Страница 30 из 90
Я попытался объяснить ей, что войну ведет не одна наша бригада, что мы отходим в соответствий с указаниями фронта.
Но ее губы только покривились.
— Я думаю, все время думаю об одном: мы, русские и украинцы, потомки Суворова и Богдана Хмельницкого, должны сражаться до последнего.
— Нина, в последних четырехдневных боях десантники так и сражались!
Она, казалось, не слышала сказанного.
— Куда же мы будем еще отходить, товарищ полковник, до самой Волги-матушки?
И ждала ответа, неотрывно глядя мне в лицо жаркими карими глазами.
— Не отвечаете? Смотрите и молчите… Я — комсомолка, вы можете мне сказать самую горькую правду, но только правду. Я умираю и хочу знать правду…
— Я могу лишь одно сказать тебе, Нина. Мы не сдадимся на милость фашистов. И не пойдем с ними на мировую. Мы будем драться до последнего. И мы победим.
Глаза ее медленно закрывались, — бездонные лучистые карие глаза. Последним усилием воли она открыла их, отбросила с груди шинель.
— Вы… верите этому? Это… правда?
— Я клянусь тебе, Нина, сердцем…
Она улыбнулась. Две ямочки дрогнули на бледных щеках.
— Спасибо…
Глаза ее больше не открылись. Я осторожно взял полу шинели, которой она была укутана, и накрыл неподвижное, словно точенное из белого мрамора, лицо.
Только к вечеру мы с комиссаром разыскали в лесу штаб 6-й воздушно-десантной бригады. Вскоре сюда подошла группа наших бойцов и офицеров.
Уже издали слышался бодрый голос Охлобыстина. Вечерело. Меж деревьями вспыхивали и гасли светляки папирос. Охлобыстин держал в кругу бойцов речь:
— …И никакого окружения, понимаете? Мы — сила. Мы еще посчитаем фрицам кости. Пустяки, что они заняли Казацкое. Мы стукнем их с тыла так, что перья полетят!
У комиссара изменилось настроение, голос его стал веселее.
— Послушайте, Александр. Ильич, да ведь этот врач — отличный политработник!
Охлобыстин успел разыскать наши тылы: теперь мы имели возможность переодеться в новую, сухую одежду. Что-то принесено и на ужин. Сон на опавшей листве, на валежнике, под старым кленом, что может быть здоровее? Правда, и здесь, в лесу, пробирает, северный сквознячок. Сеет холодный осенний дождик. Все это, однако, пустяки в сравнении с пережитым. И с тем, что еще предстояло пережить.
Целый день 15 сентября командир корпуса предоставил нам для приведения бригады в порядок. Мы не участвуем в бою целый день! Работы у нас немного, потому что немного и людей. Все же офицеры заняты с утра и до вечера: перераспределяют оставшееся оружие, соединяют поредевшие подразделения, выдают солдатам новое обмундирование; расторопный и хозяйственный капитан Андриец ухитрился вывезти часть своих запасов в лес.
Утром я и Борисов обсуждаем обстановку: прорывом нашей обороны в районе Казацкого немцы завершили окружение корпуса. Теперь мы находимся в тылу противника. Все части корпуса сосредоточились в Лизогубовском лесу.
Какое решение примет полковник Затевахин? Когда нам сообщат это решение? Времени для размышлений у командира корпуса, конечно, мало: гитлеровцы тоже не дремлют, они сосредоточивают у леса огромные силы.
Вечером 16 сентября Затевахин вызвал к себе всех командиров и комиссаров бригад и сообщил нам решение командарма. На следующий день, ранним утром, всему корпусу предстояло покинуть Лизогубовский лес и пробиваться в район Бурыни на соединение с войсками 40-й армии.
Комкор дал подробные указания о порядке выхода из окружения. Моя бригада должна была замыкать колонну корпуса. Впереди он поставил 6-ю бригаду, почти не имевшую потерь, за нею 212-ю.
Итак, нам предстоял марш через села, занятые противником, и мы должны были пройти через эти села в дневное время.
Трудно было нашим хозяйственникам расставаться с ценным имуществом, зарывать в землю парашюты и многое другое, но возможности брать лишний груз не было, — только артиллерию, минометы, боеприпасы, продовольствие и раненых.
