Страница 43 из 111
Получив назначение и передав командование батареей лейтенанту Шевчуку, я отправился на КП полка и представился командиру. Усадив меня, проанализировав пройденный путь, особенно прорыв обороны противника под Изюмом, как логическое продолжение Курской битвы, полковник Шапошников подробно нарисовал возможные предстоящие задачи и рассказал, как он представляет их выполнение. Подчеркнул роль и место во всем этом артиллерии нашего полка. Сказал в заключение, что впереди у нас, конечно, будет Лозовая, через которую дивизия уже ходила не один раз.
Внимательно слушая его, я одновременно невольно оценивал командира полка. Это, конечно, был умный, мудрый человек, способный свободно и очень точно оценить обстановку. На фоне общей оперативной ситуации он умело показывал место полка и выполняемые им задачи, а также роль, задачи и способ их выполнения тем подразделением, которому он посвятил свою речь. Я слушал Шапошникова и рассматривал его уставшее немолодое лицо, слегка прищуренные, в морщинках, глаза, седеющие виски, темную шевелюру. Этот человек буквально за несколько дней приобрел в полку всеобщее уважение, высокий авторитет. Глядя на него, я невольно думал о его судьбе. Как нам было известно, полковник М. И. Шапошников был начальником штаба корпуса, но в связи с якобы допущенными какими-то ошибками в управлении войсками [210] был снят с занимаемой должности и направлен командовать полком. Мне не было известно, когда, где и чем он командовал раньше, но то, что полковник прекрасно руководил 100-м гвардейским стрелковым полком, видели все. Мало того, трудно было даже представить, что такой человек мог допустить просчет, который потребовал бы снятия его с должности. Нет, скорее это проявленная каким-то крупным начальником горячность, решение, принятое опрометчиво. Возможно, полковник Шапошников в разговоре со старшим по званию допустил строптивость и несогласие с тем, что предлагал начальник. Ведь во все времена встречались такие личности, которые, занимая высокий пост и используя свое положение, не терпели малейших возражений, считая, что их личные высказывания — непоколебимая истина в последней инстанции. История с Шапошниковым, может быть, тоже из этой области. Наблюдая в последующем за его разговором по телефону или радио с командиром дивизии Кулагиным и даже с комкором Фирсовым, я убеждался, что у него твердый характер, заискивать перед кем-либо он не станет. Печально, конечно, что, покомандовав полком непродолжительное время, Шапошников погиб. Любого нашего солдата и офицера жалко, если он пострадал или тем более сложил свою голову, но вдвойне жаль тех, кто погиб, самоотверженно выполняя свой долг.
В начале сентября мы получили пополнение и, как и предвидел командир полка, развили наступление на Лозовую. Это крупный железнодорожный узел, который фактически обеспечивал связь между двумя промышленными центрами — Харьковским и Донбасским. Естественно, немецко-фашистское командование уделяло этому объекту большое внимание. Кроме того, в Лозовой, занимавшей выгодное стратегическое положение, и прилегающих районах размещалось [211] большое количество штабов, узлов связи, арсеналов, различных складов — особенно с боеприпасами и продовольствием. На железнодорожном узле чуть ли не все пути занимал в огромном количестве подвижной состав, обеспечивающий все воинские перевозки на юге. Кстати, именно Лозовая, как и некоторые другие населенные пункты, была тем центром, где немцы вначале сосредотачивали все награбленное на оккупированной территории, а затем вывозили в Германию. Особенно много отсюда было вывезено продовольствия. Все это, естественно, обязывало командование гитлеровской армии удерживать Лозовую любой ценой.
В то же время командование нашего Юго-Западного фронта, выполняя требования ВГК и замысел Ставки в этой операции, тоже сосредотачивало внимание на этом оперативно-стратегическом направлении. С захватом Лозовой мы не только лишали Гитлера одного из источников продовольственного снабжения, а также возможности маневрировать силами и средствами вдоль фронта, но и обеспечивали перспективу стремительного выхода к Днепру в районе Днепропетровска и Дежнева.
