Страница 12 из 14
Стая ворон взлетела с ближайших дубов и с горестными криками закружила над дорогой.
Чернобородый, горбоносый тверич по имени Пантелеймон сплюнул трижды через левое плечо, по-видимому считая воронье дурным предзнаменованием, а после размашисто перекрестился.
– Ну, завыл… – поднял глаза к небу, вздыхая, Всемил – дружинник помоложе. На его левой щеке, чуть пониже глаза, белел короткий, неровный шрам.
Пантелеймон пожал плечами, взглядом указывая на вырвавшегося далеко вперед Семена Акинфовича. Под молодым боярином играл, выгибая шею, темно-рыжий с белой проточиной скакун, сухопарый и вислозадый, явно южных кровей. У прочих воинов кони были неплохие. Можно прямо сказать, очень хорошие кони, дай Бог каждому, Михаил Ярославич не поскупился, снаряжая отряд. Но ни один из них в подметки не годился рыжему аргамаку – он играючи мог обогнать любого, а потому тяготился неспешной рысью. Вот и приходилось Семену время от времени гонять коня галопом вдоль вытянувшейся по дороге цепочки всадников, порой скрываясь из виду, а потом появляясь в облаке пара и туче снежной пыли.
Боярин к литвину благоволил. Почему, не знал никто, включая самого Вилкаса. Вообще-то Акинфович не был суровым, любил поддержать болтовню дружинников, хохотал у костра над незамысловатыми шутками, хотя шалить своим не позволял ни в городах, ни в селах. Но он не выделял никого из отряда, а вот с литвином вел долгие разговоры. Расспрашивал о землях, которые предстояло пересечь. Вилкас отвечал честно. Все, что знал. Но сразу признался, что знает не слишком много: земли вокруг Вильно, Гродно, Новогрудка… Севернее Немана, где живет жмудь, он не забирался. Зато на дорогах Черной и Белой Руси чувствовал себя как рыба в воде. Не за это ли и взял его с собой Семен Акинфович?
– Слышь, литвин… – окликнул Вилкаса Пантелеймон, чтобы хоть как-то отвлечь от пения. Уж очень невзлюбил тверич, если не самого веселого, широкоплечего парня, то уж его канклес точно. – А что ты песни не по-русски поешь? Ведь говоришь по-нашему, вроде бы наш человек, русский, а поешь…
Вилкас прервал пение на полуслове, приглушил струны ладонью.
– Да с чего мне не знать жмудскую речь? Бабка моя из-под Саула[48]… Слыхал про такой город? Били там рыцарей-меченосцев[49]. И жмудины с земгалами, и русские воины. Смертным боем били. Даже Великого магистра Волгуина фон Намбурга порешили.
– Первый раз слышу! – скривился тверич.
– Да кто бы удивлялся? – подмигнул ему Вилкас. – Где Тверь, а где Литва?
– Не понял… Ты это к чему?
– Да ни к чему! – Литвин широко улыбнулся. Искреннее некуда. Его немножко злил въедливый и противный Пантелеймон, которого даже свои за глаза звали Пантюхой и тоже не испытывали теплых дружеских чувств. Но затевать ссоры Вилкас не хотел. Перед боярином Семеном неловко. И так мается с ними, как с малыми детьми. Зачем же еще масла в огонь подливать?
– Так чего там было, при Сауле-то? – вмешался Всемил и заслужил недовольный взгляд старшего товарища.
– А накостыляли меченосцам по самое не могу! – беспечно ответил литвин. – Как и Ярослав, князь новгородский, около Дерпта. Правда, он раньше на два года успел, постарался. Ну так с той поры и не стало меченосцев. Тех, кто выжил, тевтоны к себе прибрали.
– А бабка твоя тут при чем? – прищурился Пантюха. И добавил сварливо: – Его про песни спрашивают, а он про рыцарей начинает. Сейчас про рыцарей спрошу, а он запоет…
– Так бабка очень даже при чем! – не смутился Вилкас. – Дед мой из-под Крево родом. По молодости шустрый был. Непоседа непоседой. Понесло его жмудинам помогать. При Сауле он с мочугой[50] стоял на правом крыле. Трех рыцарей с коня сбил…
– Они что, на одном коне сидели? – хохотнул тверич.
