Игорь-якорь

— Слежалась, — сказал Игорь. — Поверху рыхлая, а на дне слежалась, окаменела. Потому и тяжёлая.

Немец взял торбу за дно и хотел её опрокинуть, чтобы высыпать остаток содержимого. Но вдруг бросил торбу на землю, вытянулся, застыв, как бы окаменев. Так же вытянул руки по швам, повернувшись в сторону шоссе и застыв, его товарищ, второй эсэсовец.

Третий фашист не выпустил рук мальчика, а только повернул голову в сторону шоссе.

По дороге прошуршал шинами «мерседес-бенц». Игорь успел заметить: рядом с шофёром, так же как утром, сидел адмирал. Заднее сиденье было пусто. Промчался автомобиль, и гитлеровец, который держал мальчика, сказал:

— Митаг.

— Да, — подтвердил по-немецки тот, что опорожнял торбу, — его час обеда. Молено сверить часы. Без десяти шесть.

Затем он поднял с земли торбу и начал её выворачивать наизнанку.

А Игорь подумал:

«Митаг» — значит «обед». Успеют ли наши к обеду Кельтенборна?»

В это время издалека еле слышно донёсся лай собак. Немцы не обратили на это внимания, а у Игоря мелькнула мысль: «Наверно, новая группа ищет ракетчика. Ведь эти ползали по земле, искали следы и, должно быть, ракеты не видели. Хотя кто их знает, что видели эти, что видели те. Ясно только, что с новыми дело пойдёт хуже».

Он не успел додумать — эсэсовец вывернул торбу и сказал по-немецки:

— Мальчишка не соврал. Здесь только окаменевший кусок соли. Что будем с ним делать?

Игорь напряжённо прислушивался, стараясь услышать и понять всё, о чём говорили враги.

— Нет, — сказал эсэсовец, который, видимо, был старшим, — отпускать мальчишку нельзя. — И грозно прикрикнул на Игоря: — Ответствуй всё! От нас нишего нельзя сокрывать. Где зпряталь?

— Что? — простодушно спросил Игорь.

— Не золь, конешно. То, што есть принести, штобы вредить. Ты есть партизан? Ответствуй!

— Нет, — твёрдо сказал Игорь, — я не партизан. Я пришёл за солью. У нас нет ни щепотки соли.

— Ты с той сторона? — Эсэсовец показал рукой за лиман и залив, где был город.

Игорь понял, что врать бессмысленно, и утвердительно мотнул головой.

Теперь его допрашивали: кто подослал, зачем, с каким заданием? А Игорь отвечал медленно и простодушно, путая, чтобы тянуть время. У него не было часов, но он старался без них определить бег времени и про себя отсчитывал минуты: «Не ошибиться бы. Рассчитать точно десять минут. И наши бы не ошиблись: сбросили бомбу точно в то время, которое я сообщил ракетами. А после взрыва я как-нибудь убегу».

Допрашивая, один из гитлеровцев несколько раз ткнул Игоря кулаком в лицо. У мальчика потекла по щеке солоноватая струйка крови. Он понял, что хорошо бы сейчас заплакать. Но что поделать, плакать не мог, не умел, особенно когда чувствовал, что перед ним враги. Он только похныкал, а плач у него не получился. Да, он тянул время. Ему стало радостно, когда он услышал и понял, как один гитлеровец сказал по-немецки: «Да он какой-то дурак». Правда, другой возмущённо выкрикнул: «Знаем мы этих дураков! Прикидывается. Нам бы в дураках не остаться!»

По расчётам Игоря, прошло две минуты с того момента, когда по шоссе проехал Кельтенборн. Допрашивая мальчика, эсэсовцы шарили вокруг него, но ничего не нашли.

Игорь отсчитал ещё минуту и вдруг сказал:

— Я хочу кушать.

Эсэсовец засмеялся:

— А водка ты не хочешь? Вот пойдём сейчас на комендатуру и тебья как партизан повьесят. Тогда аппетит выходит.

Второй добавил:

— На тот свет совсем не есть кушать. Карашо.

Эта острота понравилась всем троим, и они захохотали. Смеялся и Игорь. Он не сумел заставить себя плакать, а смеяться было куда проще. Оборвав смех, сказал:

— Но пока я живой, я хочу кушать. И у меня есть ещё хлеб и ещё кусок сала. Только не здесь.

— Где есть? — спросил гитлеровец.

Игорь ответил вопросом на вопрос:

— А вы не отберёте?

Говоря всё это, он про себя считал секунды и складывал их в минуты. Подумал: «Пора». И сказал:

— Идёмте, я покажу.

Его повели, отпустив руки, но под дулами двух пистолетов.

