Страница 42 из 111
За умелые действия в этой сложной обстановке командир 26-го гвардейского корпуса генерал П. А. Фирсов наградил меня первым орденом — орденом Отечественной войны II степени. Кстати, практически в это же время случилось у нас и другое приятное событие — нам объявили, что введены офицерские звания, и командирам раздали соответствующие погоны. Мне старшина тоже принес, но объявил, что звездочек нет, их надо рисовать. Однако разведчик взялся их сделать из алюминия, точнее из алюминиевой ложки. Пришлось ему помучиться, пока вырезал шесть звездочек — по три на каждый погон, так как к этому времени я уже получил звание старшего лейтенанта.
В это весьма противоречивое, очень сложное время и в до предела накаленной обстановке командиром [205] нашего 100-го гвардейского стрелкового полка был назначен полковник М. И. Шапошников. Это был умный, очень внимательный и глубокий человек. Каждое его распоряжение было продуманным, никогда не отменялось, а только корректировалось, если того требовала оперативно-тактическая обстановка. Особо бросался в глаза (на фоне других) его метод управления — ни одно распоряжение, независимо от накала обстановки, не отдавалось с надрывом. Наоборот, чем сложнее была ситуация, тем спокойнее становился наш комполка. Однако действовал всегда твердо и решительно. И еще одна замечательная его черта — исключительная внимательность. Вот пример. Один из батальонов попал в крайне тяжелую ситуацию — перекрестным огнем противник полностью простреливал местность, где залегли наши подразделения. Единственный выход — это зарыться возможно глубже в землю. Но ведь надо же наступать! Командир батальона по радио прямо открытым текстом дает мне координаты трех дзотов, которые не дают поднять головы. Два из них — перед фронтом батальона — я подавил сразу. Но с третьим, самым опасным, ситуация складывалась крайне тяжелая — наша пехота подползла к нему буквально на 100–120 метров и дальше — ни шагу. Пришлось пристреливать не классическим способом (брать в «вилку» и т. д.), поскольку можно было ударить по своим, а постепенно, с дальних рубежей на территории противника подтягивать разрывы к блиндажу как бы с тыла. Наконец мне удалось сделать это. Однако возникла другая опасность. По законам баллистики и тактико-техническим данным системы и боеприпасов, мина могла значительно отклониться, плюс некачественный или сырой заряд — и беда неизбежна: разорвавшись в боевых порядках своих войск, мина унесла бы и жизни многих наших бойцов, и подорвала морально-боевой дух оставшихся в живых. [206]
Что может быть хуже, когда свои стреляют по своим? И все-таки надо было рисковать и стрелять. Другого выхода не было — противник хоть и не применял артиллерию и минометы по нашей пехоте по той же причине непосредственного соприкосновения, но пулеметным огнем продолжал выбивать личный состав. И я пошел на риск.
Сосредоточив огонь всей батареи на этом опасном дзоте, «подтянув» разрывы каждого миномета, дал залп фугасными минами. Лишь одна мина отклонилась и взорвалась на нейтральной полосе, не причинив нам ущерба (взрыв фугасного снаряда или мины любого калибра для открытой пехоты не имеет особой опасности). Эффект был исключительный. Я дал команду дать еще три залпа. Дзот заглох, а пехота с криками «ура» бросилась вперед. А потом, ведя впереди пехоты в 300–400 метрах неподвижный заградительный огонь то на одном направлении действия батальона, то перенося этот огонь на другое направление, обеспечил продвижение пехоты и, к всеобщему нашему удовлетворению, сделал доброе дело. Один из моих разведчиков, когда фактически «узел» был уже развязан, сказал:
— Товарищ старший лейтенант, скажу честно, мы очень боялись и очень переживали, не дышали, ожидая результата. Только сейчас наступило облегчение.
Командир 1-го батальона, который наступал в центре, как раз на опасный дзот, вызвал меня по радио и поблагодарил нас. А через несколько минут звонит командир полка полковник М. И. Шапошников:
— Товарищ Варенников, это была блестящая стрельба. Я благодарю вас и весь личный состав батареи с выполнением боевой задачи на высоком уровне. Спасибо вам.