Естественно, возникал вопрос: как быть с немецкими патрулями, с их регулировщиками, которых мы неизбежно встретим в пути? Десантники были обучены методу борьбы с врагом холодным оружием. Кинжал и штык должны были обеспечить колонне безопасность движения. Впрочем, и штык, и кинжал решено было применять только в крайнем случае, если противник вздумал бы преградить нам путь через населенные пункты Хижки, Духановка, Поповка, Попова Слобода — между памятными нам Казацким и Нечаевкой.
Здесь мы намечали резкий поворот на восток, на Бурынь, где в это время оборонялись части 40-й армий.
Еще затемно, в четыре часа утра, было пройдено село Хижки. Немецкие регулировщики молча глазели на нас, столпившись в сторонке от дороги. Почему они не подняли тревогу? Может быть, подумали, что это перемещается какое-нибудь немецкое соединение? Я думаю, их парализовал страх. Они не могли не понимать, что будут уничтожены при первой же попытке приблизиться к нашей колонне.
В деревне Духановке навстречу нам высыпал весь немецкий гарнизон. Фашистские солдаты еще издали приветствовали нас, уверенные, что это идет подкрепление их войскам, наступавшим у Бурыни. Вдруг немцы опомнились.
Где-то застрочил автомат. Прозвучал сигнал тревоги. Через несколько минут сутолока стихла. Десантники уничтожили гарнизон холодным оружием. Были захвачены трофеи. Особенно порадовали нас взятые у врага восемь новых больших автомобилей с полными баками горючего. Перед выходом на марш мы собирали горючее буквально по грамму. А теперь могли не только пополнить баки наших машин, но и усадить на немецкие грузовики наиболее усталых воинов.
Удивительный поход продолжался. Мы шли по совершенно открытым местам, переваливая через взгорки, спускаясь в ложбины, по проселочным дорогам и в стороне от дорог, стремясь сократить расстояние и выиграть время. Где это было возможно, обходили населенные пункты, стремясь продвигаться как можно быстрее и незаметнее. Однако ведь речь идет не о мелкой группе в двадцать, в тридцать человек! Двигался корпус! И казалось странным, что до девяти часов утра наша колонна не была обнаружена ни гитлеровскими самолетами, которые уже кружились над этим районом, ни патрулями врага.
Если в деревне Духановке уцелел хотя бы один вражеский солдат, он, конечно, сообщил о нас своему начальству. Если в селе Хижки нас опознали, а немецкие регулировщики не могли с такого близкого расстояния не опознать советских солдат, почему же они не воспользовались телефоном и не ударили тревогу? Все это представлялось мне загадочным, однако мы продвигались успешно… Мы шли!
В девять часов утра 6-я бригада вошла в село Грузское и стала проходить через железнодорожный переезд. Неожиданно грянули вражеские пулеметы.
Весь корпус остановился на открытом месте. Появись в эти минуты авиация или танки, нам было бы хуже, чем под Казацким. Даже от пулеметного огня противника мы могли понести здесь, на открытом пространстве, немалый урон. Однако с нами был Затевахин: он с ходу ввел в бой один батальон 212-й бригады и десантники полковника Виктора Желудева смяли и уничтожили немецкую заставу.
Все же этот бой задержал передвижение корпуса на целых три часа, а нам была дорога каждая минута.
В Грузском мы захватили пленных. Эти тыловые фашисты порядком ожирели, среди них оказались сынки высокопоставленных гитлеровских чиновников. Полковник Затевахин при мне допрашивал немецкого унтера, явного грабителя, с двумя десятками золотых колец на пальцах рук, с дюжиной часов в карманах.
— Нам было известно, — говорил унтер, хныкая и размазывая по толстым щекам слезы, — что в сторону Грузского движется большая колонна. В вашей колонне есть немецкие автомашины, и это сбивало наших патрулей с толку. Лишь в те минуты, когда вы вошли на окраину Грузского, мы убедились, что это противник. О, черт бы их побрал, эти русские тылы, здесь иногда опаснее, чем на передовой!
Из села Казацкого, где теперь были расквартированы крупные части противника, за нами погнались немецкие танки и бронетранспортеры. Капитан Кужель то и дело вынужден был разворачивать свою батарею и вести огонь по наседавшему врагу.