Игорь-якорь

И у Ивана Смирнова это воскресенье было необычным. В городской комсомольской газете была напечатана его первая корреспонденция «Литкружок в школе».

Старший брат Игоря давно ждал эту корреспонденцию. Послал в редакцию и думал, что сразу напечатают. Спрашивать стеснялся. А каждый день ждал. Даже вставать стал раньше всех и смотреть, нет ли газеты в дверном ящике.

— Что с тобой? — спрашивала мама. — Почему это тебя газета так беспокоит?

Иван промолчал, а отец сказал:

— Взрослый он, всем стал интересоваться. У него не ветер в голове, как у Игорька…

Иван от всех скрыл своё первое произведение, посланное в газету. Он и для себя писал стихи и рассказы, но тоже никому их не показывал. Один только раз прочитал стихотворение на школьном литкружке. Его там покритиковали, он смутился, покраснел и больше читать не стал.

А в то памятное воскресенье и за газетой не пошёл: разуверился, что напечатают. И вдруг за завтраком отец воскликнул:

— У нас-то в доме писатель, а мы и не знаем! Гляди, мать.

Корреспонденция была в самом центре последней страницы, и жирным таким шрифтом выделялась подпись: Иван Смирнов.

В то утро Иван не расставался с газетой. Столько раз перечитывал свою корреспонденцию, что в конце концов выучил её наизусть, и потом уже читать её стало неинтересно…

Есть ли в Советской стране хотя бы один человек, который не помнил бы всю жизнь не только день двадцать второго июня сорок первого года, но и каждый час этого воскресенья, каждые полчаса, четверть часа? Если человек этот в те годы перешагнул детсадовский возраст, он помнит — и будет помнить всегда — первый день войны. Ведь стоит только кому-нибудь начать вспоминать, что было с ним в то воскресенье, как вспоминают всё — до мелочей, до минуты всё вокруг.

В семью Смирновых весть о войне пришла в полдень. Весть эту встретили по-разному. Иван сказал коротко и негромко, как бы про себя:

— Меня не возьмут — не дорос.

А Игорь вспыхнул:

— И ты рад этому? Подумаешь, года не хватает! Ну и цепляйся за этот год. А я пойду, я добьюсь!..

Ох, как обидно стало Ивану! Он ведь сказал «не возьмут» с сожалением, а Игорь решил, что это было сказано с радостью.

Хотелось Ивану обругать брата, но он смолчал. Он ведь говорил меньше, чем Игорь, и, во всяком случае, никогда не взрывался, не кричал, не перебивал своего собеседника.

А Наталия Ивановна сказала:

— Сейчас не время ссориться. Игорь, прекрати!

И подумала: «Надо мне в военкомат. Наверно, там всех медсестёр регистрируют».

Что же до Якова Петровича, то он ничего не сказал, достал из шкафа маленький чемоданчик и молча стал его укладывать.

2. Игорь рвётся в бой

Игорю ещё снились бассейны, из которых выливалась и в которые вливалась вода; поезда, из пункта «А» шедшие в пункт «Б». В мучительном сне вода лилась и никак не могла наполнить бассейн, а поезда никак не могли встретиться. Сны эти были отголоском вчерашнего дня — контрольной по математике, а сегодняшний день был уже совсем-совсем другим.

В портовых мастерских, где ещё два дня назад ремонтировали подъемные краны и всякие корабельные механизмы, теперь делали танки. Игорь видел своими глазами, как из ворот мастерских со страшным грохотом выходили эти танки и шли прямо на передовую. А передовая придвинулась совсем к городу, потому что город стоял близко к границе и в первые же месяцы войны фашисты подошли к нему с суши. Город брали в полукольцо, и связь с внешним миром оставалась только через порт — по морю.

Игорь разбирался во фронтовой обстановке. Не мог он понять только одного: как в портовых мастерских, где он бывал множество раз, принося отцу обед, могли делать танки? Но он сам видел, как из ворот мастерских вышло два танка. Только теперь Игоря дальше проходной не пускали. И он никак не мог разгадать военную тайну: превращения за одну только ночь небольших мастерских в танковый завод.

