Париж ночью

Он промямлил в ответ что-то жалкое. И тогда она узнала, что ни с карьерой, ни с личной жизнью у ее бывшего любовника в Париже не сложилось. Его клошарский вид – это не декор, а образ жизни.

Подруга была отомщена. На прощание она купила своему бывшему кофе, багет с колбасой, пожелала счастья в личной жизни и пошла в следующий бутик.

–  А как Париж отнесся к тебе?  – спросил Пьер. –  Я думаю, что мне повезло…

Смотрящий по европе

За те несколько месяцев, что снималась картина, я в Париже обвыкся, занялся языком, обзавелся знакомыми и надумал остаться. Вышло это случайно. Оказалось, что, пока я прятался в Швеции, история с убийством Вадика получила большой резонанс. А поскольку я оказался к ней причастен и даже был вынужден бежать из Москвы, мое имя попало в прессу. Префектура парижской полиции выдала мне, как «вырвавшемуся из когтей русской мафии», вожделенную «карт де сежур».

Сработал один из парадоксов французской жизни. Власти, довольно равнодушные к проблемам собственных граждан, могут вдруг воспылать любовью к какому-нибудь обиженному у себя на родине иностранцу. Иранские педерасты, гаитянские нищие, «борцы за свободу» Кот-д’Ивуара находятся тут на особом положении. Но мне было наплевать, что я попал в такую компанию. Главное – я получил «парижскую прописку» и мог вздохнуть спокойно.

А один приятель привел меня в таблоид «Париж ночью», где работал какой-то его знакомый, и представил «самым крутым русским папарацци». Меня обещали туда взять.

Я понимал, что работу в таблоиде «крутой папарацци» должен был начать эффектно. Тут мне еще раз повезло. В кафе на Шанс Элизе я помог разобраться с меню одному русскому. Кстати, первое, что я освоил по-французски, это были именно карты кафе и ресторанов.

Так вот, я заметил: мужик за соседним столиком пытается втолковать официанту, что хочет жареной рыбы. Он много раз повторял это по-русски, матерился и даже показывал, как рыбы плавают. Но в его исполнении это было больше похоже на заплыв крокодила. Извинившись, я нашел нужные слова, официант убежал за дорадой на гриле, а мужик пригласил меня к себе за столик.

Он назвал себя Леней Брянским и очень удивился, что я про него ничего не слышал. Когда мы познакомились поближе, то выяснилось, что Леня большой «авторитет», и даже более того.

Я ему чем-то глянулся, и Леня стал часто приглашать меня вместе пообедать. Несмотря на все разнообразие местных удовольствий, в Париже ему было очень скучно. Он тосковал по московской жизни, любил поговорить о наших доморощенных знаменитостях, среди которых у нас с ним оказалось много общих знакомых.

Еще он просил пересказывать ему, что пишут французские газеты. Это было очень кстати, потому что, практикуясь в чтении, я осваивал язык.

Однажды у него дома, а жил Леня в роскошной квартире с окнами на Люксембургский сад, я излагал ему статью про четырех сбитых французских летчиков, попавших в плен в Югославии. Там тогда шла война. Их фотографиями пестрели первые полосы всех местных газет. Эта тема неожиданно привлекла его внимание. Он просил как можно больше рассказывать ему про этих бедных ребят.

И вдруг поинтересовался, не знаю ли я, как ему выйти на какую-нибудь шишку из местных спецслужб.

В ответ я только усмехнулся – где я и где те службы? Потом спросил, зачем ему это понадобилось.

Ответ был неожиданным.

– Можно вынуть из плена этих летчиков, – произнес Брянский серьезно. Он вообще был серьезным человеком.

Я набрался наглости и напросился на аудиенцию к главному редактору «Парижа ночью» мсье Ури. Когда я рассказал про Леню, тот очень заинтересовался. К тому же оказалось, что шеф таблоида был знаком с министром внутренних дел Франции Жаном Ламбером.

Буквально на следующий день мсье Ури попросил меня устроить встречу с Брянским у себя на квартире. Там присутствовал и министр со своим переводчиком. Из разговора я понял, что для Жана Ламбера не было в тот момент дела более важного, чем спасение летчиков. На носу выборы, и его правящая партия нуждалась в козырной карте. Правительство было готово выделить на эту операцию большие деньги.

