Страница 27 из 90
Очевидно, мне помогла тренировка в прыжках, когда я был парашютистом. Слетев на землю, я даже не ощутил боли в ногах. Слежалая солома крыши взвихрилась от пулеметных очередей, будто от ураганного шквала, затрещали стропила, запрыгали щепки… Рядом со мной к стене сарая прижался капитан Аракелян.
— Товарищ полковник, — говорил он торопливо, — я готов идти в цепь любой роты… Хотя бы даже сейчас. Только на эту проклятую крышу я больше не полезу.
Новый наблюдательный пункт пришлось оборудовать на земле. Гитлеровцы тем временем развертывали наступление на Казацкое.
Все теперь перемешалось, и ни я, ни командир корпуса не знали положения на фронте. Временами до нас доносился гул бомбежки. Вероятно, где-то далеко отсюда авиация противника наносила удары по нашим войскам… Где именно? Каковы были замыслы противника? Почему немцы так настойчиво рвались в Казацкое?
Весь день 11 сентября мы отбивали яростные атаки противника, а утром с удивлением заметили, что его войска стали отходить в сторону Конотопа.
Чтобы не допустить прорыва противника на юг, в сторону крупной железнодорожной станции Бурынь, бригаде предстояло немедленно выступить в район Вшивка — Нечаевка — Гвинтовое и занять оборону фронтом на север.
Во второй половине дня бригада снялась с занимаемого рубежа, свернулась в батальонные колонны и двинулась к Нечаевке. Однако немцы обнаружили наше передвижение. Не успели мы отойти от Казацкого на пять километров, как вражеские танки и мотопехота вклинились в наш походный порядок и отрезали головную походную заставу от передового отряда. Закипел жаркий, неравный бой.
Я находился с главными силами бригады. Когда наш передовой отряд столкнулся с противником и пошел в атаку, я принял решение развернуть войска и отбросить немцев.
В передовом отряде были опытные офицеры: майор Борисов и капитан Наумов. Однако, несмотря на все их усилия, им соединиться с заставой не удалось. Только во второй половине ночи к нам как-то прорвался офицер связи и доложил, что наша головная походная застава находится в районе расположения штаба армии.
Место для командного пункта мы избрали в стороне от дороги, возле огромного стога сена. Я видел, как еще в начале боя артиллеристы капитана Кужеля в упор расстреляли и сожгли два танка противника. На нашу батарею двинулись вражеские бронетранспортеры. Артиллеристы не дрогнули. Они подбили шесть бронетранспортеров и рассеяли пехоту. Но неожиданно средоточием боя стал наш командный пункт… Выбран он был явно неудачно. Впрочем, нам было не до поисков более подходящих мест.
Немецкие летчики заметили группу военных у стога сена и, сбросив бомбы в расположении наших подразделений, принялись дырявить из пушек злосчастный стог. Он сразу же загорелся. Нам пришлось отползать ложбинкой к зарослям конопли. К счастью, здесь оказалась довольно глубокая канава.
Бой грохотал и перекатывался над полем звоном металла, гулом бомбовых разрывов, воем пикирующих самолетов, криками, стонами и проклятиями, пулеметными очередями.
Неподалеку от канавы разорвался тяжелый снаряд, и высоко взнесенное черное облако земли долго недвижно стояло на месте. Из этого облака, словно из самого разрыва, вышли трое. Я узнал Борисова. Он широко размахивал руками; автомат покачивался у него на груди. За Борисовым ковылял кто-то незнакомый. Еще дальше мелькнула крепкая, сильная фигура разведчика Мудряка.
А, вот оно что! Борисов и Мудряк привели пленного. Лицо плечистого, дородного фашистского офицера было измазано кровью, зубы выбиты, под глазом синел «фонарь». Я возмутился:
— Как вы посмели пленного калечить?
Мудряк козырнул, стал по стойке «смирно»:
— Так что он сам виноват, товарищ полковник! Когда мы хотели взять его живым, стал, шельма, кусаться… зубастый черт! Он нашему сержанту палец откусил, будто ножом, костогрыз, оттяпал… Ну, сержант взвыл, конечно, от боли и прикладом по челюсти его саданул. Зубы и посыпались, как медь из копилки. Да это и неважно, товарищ полковник, все равно они у него были вставные, металлические.