Спросить об этом отца Игорь не решался. Яков Петрович на второй день войны ушёл со своим чемоданчиком в мастерские и остался там на казарменном положении. Это значит: спал там же, питался, отдыхал — одним словом, жил. А видел его Игорь только иногда, принося отцу в кастрюльках обед. Причём обед этот случалось Игорю готовить самому. Чему не научит война! Яков Петрович, спустившись с подъёмного крана на землю, стал и токарем, и слесарем. Однако не это было самым удивительным: старший Смирнов всегда умел, как он выражался, обращаться с железками. А вот за месяц до войны скажи кто-нибудь Игорю, что он будет сам чистить картошку, мыть мясо и варить обед, он не поверил бы. А тут нужда заставила. Дома ни отца, ни матери, ни Ивана. Наталия Ивановна почти так же, как муж, была на работе и день и ночь. Только он в мастерских, а она в госпитале. Ивана же война сделала журналистом. Много работников редакции ушло на фронт, а молодого, впервые напечатавшегося парня пригласили работать на их место. Иван этим очень гордился, а Игорь ему втайне завидовал: ведь старший брат был теперь в курсе всех событий и даже (подумать только!) выезжал на передовую, о чём Игорь не мог и мечтать. Правда, потом всё резко изменилось. Но об этом будет рассказ впереди.

Как-то Иван спросил Игоря:

— Ты был сегодня у папы?

— Был.

— Что ты там видел?

— А ничего.

— Как так — ничего?

— А что я мог видеть? Ворота. Проходную. Забор. Табличку: «Вход строго воспрещается».

Игорь хитрил. Он не забыл, как его поразили танки, медленно выползавшие из мастерских. Но сказать об этом он не мог, даже брату, даже журналисту: военная тайна.

Иван тоже знал о танках, знал больше, чем Игорь, и проверял брата: не проболтается?

Но Игорь был не болтлив, когда дело касалось армии, вооружения, войны. С того незабываемого июньского воскресенья он внутренне считал себя мобилизованным.

А Иван знал, что первые два танка, выпущенные мастерскими, были вовсе и не танками, а просто гусеничными тракторами, обшитыми листами котельного железа. На одном установили пулемёт, на другом — пушку. Ведь мастерские ещё не получили ни оборудования, ни вооружения. И потому эти два первых танка рабочие прозвали «Н.И.» — «На испуг». Но прошло всего только несколько недель, и мастерские начали выпускать настоящие танки. «Выкройку» брони чертили иногда прямо на листах железа, работали днём и ночью. И сделали то, что казалось чудом.

В те дни многое казалось Игорю чудом: Иван, которого младший брат считал рохлей, вдруг превратился в деятельного и энергичного журналиста; порт в один день так замаскировали, что за зелёными сетками и какими-то декорациями не разобрать было, где причал, где диспетчерская, где подъездные пути. Даже маяк исчез, точно его ножом срезали.

Игорь понимал, что его снесли, чтобы не было ориентира для врага. Но то, что сделали это за одну ночь, казалось чудом.

С первого часа войны Игоря не покидало чувство ненужности, что ли, людям; ему казалось, что он выброшен за борт корабля, который вот здесь, на его глазах, бьётся со штормом — матросы отбивают атаки волн, а он сидит на берегу и только смотрит на происходящее. Игорь вставал раньше всех, куда-то бегал, всё время был в движении, но ничего толком сделать не мог.

В мореходке ему влепили кол за пропущенные занятия. Он в это время бегал рыть противотанковые рвы. Но ему там сказали: «Мальчик, не путайся под ногами, не мешай. Когда придут рыть ребята из мореходки, и ты приходи. А пока марш отсюда».

Огорчённый вернулся он в школу, и пожалуйста — кол.

Когда отпустили домой, надеялся, что никого не увидит и сможет хоть на время скрыть свой позор. А тут как раз отец оказался дома.

Яков Петрович, как бы про себя, сказал:

— Ты, Игорёк, больно много суетишься. Знаешь, есть люди с очень кипучей энергией, только энергия эта выкипает у них ещё до начала работы.

А Иван добавил:

— У нас в редакции это называется СКД.

— Это ещё что такое? — раздражённо спросил Игорь.