Страница 56 из 65
— Я не знаю, что мне делать! — всхлипывал Генрих Иванович. — Что происходит?!
Его гранитные плечи тряслись словно в лихорадке. Рыдания захватили его организм от макушки до ляжек, холодных и сжатых друг с другом огромной силой.
Он целиком отдался истерике, выплескивая вместе со слезами свою драму, смешивая ее со сладостью бессилья перед сложившейся ситуацией.
— Что это с вами? — спросил потрясенный Гаврила Васильевич, никак не ожидавший такого поворота событий. — Что это вы плачете?
— Что же мне делать?! — бубнил полковник. — Что делать?
— Может быть, вам водички?
Теплый поднялся со стула и зачерпнул кружкой из ведра.
— Нате-ка, глотните!..
Шаллер в отчаянии оттолкнул руку слависта, и вода из кружки выплеснулась на пол. Учитель пожал плечами:
— Как хотите!
Он снова уселся на стул и все смотрел, смотрел, как Генрих Иванович обильно плачет. На мгновение в его душе шевельнулась жалость к этому сильному человеку, но она тут же замерла, когда Теплый вспомнил о своих выбитых зубах.
— Да кончайте вы, в самом деле! Ишь, нюни развели!.. Мне больше по душе, когда вы кулаками машете! Перестаньте рыдать и подумайте лучше, как из этой ситуации выбираться!
— Да-да… — согласился Генрих Иванович. — Я сейчас …
Он утер рукавом лицо и стал глубоко дышать, чтобы подавить слезные спазмы.
— Может быть, все-таки воды?
— Нет-нет, — отказался Шаллер. — Я уже все…
Он еще раз глубоко вдохнул и стал смотреть куда-то в угол.
— Ну вот и хорошо, — подбодрил Гаврила Васильевич. — Всяко в жизни бывает!
— Почему все-таки моей фамилии нет в летописи? — спросил полковник.
— Не знаю. Я же говорил вам, что писал по наитию. В рукописи нет ни одной строки, сочиненной мною. Все написалось помимо моей воли!
— Может быть, это ветер с дурманом?
— Все может быть.
— Или, может быть, я вовсе не существую?
— Прекратите вы эти бредни! Вот он вы, сидите в кресле и плачете! Вы существуете, как и все остальные!
— Вы так считаете? — с надеждой спросил Генрих Иванович.
— Да что с вами! — воскликнул Теплый. — Возьмите же наконец себя в руки!
— Все-все! Все в порядке!
— Вот и хорошо.
— Что бы вы сделали на моем месте в такой ситуации?
— В какой?
— Ну, если бы вы знали, что я убиваю подростков и что я одновременно делаю для вас нечто очень важное!.. Вы не решились выдать меня властям после первого убийства, а после второго уже стало поздно. Вы сами стали соучастником убийства! Что бы вы сделали в такой ситуации?
— Хотите, я уеду куда-нибудь?.. Завтра же?
— А как быть с совестью?
— А очень просто!.. Вы будете всю жизнь мучиться, а вследствие мук родите что-нибудь достойное! И черт его знает, может быть, тогда вам зажжется Лазорихиево небо по праву! Живите и мучайтесь!
— Дайте мне слово, что вы не тронете Джерома!
— Ренатова?.. — удивился Теплый. — Я и не собирался трогать его!.. Он мне родственная душа! В его глазах бьется мысль, и он поддерживает ее кровью! Вы что, в самом деле думаете, что мальчик убивает кур, мстя за своего отца?..
Чушь!.. Это все отговорки, самообман!.. Ну конечно же, я не трону Ренатова! О чем речь!..
— Спасибо.
— Да, — вспомнил славист. — Но у меня, к сожалению, нет денег на отъезд.
— Я вам дам.
— Спасибо.
— Куда поедете?
— А вам есть до этого дело?
— Да нет. Это я так, из вежливости.
— А-а, понятно…
Генрих Иванович поднялся из кресла.
— Я пойду. Деньги вам пришлю с посыльным. Тысячи хватит?
— Крайне признателен.
— Откройте мне дверь.
Теплый отпер дверь и открыл ее перед Шаллером.
— Прощайте! — кивнул головой полковник и протянул руку Гавриле Васильевичу.
