Страница 41 из 88
Каштан метался вокруг и тихо взвизгивал. Черная шерсть у него дыбилась, глаза горели…
«Вот если бы на след диверсанта какого или парашютиста напали, тогда бы другое дело…» — подумал Саша.
Весь день они провели в лесу, порой заходя в такую чащу, какой Саша никогда не видел, хотя и считал себя неплохим знатоком окрестных лесов.
Когда Саша с лесником оставались вдвоем, а Тимофеев с Калашниковым уходили в сторону, обследуя местность, Березкин вынимал черный кожаный кисет. Присев на кочку, он тщательно собирал на широкой заскорузлой ладони серые табачные крошки, не спеша вздувал огонек и, глубоко затягиваясь крепким пахучим самосадом, задумчиво посматривал кругом.
— Садись, Санька, отдохни! — приглашал он. Саша устраивался на мягком, словно перина, мшистом стволе дерева и задумчиво следил, как в голубых просветах неба проплывают рваные клочки дымчатых облаков, как торопливо скользят по кустам орешника яркие солнечные лучи.
«Тук… Тук… Тук…» — доносился из еловой чащи дробный звук. Где-то неподалеку усердно трудился дятел. Саша знал, что если постучать по сухому дереву, то дятел немедленно заинтересуется, переберется сюда, недовольный, что в его владениях незаконно поселился новый жилец. Но вставать не хотелось.
Потом, собравшись вместе, они снова шли дальше. Лесник неутомимо вел их одному ему приметными тропами, по-прежнему зорко поглядывая по сторонам. К вечеру повернули назад.
Красноватое солнце уже склонялось к горизонту, сильнее пахло сыростью и гнилью. Длинные синеватые тени ложились на лесные прогалины.
— Неутомимый вы человек, — удивленно сказал Калашников, видя, как по-прежнему легко и бодро шагает лесник.
— Я привык, — откликнулся Березкин, улыбнувшись. Тимофеев шел молча. Поглядывая на Калашникова, он думал о том, как этот человек умеет скрывать свои личные переживания, всегда оставаясь бодрым, спокойным, уравновешенным. Вот он уверенно шагает за лесником с картой-трехверсткой в руках, и кажется, ничто не интересует, не волнует его, кроме того дела, за которым они пришли сюда, в непролазную лесную чащу. А ведь только на прошлой неделе Калашников получил извещение о гибели на фронте своего единственного сына.
Проводив своих спутников до линии железной дороги, Березкин с Каштаном отправились домой, а Тимофеев, Калашников и Саша пошли на ближайший полустанок, чтобы вызвать из города машину. Саша шел позади всех, размышляя, зачем же все-таки они ходили в лес.
«Ходили, ходили, а толк-то какой? — разочарованно думал он. — Ну, побывали в самых глухих местах. И почему все это секретно?»
И только одна фраза о войне 1812 года, которая как-то случайно вырвалась у Тимофеева, натолкнула Сашу на мысль, что ходили они и искали подходящие места для партизанских баз. Он даже остановился, пораженный своей догадкой.
«Вот оно что…»-думал теперь Саша, уже другими глазами глядя на своих спутников и вслушиваясь в их разговор. Стала понятна ему и вчерашняя беседа у Тимофеева.
Когда пришли на лесной полустанок, который находился недалеко от Песковатского, Саша попросил разрешения зайти в село.
— Иди… — сказал Тимофеев. — Завтра отдыхай. На операцию не поедем.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Солнце уже село. Первые звезды только нарождались, робко выглядывая из синевы. Неумолчный стрекот кузнечиков становился все более громким, и все заметнее и гуще толпилась мошкара в остывшем прозрачном воздухе.
Саша медленно шел по обочине дороги. Горели натруженные ноги, нужно было бы разуться, пойти босиком, но впереди на пригорке уже показались соломенные крыши Курьянова. До Песковатского оставалось немного.
Потянулся огороженный жердями, вытоптанный скотиной прогон. И сразу же от села ветерок потянул самоварным дымком, стал доноситься дробный звук отбиваемых кос, голоса людей — тонкие ребячьи и протяжный женский: «Прусенька!.. Прусенька!..» Скрип ворот… Саша теперь бодро шагал, поглядывая по сторонам: не встретится ли кто из ребят?
