Страница 25 из 90
Сумрачное, безмолвное ночное шествие через бесконечную топь. Оно запомнилось многим солдатам. Ни огонька папиросы, ни возгласа, ни даже негромкого разговора. Темные фигуры скользили одна за другой, падали, поднимались, с усилием одолевали глубокие вязкие лужи. Поскрипывали повозки. Испуганно фыркали лошади. На колдобинах сдержанно, сквозь стиснутые зубы стонали раненые. И снова солдаты шли, шли…
Нас не заметили. Самолет-ночник противника невысоко кружился над колонной, однако в эту ночь он не бросал осветительных ракет. Было похоже, что немцы не хотели нас тревожить: им было значительно выгоднее атаковать бригаду с утра всеми силами авиации и танков и больше не иметь с нами забот.
Мы с комиссаром Чернышевым шли с главными силами бригады, а Борисов остался на месте, чтобы отвести последние подразделения. Перед рассветом ему все же удалось связаться со штабом корпуса и доложить о нашем решении.
Едва он покинул участок обороны, как немцы открыли по нашим блиндажам и старым окопам неистовый артиллерийский огонь. Их самолеты повисли над этим районом и стали сбрасывать тяжелые бомбы. Мы наблюдали издали, как вдоль берега Сейма и в стороне от реки, в недавней глубине нашей обороны, поднимаются черные тучи дыма и земли.
Десантники радовались, шутили, смеялись — да и как не смеяться, если фашисты сыпали на пустое место сотни бомб!
К десяти утра бригада вышла на новый рубеж обороны. Я и Чернышев наметили место для оборудования нового КП. Саперы тут же принялись за работу. Вдруг с проселка вынырнула легковая машина и резко затормозила передо мной.
— Товарищ полковник, на минуту…
Я узнал комиссара корпуса и начальника особого отдела. Не поздоровавшись, комиссар спросил:
— Почему бригада отведена с рубежа без ведома штаба корпуса?
— Потому, что не было связи, а задерживаться на прежнем рубеже…
— Мне кажутся ваши действия недопустимыми, — прервал меня комиссар.
— Все же нас следует выслушать, — вмешался Чернышев.
Комиссар согласился.
— Хорошо, докладывайте.
Я призадумался: кто поручил им расследование? Неужели командир корпуса, полковник Затевахин? Доводы Чернышева были кратки и убедительны, однако полковой комиссар, трясясь от гнева и с усилием сдерживая себя, выговорил по складам:
— Пропустить гитлеровцев в Конотоп… Отдать им на поругание город… А потом самовольно увести бригаду с занимаемого рубежа?!
— Полковник… — мягко сказал начальник особого отдела, щуря синеватые глаза. — Вы знаете, чем это пахнет?.. Да вы, конечно, должны знать. Законы военного времени…
— Я знаю законы военного времени и считаю свои действия абсолютно правильными.
Он криво усмехнулся.
— А, вот как вы говорите!..
— Я привык говорить только правду и только напрямик.
У этого человека был, по-видимому, мягкий характер. Он произнес почти ласково:
— Я арестую вас…
Чернышев улыбнулся. Я перехватил его взгляд. К нам приближалась еще одна легковая машина: я сразу узнал машину комкора Затевахина. Так вот почему улыбнулся мой комиссар! Ясно, уж кто другой, а полковник Затевахин спокойно разберется в обстановке.
— Если это для пользы дела — можете арестовать, — сказал я.
Машина остановилась: к нам торопливо шел комкор: Он пожал мне и Чернышеву руку, не задавая вопросов, спокойно выслушал мой доклад.
— Обратите внимание на участок, где мы занимали оборону, — почти закричал Чернышев. — Танки пошли… Сколько танков!
Мы все невольно засмотрелись на картину танковой атаки противника. Десятки машин переваливали через песчаные взгорки, ведя непрерывный пушечный огонь. Целая стая вражеских самолетов бомбила покинутые окопы. Артиллерия гитлеровцев вела сосредоточенный огонь по нашим воображаемым тылам.
Комкор Затевахин резко обернулся ко мне, обнял и поцеловал.