Игорь шёл, потирая затёкшие запястья, и беспрерывно отсчитывал время.

20. У здания штаба

Они подходили к зданию штаба.

Мальчик чуть замедлил шаги, но за это тут же получил удар рукояткой пистолета между лопаток. Мысли проносились в голове стремительно одна за другой. Секунды, доли секунд, мгновения. Ещё минута. Надо протянуть это время. Удар в спину. Больно. Очень больно. Но удержался на ногах. Это ещё несколько секунд. Могут ударить ногой в лицо. Пусть. Главное — время, протянуть время…

Игорь упал. Рухнул вперёд, лицом вниз.

Эсэсовец ударил его сапогом в бок:

— Подняться! Живо! — И прибавил по-немецки: — Посмотрим на твоё сало. Не взрывчатое ли это сало?

Мальчик медленно встал, шатаясь так, будто вот-вот потеряет сознание. Шёл точно пьяный. Остановился. И снова упал. Он понимал: наступили решающие мгновенья. Если будет лежать, воздушная волна не так страшна. А осколки? Если бомбёжка будет точно прицельной, сюда осколки вряд ли долетят. Во всяком случае, лежать безопаснее. Его этому учили, и он твёрдо это запомнил.

Но что это? Шумит? Самолёты? Наши идут на бомбёжку или это просто шум в ушах?

По расчётам Игоря, подошло точно то время, которое он сообщил нашим для бомбёжки дома Медвежатовых, где сейчас должен быть Кельтенборн. «А я не ошибся, отсчитывая время», — думал Игорь. Мысли путались, обрывались, как бы сталкиваясь одна с другой, мешая друг другу. Игорь хотел прекратить этот сумбур в голове, но не мог. Будто кто-то теребил его, спрашивал, пугал. Если бомбёжки не будет, адмирал выполнит свой план захвата города. Одним из первых возьмут отца, а может быть, и маму. Но его, Игоря, уже не будет. Он погибнет здесь, на соляной косе. Вот он, дом Медвежатовых, высится в ста шагах отсюда. Игорь видел его даже лёжа, с земли. Вот кювет, где Игорь недавно лежал. А за тем полем ложбина, откуда подал условный сигнал и там же закопал — нет, только присыпал чуть землёй и листьями — ракетницу, которую сейчас найдут, и это выдаст его с головой.

Мысль работала быстрее, чем об этом рассказывается. Секунды: одна, две… Игорь увидел уже у дома Медвежатовых длинную автомашину, в это же время его ослепило ярчайшей вспышкой и ударило в спину. Но этого Игорь ждал. В какие-то доли секунды он вобрал голову в плечи, зажмурился, а лицо погрузил в мокрую траву. Слышался грохот и звон. Его качнуло, тряхнуло, точно при землетрясении…

Но поднял голову Игорь раньше эсэсовцев. Для них взрыв у самого дома адмирала был неожиданным. Они стояли во весь рост. Взрыв этот ослепил их, с силой опрокинул на спину, глаза гитлеровцев засыпало пылью. Они были контужены, пусть слегка, но вполне достаточно для того, чтобы несколько минут не видеть, не слышать, не соображать.

21. Паника

Адмирал Кельтенборн не преувеличивал в своём донесении фюреру, когда сообщал, что город падёт «завтра к утру». Всё, казалось бы, предусмотрел адмирал: какая воинская часть займёт какой из районов города, куда будут брошены пленные, как, когда, чем будут уничтожены коммунисты, комсомольцы — все, кого надлежит уничтожить.

Всё рассчитал к этому утру Кельтенборн. Но не смог предвидеть одно, что сам-то он не доживёт до утра.

Взрыв в лагере адмирала послужил как бы сигналом нашим артиллеристам, военным морякам и лётчикам. В те самые мгновения, когда Игорь старался вдавиться в землю, чтобы спастись от воздушной волны и осколков, грянул залп огромной силы. Казалось, раскололись земля и небо. Ведь к этому времени уже темнело, а тут стало светло, будто тысячи сварщиков одновременно затрещали наконечниками своих сварочных аппаратов, сверкнули сразу тысячи молний и грохнули тысячи громов.

Береговые батареи города и боевые корабли одновременно ударили по логову Кельтенборна.

А Игорь? Ведь он был там, на территории адмирала. Да, об этом ни на миг не забывало наше командование. И этот огневой налёт был точно рассчитан. Чтобы не задеть разведчика, артиллерийский обстрел был нацелен на дальнюю часть адмиральской территории, вглубь. Ведь ясно было, что после взрыва Игорь будет пробиваться вперёд, к морю, а не в глубь лагеря фашистов. Так оно и случилось. Игорь не дожидался, пока эсэсовцы придут в себя, вскочил и побежал в сторону берега.