Только что пригнали скотину. По улице бродили, лениво заглядывая во все закоулки, не нагулявшиеся за день телята. За ними бегали с хворостинками ребятишки, загоняя их по домам. Мимо, тяжело покачиваясь, проехали, как два запоздавших богатыря, огромные возы с сеном. Сразу запахло сушеным клевером и зверобоем.
«Давно я не косил», — с сожалением подумал Саша.
Дом деда стоял посредине села, на большаке. Кудрявая приземистая ветла прикрывала пологую железную крышу. Из трубы тонкой струйкой вился сероватый дымок. Наверное, бабушка разогревала ужин или ставила самовар. Навстречу Саше выкатился большой черно-желтый пес. Он бросился Саше на грудь, лизнул его в лицо.
— Ну, хватит, Тенор. — Саша недовольно отстранился, но все же ласково потрепал собаку.
Дедушка сидел на крылечке и обстругивал ножом самодельное топорище.
— Неужели на охоте был? — спросил он, заметив у Саши за плечами ружье.
Несмотря на свои семьдесят лет, дед выглядел сильным и крепким. Только спина заметно горбилась и слезились глаза. Услышав разговор, на крыльцо вышла бабушка. По-прежнему круглолицая, полная, она держалась бодро, прямо. Была она моложе деда лет на восемь.
— Охотничек ты мой! Покоя тебе нету… — ласково заговорила бабушка.
Саша разулся, вымыл в сенях ноги и, усевшись у печки, задремал. Дедушка принес на тарелке желтый, с черневшими сотами кусок меду. Бабушка поставила на стол глиняную чашку с вареной картошкой, полив ее льняным маслом, принесла огурцов, натерла хрену.
Вскоре пришел Павел Николаевич. Он ни о чем не расспрашивал сына. Мало говорил и о своих делах. Накануне он был в райвоенкомате. Всех, кто получил повестки, взяли, а его снова оставили до особого распоряжения.
— Мало народу в селе остается, — озабоченно говорил дед. — Как с урожаем-то, справимся?
— Уберем, — спокойно отвечал отец, громко прихлебывая чай с блюдечка. — Только бы фронт установился. Отступают всё наши.
— А помощь идет от наших союзников? — спрашивала бабушка. — Почему же они не воюют? — Она недоумевающе качала головой.
— Не нашего они покроя, союзники-то, — отвечал дед, неодобрительно хмуря густые брови. — Капиталисты разве захотят русскому народу помогать… Советской власти они враждебны…
Отец что-то говорил про военные действия англичан в Африке. Саша плохо слушал, не вникая в разговор. Сидели они, не зажигая огня, в полутемной избе. Было тепло, даже жарко, и от этого еще больше клонило ко сну.
Сквозь дремоту до Саши доносился резкий, словно кем-то кованный голос деда:
— Жидковаты союзники-то… Не закалены еще воевать…
— Я пойду спать, — сказал Саша и вылез из-за стола, поблагодарив стариков.
Раздеваясь на печке, он слышал, как за трубой в стене стрекочет сверчок. Попалось под руки что-то живое, пушистое, теплое. «Кошка» — догадался Саша, сворачиваясь, как в детстве, калачиком на ватной подстилке.
Утром, когда Саша проснулся, отец уже ушел на пасеку, а дед — в кузницу.
Бабушка истопила печку. Изба была наполнена приятным запахом свежевыпеченного хлеба. Два больших темно-золотистых каравая, прикрытых мокрым полотенцем, лежали на лавке, от них шел густой пар.
С тех пор как по селу прошел слух, что Саша зачислен в истребительный батальон, бабушка стала относиться к нему с особым уважением. Теперь он «военный человек», все знает, во всем разбирается. И пока Саша завтракал, она старалась выведать у него, когда же наконец остановят «этих супостатов», как называла она вражеские войска.
— Остановят, бабушка, — уверенно отвечал он, вспоминая свой разговор с Тимофеевым и невольно подражая ему. — Остановят. Но готовиться надо к длительной войне.
— К длительной? — испуганно переспросила бабушка.
Саша, нахмурившись, неопределенно пожал плечами.
— Ничего, — успокоил он Марью Петровну, вылезая из-за стола. — Наш Советский Союз — во какой! — Саша, мысленно представив себе географическую карту, широко развел руки, показывая, какой огромный Советский Союз. — А Германия вот какая. — Промежуток между руками у него сузился. — Поняла?