вон, виски уже сединой припорошены. Не так чтобы очень сильно, а все ж заметно.
– Удивился я, не скрою, тебя увидев, – сказал Семен. – Но встрече рад.
– Да и я не горюю. Сейчас на дорогах наших врага гораздо легче встретить, чем друга.
– Никак война на пороге? – нахмурился тверич.
– А с чего это ты взял?
– Так в мирное время воеводы, словно гонцы, по лесам и полям не мотаются. С малой дружиной для скрытности.
Илья улыбнулся. Как показалось литвину, через силу.
– Слава Богу, войны в скором времени не предвижу, – перекрестился смолянин. – Мы войны не ищем, хотя, ежели что, не забоимся, будем драться. Что до того, с кем и как я мотаюсь по дорогам, то выполняю я поручение князя Александра Глебовича. Очень важное и ответственное.
54
Каукас – литовское название домового.
55
Король Руси (лат.).
56
В 1238 году князь Данило Романович разгромил под Дорогочином немецких рыцарей, тем самым существенно укрепив позиции княжества и расширив свои владения.