Конечно, услышать такие слова от командира полка на войне, да еще в горячие минуты боя — это выше всякой награды. Улучив момент, я по телефону передал [207] старшему на батарее слова командира полка и поручил довести их до каждого расчета отдельно, а выдастся пауза — построить батарею и объявить благодарность полковника Шапошникова всему личному составу. После чего я объявил благодарность тем, кто был со мной на НП. А вслед за этим послал одного разведчика и одного связиста с двумя катушками кабеля вперед, указав им точку — куда выдвинуться и где обосновать новый НП. Это место было приблизительно в центре наступления полка ближе к линии цепи наступающей пехоты.
Вскоре, совершенно неожиданно для себя, я был назначен по представлению командира полка начальником артиллерии 100-го гвардейского стрелкового полка. Я чувствовал высокую ответственность. Ведь теперь мне непосредственно подчинялись три полковые артиллерийские батареи, т. е. шесть 120-мм минометов, четыре 76-мм орудия и четыре 45-мм противотанковых орудия, а также три минометные роты, входящие в состав трех батальонов (по одной в каждой) и имеющие в своем составе по девять 82-мм минометов, т. е. всего 27 единиц 82-мм минометов. В полку же была 41 единица стволов. Кстати, в артиллерийском полку дивизии — 36 стволов. Это вызывало некоторые хоть и товарищеские, но шутки: «У вас в артполку 36 стволов, но вам положены: командир полка — полковник, заместители командира полка и три командира дивизиона — подполковники, а у нас 41 ствол и на все хозяйство — только один подполковник, который сейчас всего лишь старший лейтенант. И справляется».
Но все это были шутки, в действительности же ответственность лежала большая. Особенно по управлению огнем, и в первую очередь, в момент прорывов, когда учитывали все до единого ствола, в том числе и 82-мм минометы. Во время наступления самый сложный раздел деятельности — это управление огнем [208] и перемещением батарей. Хотя постоянное обеспечение боеприпасами, имуществом, продовольствием тоже было очень важным. Требовало внимания своевременное проведение ремонта или обеспечение запасными частями. И, что особо важно, — постоянная подача пополнения. Артиллерийские и минометные расчеты должны быть всегда укомплектованы. Если где-то будет не хватать хоть одного бойца — расчет уже не сможет выполнить свои огневые задачи с положенной для него эффективностью. Поэтому с начальником штаба полка капитаном Г. И. Васькиным у нас была вечная тяжба.
Естественно, для всех батарей надо было добывать разведывательные данные о противнике. Я обязан был систематизировать данные стрелковых батальонов, полковых батарей, сообщения артиллерийского полка или его артдивизиона, если он действовал вместе с нами, и, наконец, сообщения начальников разведки полка и дивизии (а последний имел сведения еще и от нашей авиации, а также от партизан). Исходя из этого должен был отобрать наиболее опасные цели и назначить средства для их подавления или уничтожения. У начальника артиллерии в непосредственном управлении было всего семь человек: адъютант (как начальник штаба) — старший офицер, два разведчика-вычислителя, два телефониста и два радиста. То есть не густо. Плюс, правда, еще ординарец, который постоянно выполнял функции и посыльного, и разведчика, и связиста, и вычислителя, и хозяйственника, и коновода. А главная его забота, чтобы у нас всегда — и днем, и ночью, зимой и летом — были в достатке ржаные сухари, фляга с крепким чаем и сахар. Поэтому он еще должен быть «доставалой-вышибалой». В том смысле, что у тыловиков вытягивать что надо и промышлять на полевых кухнях. А раз так, то у него должен быть еще и дипломатический дар. [209]
Вообще, до этого назначения я был все время командиром — командир отделения, командир взвода, командир батареи. А теперь никакой не командир, а начальник, которому не надо было даже лично стрелять. Но, приняв должность и организовав необходимую систему нашего ратного труда, я, конечно, не упускал возможности пострелять. Эта страсть стала уже моей внутренней потребностью.