В процессе разговора Леня надувал щеки, заявлял, что знает людей, которые располагают информацией о летчиках. Он делал это так убедительно, что присутствующие ударили по рукам. Оговорив, конечно, гонорар Брянского.

Леня сразу же полетел в Москву. Он потом рассказал мне, что взял министра «на фу-фу». Он тогда и в помине не знал, где найти этих летчиков, но все точно рассчитал. В югославском конфликте Россия и Франция оказались по разные стороны баррикад. Французы вместе с американцами бомбили Белград, а русские симпатизировали и тайно помогали сербам. Так что, по представлениям Брянского, у наших спецслужб должны были быть тесные контакты с сербскими коллегами. Прилетев в Москву, он вышел на нашу военную разведку и представился посредником французской стороны по освобождению летчиков. Его задачу облегчало то, что в России в тот момент царил полный бардак. Правая рука не знала, что делает левая, но обе были не прочь «похрустеть зелеными». Леня предложил «откатить» французских бабок и услышал в ответ:

– Летите в Белград и забирайте пленных.

Брянский вернулся в Париж вместе с молчаливым русским полковником по фамилии Храпов. На квартире мсье Ури состоялась встреча, где Леня сообщил Ламберу, что вопрос может быть решен при условии выделения материальной помощи российской стороне.

– Когда можно отправляться? – спросил министр.

– Да хоть сейчас, – сказал, как отрезал, Храпов.

Но тут в дело вмешался главный редактор «Парижа ночью». Его, видно, покоробило, что на этой истории все наваривают, кроме него. Как организатор переговоров и хозяин дома, где они велись, он потребовал, чтобы у него был эксклюзив на репортаж об операции по освобождению пленных. Министр немного поломался, но разрешил, с условием, что в кадре, кроме летчиков, должны засветиться люди из его ведомства. Без всяких русских. Храпов кивнул. Леня тоже согласился сидеть в тени. Словом, все лавры должны были достаться людям Ламбера. На том и порешили. А снимать репортаж поручили мне.

Вместе с Леней, Храповым и десятком французских десантников, переодетых в гражданское, мы приземлились на военном аэродроме под Белградом. Нас пересадили в крытый грузовик, и под покровом ночи мы часа полтора тряслись по горным дорогам. Наконец остановились возле разрушенного монастыря. Десантники ощетинились короткоствольными автоматами, и мы вошли в развалины. Там, в сохранившейся каким-то чудом келье, были заперты летчики. Что характерно – никто их не охранял. То есть, может, и была какая-то охрана, но вся попряталась. Десантники перебросились с пленными несколькими фразами через дверь, сбили замок и пересадили летчиков в нашу машину. А я времени не терял, только приговаривал: «Щелк, щелк, щелк». Вспышки моей камеры освещали ночную мглу. Десантники смотрели на меня косо, но работать не мешали.

Репортаж получился шикарный. Читатели расхватывали свежий номер «Парижа ночью», как горячие пирожки. А я заработал репутацию хорошего репортера. Кроме того, Леня подкинул мне кое-что от своих щедрот, да и мсье Ури не обделил гонораром. Деньги были мне тогда очень нужны. Впрочем, когда они лишние?

И все было бы ничего, если бы Леня не перегнул палку. На этой истории он решил не только хорошо заработать, но и пропиариться. Пользуясь тем, что под рукой оказался член французского кабинета, Леня стал требовать себе орден Почетного легиона. Учитывая, что он действительно приложил усилия к спасению жизни французских граждан, его закрытым указом удостоили звания кавалера ордена. Французы не хотели это афишировать. Но Леню Брянского понесло. Он раздавал свои фотки с орденом направо и налево. Они попали в местные газеты. Тут-то и разразился скандал.

Оппозиционная пресса стала обвинять правительство и президента, что они наградили орденом главаря русской мафии. Честно говоря, газеты были недалеки от истины. Выборы президент со скрипом выиграл, но Жана Ламбера в новое правительство не взял.