— Где взяли пленного?
— Возле Нечаевки… Ехал на бричке, а в бричке полно барахла.
Я задал немцу несколько вопросов. Он только мычал и мотал головой.
Не было смысла терять дорогие минуты на дальнейший допрос: положение бригады все усложнялось. Пленного увели. Борисов возвратился в бой. А передо мной появился капитан Андриец. Растрепанный, крайне взволнованный, он доложил почему-то шепотом:
— Немецкие танки и мотопехота заняли населенные пункты Кузьки и Бондари. Тылы, имущество бригады под угрозой… У нас одних парашютов и новых шинелей на две тысячи бойцов.
— Заройте это имущество в землю, товарищ Андриец.
Он схватился за голову.
— Такую ценность?!
— Бригада в полуокружении. Немцы подтягивают свежие силы.
Он скрипнул зубами, сжал кулаки.
— Слушаюсь, товарищ полковник…
Рядом со мной на откос канавы лег Чернышев.
— Кажется, придется возвращаться в Казацкое, Александр Ильич…
— Но ведь наша задача выйти на Нечаевку — Гвинтовое!
— Перед нами слишком крупные силы…
Мы отбивали непрерывные атаки немцев до вечера 13 сентября и только оборудовали на высотке, неподалеку от сгоревшего стога сена, командный пункт, как из штаба корпуса прибыл офицер оперативного отдела майор Чернов.
— Новая задача? — спросил я.
— Да, возвратиться в село Казацкое и не допустить прорыва в направлении Хижки — Духановка.
Я прочитал боевое распоряжение.
— Но ведь Казацкое занято немцами. Знают об этом в корпусе?
Чернов растерянно развел руками.
— Нет…
— Вы добирались к нам через Казацкое?
— Я ехал через деревню Бочечки, что рядом с Казацким. Меня обстреляли из автоматов.
— Ясно. Значит, и там немцы. Однако, товарищ майор, приказ есть приказ.
Я при нем передал необходимые распоряжения в батальоны, и наши подразделения двинулись на новый рубеж.
Знакомое село. Мы снова вошли в него после короткого боя. Немцев здесь было не больше роты, и они поспешно отступили. Я осмотрел площадь, на которой несколько дней назад произошла моя «трогательная» встреча с немецкими мотоциклистами, и точно определил то место, где Косолапов исполнил свой «коронный номер» — изумительный разворот.
Где же население Казацкого? Люди попрятались, притаились, они были уверены, что в селе снова немцы.
Но вот я вижу, в окнах постепенно зажигаются огоньки. Слышны радостные возгласы. Старушка-хозяйка распахивает перед нами дверь.
— Милые… Соколы наши, — какое счастье! Значит, выгнали этих воров?!
Она рыдает, склонившись на плечо штабному писарю; он тоже украдкой смахивает слезу.
— Сынку… Сынку, родной мой! Не оставляйте нас на поругание, на муки…
До боли мне жаль эту старенькую украинку: я знаю, что и в других домах в эти минуты люди рыдают от радости, рассказывают о пережитом, просят о помощи и защите и что солдаты теряются: как отвечать им? Обнадеживать — значит лгать; сказать горькую правду — и самим невыносимо больно. Что ж, воин должен держать себя в руках. Будет и на нашей улице праздник! А пока — за работу. До праздника еще много воды утечет и много прольется крови.
Около четырех часов утра на улицах загремели очереди автоматов. Я выбежал на крыльцо. Где-то близко застрочил пулемет, коротко ухнула танковая пушка.
Что же случилось? Быстро связался с комбатом Михайловым. Он сообщил, что, кроме нас, в селе расположилось на ночь какое-то немецкое подразделение и наши завязали с ним бой…
На рассвете веселый, свежевыбритый и подтянутый капитан Кужель докладывал:
— Ночью мои артиллеристы устанавливали орудия вдоль дороги Казацкое — Хижки. Один орудийный расчет заметил возле дома большие грузовые машины. Таких машин у нас нет… Бойцы подошли ближе. Здесь, оказалось, были не только машины, но и немецкие танки. Хлопцы тут же развернули орудие и влепили прямой наводкой по этим машинам. Немцы спали. Потом они начали стрелять куда попало и пытались бежать… Мы захватили три танка, два из них вполне исправные, захвачены две автомашины и оружие.