– Где ж ты такого коня видел? Нет, ну, может, у вас в Твери и бегают такие, со спиной, как лавка в гриднице[51]… Только я не встречал. Дед мой здоровущий был. Я супротив него, что березка против дуба. Как даст дубиной, как даст!
– Еще здоровей, говоришь? – Всемил окинул недоверчивым взглядом широкие плечи Вилкаса – что называется, косая сажень.
– А то?! – подмигнул парень. – Тятька уже помельче был. А я и вовсе хлюпик супротив деда.
– Зато языком трепать ты здоров… Куда как! – протянул Пантелеймон.
– Не хочешь верить – не надо! Не больно-то и хотелось… А тех крыжаков[52], что в битве на него наскочили, дед быстро убедил. Мочугой по шлемам. Только потом с пешцами схлестнулся, а их слишком много сразу навалилось.
– Человек сто? – подначил Пантюха.
– А не меньше! – легко согласился литвин. – Было бы меньше, дед отмахался бы… Он и от этих-то отбился. Но ранен был. Крови много потерял, упал. Думал, помирает. К счастью, наши победили, всех крыжаков разогнали, а раненых бабы с девками из окрестных деревень подбирали после битвы и выхаживали. Вот так мой дед с бабкой и познакомился. Забрал после, как выздоровел, ее к себе. Свадьбу сыграли. Так и вышло, что у меня бабка из жмуди, а дед русский.
– Какой же ты русский, когда кличка у тебя нерусская – Вилкас?
– А это все бабка. Мамка говорила, что у меня зубы рано вылезли, вот бабка и сказала: «Astriadantis, kaip vilkas!»[53] Так и повелось: Вилкас да Вилкас! А русские друзья меня Волчком звали… – вздохнул парень.
– Это те друзья, которых ты в Смоленске искал? – спросил Всемил.
– Ага! Они! Славные ребята. Один татарин…
– Тьфу! – Пантелеймон сплюнул на снег. – Как можно дружить с нехристем?
– А с чего бы это нельзя было? – Вилкас развел руками. – Князю Александру Невскому можно было хана Сартака братом назвать, а мне даже дружить с ордынцем нельзя?
– Тю… Сравнил! То князь, а то – ты.
– Да ладно! С добрыми воинами дружить никому не зазорно. А эти ребята дрались так, что любо-дорого поглядеть.
– Ну рассказывал ты уже, рассказывал… – устало отмахнулся тверич. – И как ордынец из лука бил, и как русский твой друг… Как там его?
– Никита.
– Во-во… Никита кинжалами колол. Где он только выучился? Не по-русски как-то…
– Вот все тебе не по-русски да не по-русски! А по мне, так все, что Руси на пользу, по-русски, – не выдержал Всемил.
– Ты поговори у меня! Сопля зеленая, а туда же – старших учить! – прикрикнул на него Пантелеймон. – Что Руси на пользу, то не нашего с тобой ума дело! На то князья да бояре имеются.
– Князья да бояре только меж собой скубутся. Нет чтобы сговориться и вместе по Орде ударить. Чай, наши люди, если скопом за что-то возьмутся, ни один враг не устоит!
Вилкас вздохнул. Опять эти двое завели спор. Сами не понимают, что они не лучше тех же князей и бояр. Пока русские между собой спорят, татары да немцы выгоду ловят. Неужели нельзя без ругани обходиться? Очень даже можно. Взять, к примеру, его, Вилкаса, Никиту и Улан-мэргена… Сколько вместе путешествовали и ни разу не поссорились. Даже не поспорили ни разу. Жалко, что судьба их разлучила. От друзей у литвина остались ордынский лук, из которого он все равно не стрелял – мастерство лучника никогда не было его коньком, – да тряпичная кукла. Ее Никита нашел в сожженном селе и после возил при седле.
47
Литовская народная песня, в которой поется о девушке, ткущей полотно.
48
Ныне – Шауляй
49
Битва при Сауле состоялась 22 сентября 1236 года. Она окончилась полным поражением меченосцев.
50
Мочуга – дубина, изготавливаемая из молодых дубков. На коре живого деревца делаются разрезы, куда заталкивают осколки кремня. Когда они обрастают древесиной, дерево срубают и обтесывают рукоять.
51
Гридница – помещение в княжеском тереме, где собиралась дружина для пиров и совета.
52
Крыжак – крестоносец. От «крыж» – «крест».
53
Зубастый, как волк (лит.).