Подавляя противника артиллерией и авиацией, не ввязываясь в затяжные бои там, где немцы подготовили узлы сопротивления, а обходя их, 35-я гвардейская стрелковая дивизия стремительно развивала наступление на Лозовую с темпом 20–25 километров в сутки. Для того времени такие темпы были, конечно, высокими. При этом был учтен печальный опыт недалекого прошлого, который мы приобрели на этом же направлении, и теперь соединения, т. е. их 1-й и 2-й эшелоны, резервы, а также пункты управления, тылы и все необходимое для обеспечения наступления, двигались компактно, не растягиваясь. Даже аэродромная сеть с полевым базированием обеспечивалась своевременно, и войска не только надежно прикрывались истребительной [212] авиацией, но и по вызову немедленно проводили бомбоштурмовые удары там, где этого требовала обстановка. Кстати, наша авиация, как правило, наносила удары по объектам, которые находились вне населенных пунктов.
16 сентября дивизия ворвалась на западную и юго-западную окраину Лозовой. Стремясь окружить и уничтожить противника в городе, командир дивизии отдал приказ 100-му гвардейскому стрелковому полку стремительно выйти на западную окраину Лозовой и не допустить отхода врага на запад. Опрокидывая все на своем пути, полк устремился к намеченной цели. Однако немцы, приобретя к этому времени капитальный опыт попадания в окружение и испытывая на себе постоянно действующий сталинградский синдром, бросили все и начали спасаться бегством, не желая попасть в кольцо окружения.
Вообще сейчас сложно судить, что именно в то время доминировало: то ли страх попасть в окружение, то ли мощные удары частей дивизии с фронта, т. е. с востока. Но к утру 17 сентября в городе не было ни одного гитлеровца, кроме, разумеется, пленных. Противнику не удалось вывезти даже минимум, советскими частями были захвачены большие трофеи — огромное количество продовольствия и другого имущества, награбленного оккупантами на нашей территории.
16 сентября мы захватили Лозовую, а уже 19 сентября с боями форсировали реку Самару (есть такая речушка на Украине), перерезали магистраль Новомосковск — Павлоград и 22 сентября вырвались к левому берегу Днепра. Это была победа! Тем более войска вышли компактно, сохранив силы и потенциал для дальнейших действий, для броска через эту могучую преграду.
Оглядываясь назад, на бои на Левобережной Украине, автор обязан подчеркнуть, что они были, конечно, [213] не триумфальным шествием, хотя немцы уже испытали на себе, что такое Сталинград. Нет, это были тяжелые, изнурительные бои и операции. Часто с переменным успехом: приходилось не только наступать, но и отступать, оставляя уже освобожденные территории. Однако в итоге мы все же опять наступали! И, начиная с Курской битвы, стратегическая инициатива в целом для всей Красной Армии полностью и бесповоротно перешла в наши руки.
Немецко-фашистское командование, учитывая эту общую ситуацию, конечно, выработало соответствующие и тактику, и стратегию. В крупном плане еще весной оно увидело, что советские войска способны, невзирая на грозящую опасность с флангов, опрокинуть все, что было на их пути, и выйти к Днепру. И хотя такой удар, в котором участвовала и наша 35-я гвардейская стрелковая дивизия, немцы весной и парировали, а ударная группировка Юго-Западного фронта в тот раз была отброшена к Северному Донцу, вывод гитлеровцы сделали однозначный: надо готовить надежный стратегический рубеж на Днепре. Одновременно они считали необходимым упорной обороной отдельных районов и мощными контрударами и контратаками измотать советские войска на территории Левобережной Украины. И если Красной Армии и удастся выйти к Днепру, то это, по их мнению, должны быть обессиленные, обескровленные войска, которые не только не способны будут форсировать эту широченную реку, но вообще окажутся не в состоянии предпринять хотя бы какие-нибудь активные действия. То есть надо как минимум довести наши войска до положения, в котором они оказались после выхода из окружения весной сорок третьего года.