— Молодчина! Вовремя вышли из мешка. Если бы вы не воспользовались прошлой ночью, мы потеряли бы, наверняка потеряли бы бригаду. А теперь противник в заблуждении и сумасбродно расходует боеприпасы… Правильно, пускай расходует. А бригада заняла более выгодный рубеж!
Мой комиссар смеялся. У него были такие веселые, озорные, такие радостные глаза.
Миша Косолапов, скромный, старательный, немного застенчивый паренек, не так давно научился водить машину.
У него была своя теория шоферского дела, и состояла она из двух пунктов: «везет» и «не везет».
Он был убежден, что есть шоферы, которым всегда «везет», пусть это даже бездельники и профаны, и есть такие, которым «не везет», хотя они, быть может, хорошие специалисты своего дела.
Что касается Косолапова, ему не везло. Уже на второй день работы у меня в ясную солнечную погоду он ухитрился наткнуться на телеграфный столб. Еще хорошо, что скорость была малая, иначе нам грозила бы серьезная неприятность.
Извинившись и твердо пообещав, что ничего подобного больше не повторится, Миша через неделю зацепился за дерево. Потом, когда я спешил в подразделения, он «изловчился» и заехал в глубокий кювет. Мы бились добрых два часа, пока выволокли машину из канавы.
Я сделал Косолапову последнее предупреждение и пригрозил, что переведу на грузовую машину. Он выслушал нотацию, понурив голову:
— Что ж, можете перевести на грузовую. Одно только скажу, что такого, как я, шофера вам на всем фронте не найти.
Нужно сказать, что Косолапов всячески старался освоить свою профессию: под его сиденьем накопилась целая библиотека по автоделу, каждую свободную минуту он заглядывал в эти книжки.
Не только на всем фронте, как наивно уверял меня Михаил, но и в нашей бригаде нашлись бы получше, поопытней Косолапова шоферы. Однако я примечал, что и Миша делает заметные успехи. Не думал я, не чаял, что от его шоферского искусства в какие-то решающие минуты целиком и полностью будет зависеть моя жизнь.
Произошло это в большом, просторном украинском селе Казацком, что неподалеку от Конотопа, в направлении на Путивль. Здесь Косолапов доставил меня прямо… в расположение немцев.
Вот как это случилось.
Комкор Затевахин сообщил нам, что противник ведет бои на нашем правом фланге, в районе Путивля. Было ясно, что если гитлеровцы захватят Путивль и форсируют в этом районе Сейм, войска 3-го воздушно-десантного корпуса окажутся в лучшем случае в полуокружении, а в худшем — в полном окружении.
Поэтому, несмотря на усталость бойцов, нам предстояло занять и оборонять участок по линии Вшивка — Нечаевка — Гвинтовое. Штаб бригады было решено разместить в Казацком.
Я побывал в Казацком, определил место штаба, и офицеры приступили к работе. Наконец-то выискалась свободная минута, и можно было привести себя в порядок, помыться, побриться, позавтракать и за вчерашний обед и за ужин. В час дня я выехал, как было условлено с комкором, в штаб за получением указаний.
Затевахин ввел меня в курс оперативной обстановки и сообщил об очень тяжелом положении наших войск не только в полосе 40-й армии, но и на всем Юго-Западном фронте.
Силами танковых и моторизованных дивизий гитлеровцы стремительно развивали наступление в южном направлении. Конотоп и Бахмач уже были в их руках. На широком фронте 40-я армия вела ожесточенные бои, обороняясь разрозненно, отдельными частями.
Получив задание, мы с начальником разведки капитаном Аракеляном выехали в свой штаб. Откуда нам было знать, что за это время гитлеровская разведка выбила штаб бригады из Казацкого и заняла село?
Мы ехали быстро, каждый занятый своими мыслями. Окрестные поля в блеклых тонах осени имели совершенно мирный вид, еще не изрытые окопами, не развороченные разрывами бомб. Разложив на заднем сиденье какие-то свои бумаги, Аракелян просматривал их, а я, заглядывая в карту, пытался хоть приблизительно установить линию Юго-Западного фронта.
Вот и окраина Казацкого… С пригорка видна обширная площадь, от нее в разных направлениях расходится несколько дорог. На площади заметно движение пехоты и машин: наверное, подошло какое-то наше подразделение.