Тот с охотой откликнулся на пожатие, укладывая свои сухие пальцы в широкую и теплую ладонь полковника. Генрих Иванович улыбнулся и сжал руку учителя с такой ужасной силой, что четыре пальца тут же с треском переломились и славист взвыл от боли. — Это вам на память обо мне!
Садясь в свое авто, Генрих Иванович вспомнил покалеченную руку Теплого, и на мгновение ему показалось, что на ней не пять, а шесть пальцев.
— Что-то я совсем расклеился! — подумал про себя Шаллер. — Надо взять себя в руки!" И нажал на педаль газа…
Джером осторожно спрыгнул с карниза учительского окна и пошел своей дорогой.
— Ах, скотина! — думал он. — Это же надо — назвать меня своей родственной душой!.. Сам садюга, и меня туда же! Ишь ты, кур убиваю не ради мести, а ради поддержки своих мыслей! Это надо же такое удумать!.. Все-таки как хорошо живется лосям!
Джером ускорил шаг.
— Видать, полковник поверил этому ублюдку, что он гений свой питает кровью!
Ладно, мы с этим разберемся!" — решил Джером и отправился к чанчжоэйскому храму пострелять кур.
30
Второе убийство вызвало гораздо меньший ажиотаж среди городского населения. И хотя все газеты поместили сообщение о жуткой смерти воспитанника интерната имени Графа Оплаксина, погибшего в боях за собственную совесть, Герани Бибикова, сына героя, куриная эпидемия куда больше занимала воображение чанчжоэйцев. Они посчитали так: в городе объявился маньяк, ничуть не хуже Потрошителя, а потому можно заняться другими проблемами. Следствие идет, шериф работает, выискивая чудовище, а невиданная болезнь касается всех лично.
Ежедневно доктор Струве принимал в своем кабинете до ста пятидесяти пациентов.
Бегло осмотрев перья больного, тратя на всю процедуру не более минуты, он смело ставил диагноз — куриная болезнь.
На вопрос пациента: — А что мне с ними делать?" — врач обычно давал два совета:
— Хотите брейте, хотите так ходите!
— И это все? — спрашивали больные.
— А что еще?
По подсчетам эскулапа к этому дню девяносто пять процентов городского населения страдали куриной болезнью, а надежды на скорое изобретение вакцины не было.
Ночи напролет, единственное свободное время от приема, доктор Струве проводил в своей лаборатории, где безжалостно препарировал кур, сливая из них кровь, на основе которой пытался создать вакцину. С чем только он ее не мешал: и с блюминицилом, и со щелочным фустицином, прибавлял ко всему этому муравьиную кислоту, но все было тщетно. Влитая в вену добровольца жидкость лишь горячила кровь, но от перьев не избавляла.
Доктору даже не удалось выяснить, каким образом болезнь передается другим.
Переносится ли зараза воздушно-капельным путем или еще как — все это было неизвестно.
Сам Струве каждое утро трогал свой затылок, но, к удивлению своему, перьев на нем не обнаруживал.
— Что же это я не заболеваю? — думал эскулап. — Намного легче бы стало экспериментировать с вакциной на себе!" Но болезнь не приходила.
Ежедневно во всех вечерних газетах публиковался короткий отчет об изысканиях медицины, о всей тщетности которых с неудовольствием читал народ.
То и дело возникали стихийные митинги возле здания городского совета.
Митингующие требовали от властей немедленного решения проблемы, а иначе они примут свои меры.
Успокаивать демонстрантов удавалось лишь одним способом: члены городского совета поочередно выходили на балкон и демонстрировали собравшимся свои затылки, украшенные точно такими же, как и у собравшихся, перьями.
Народ успокаивался, раздумывая, что если и у сильных мира сего на головах растут крылья, то чего уж говорить о них, о смердах.
— Так что же, господа, будем делать? — спросил губернатор Контата у собравшихся. Он стоял возле зеленой гардины и, слегка отодвинув ее, разглядывал через окно копошащийся внизу народ. — Ну-с, что же вы молчите, господа?
Все члены городского совета молча жевали бутерброды и запивали их кто чаем, кто кофе. Каждый из них уже множество раз передумал про себя, как решить создавшуюся проблему, и бесполезность этих попыток была написана у всех на лице.