Париж ночью

Мы отправили администратора группы к нему в номер посмотреть, не случилось ли чего. Через полчаса появился сам писатель. Он выглядел несколько странно. Взгляд его был рассеянным, губы растягивались в блуждающей улыбке. Он смотрел как бы сквозь нас и отвечал на вопросы невпопад.

– Ребята! – сказал он. – Сегодня утром я умер.

Все замерли, потрясенные этой вестью.

– Что ты несешь, Володя? – воскликнул я, как самый непробиваемый. – Для покойника ты выглядишь слишком хорошо.

– Нет, правда! – тихо произнес писатель, блаженно улыбаясь, – Сегодня меня посетил ангел небесный.

Тут даже я не мог найти слов. Как-то не вязалась вся эта мистика с образом циника, гурмана и любителя еврейских анекдотов, каким я его знал.

А он продолжал:

– Вчера, после пивной, я еле добрался до кровати, а сегодня утром в мой закрытый номер вошел ангел. Это была девочка в белом платье. Ее русую головку украшал венок с горящими свечами. Она улыбнулась мне и небесным голосом пропела «Санта Лючия» – всю песню от начала до конца. Потом открыла шторы, наполнила комнату божественным светом и исчезла. Ведь такого не бывает в этой жизни. Ребята, я уже был ТАМ. Библия не обманывает – ТАМ действительно есть рай.

– Но как ты, старый греховодник и автор «Путаны», туда попал? – язвительно вставил я.

– Вот это загадка, – согласился писатель.

– Ладно. Пошли в город, – предложил я и тихо прошептал остальным членом съемочной группы: – Нужно показать его врачу.

Но до врача дело не дошло. Сценарист не имел шведской медицинской страховки, а на посещение поликлиники посольства у нас не было времени. Мы решили не спускать с него глаз.

Между тем сценарист продолжал вести себя как блаженный. Он так восторгался самыми простыми вещами. Его восхищал ослепительно-белый снег на стокгольмских улицах. Он пришел в экстаз от старинного парусника, пришвартованного у пирса в самом центре города. Цветочный рынок он сравнивал с райским садом. Его умиляли шведские дети в разноцветных комбинезонах. Эмоции переполняли писателя через край. То есть болезнь прогрессировала на глазах.

К обеду мы вернулись в отель и встретили там продюсера шведской стороны, Уильяма. Я отозвал его в угол, объяснил, что сценаристу срочно нужна медицинская помощь, и описал симптомы.

Озабоченный Уильям подошел к портье. Тот, выслушав его, уже взялся было за телефонную трубку, но, задав Уильяму какой-то вопрос, вдруг принялся хохотать. Вслед за ним стал смеяться и Уильям, да так, что не мог выдавить из себя ни единого слова.

Мы же в недоумении стояли в центре холла и ничего не понимали. Портье вышел из-за своей стойки, а потом вернулся, держа за руку очаровательную девочку.

– Это твой ангел? – спросил англичанин, пристально глядя на Володю.

– Очень похож, но не тот, – ответил сценарист.

– А так? – сказал Уильям, надевая ей на голову венок с четырьмя свечами. Он достал зажигалку и зажег фитили.

– Ангел… – пробормотал писатель.

Девочка улыбнулась и действительно стала похожей на божественное создание. Тут портье стал объяснять что-то по-шведски, а Уильям переводил:

– Это его дочь. Сегодня утром она, нарядившись в белое платье и венок со свечами, открывала специальными ключами двери всех номеров в гостинице и будила гостей песней. Это такая традиция. Ведь сегодня день святой Люсии.

– Вот, блин, – произнес сценарист, – всегда так. Я-то уже уверился, что мне обеспечено место в раю, а теперь… – он тяжело вздохнул, – неизвестно, кто меня ТАМ ждет. Возможно, и черти с вилами.

–  Судя по твоим рассказам, ты быстро освоился в Швеции,  – усмехнулся Пьер.

–  Не поверишь, но после двух незабываемых ночей с красавицей в тюрьме Ландхольмен фортуна повернулась ко мне лицом. Ведь еще совсем недавно мое положение было отчаянным. Как ты понял, пути назад в Москву у меня не было. Сидеть на шее родственников в Стокгольме я не мог. Работы нет. Языков не знаю. Деньги кончились, пришлось даже взять в долг. А после моей первой любовной победы жизнь стала налаживаться. И вот я узнаю, что шведской съемочной группе понадобился фотограф. Фильм был малобюджетный, и ни один уважающий себя профессионал не соглашался там работать. А я был готов на любые условия.

Но даже представить себе не мог, какой счастливый билет вытянул. Съемки фильма предполагалось проводить во Франции. Поэтому шведы сделали мне годовую французскую визу, и я вдогонку за автобусом съемочной группы помчался на «жигулях» в Париж.

–  Вот с этого места подробнее,  – заволновался Пьер.  – Какое впечатление на тебя произвел Париж? Кстати, как вы, русские, между собой его называете?

–  Мы называем его Парижок. Это такой уменьшительно-ласкательный оборот.

–  Почему так? –  Потому что это…

О, Париж!

В Париж я мечтал попасть с детства. Однажды лет в четырнадцать мы с моим приятелем сели на велосипеды и поехали по Приморскому шоссе вдоль Финского залива. Уехали далеко, километров за сто от Петербурга, где я родился и тогда жил. На одном из привалов мы расположились на пляже и стали мечтать, как украдем яхту и отправимся на ней во Францию. Париж для нас был тогда несбыточной мечтой.

В течение долгих лет я грезил о Париже. Читал о нем книжки, смотрел фильмы и даже изучал карты, с помощью которых мысленно бродил по его улицам.

И вот после стольких лет ожидания я приехал в Париж, бросился ему навстречу и был страшно разочарован. Нет, «разочарован» – это слишком мягкое слово. Я был потрясен. Я увидел довольно грязный город, с серыми пяти-, шестиэтажными зданиями, с большим количеством мусора на улицах и донельзя загаженный собаками. Ничего броского, никакой яркой рекламы, которую я рисовал в своем воображении. Даже какой-нибудь Берлин, через который я проезжал, выглядел более эффектно. Да и парижане, одетые в большинстве своем в серое или черное, проигрывали по сравнению с жителями Стокгольма или Хельсинки – те в своих цветастых вещах, на мой совковый взгляд, казались мне более западными и эффектными.

Короче, Париж меня разочаровал. И на второй день я ходил по нему как человек, который потерял свою мечту. Сидел в кафе, пил свой чай и думал: надо же, столько лет мечтал сюда попасть, а оказалось… И только на третий день я понял, что лучше этого города нет на земле.

Ведь я, несмотря на бесконечные французские фильмы, где показывался Париж, ожидал чего-то живописного, праздничного. Я думал, что Париж – это такой большой Бродвей, с безумным ритмом и блеском огней. А тут – ни одной светящейся рекламы в центре, никаких рекламных щитов. Но, слава богу, до меня дошло, какого рода красота Парижа.

Это – для избранных. Это красота огромной жемчужины. Перламутровый – самое точное определение цвета его домов и площадей и неба над городом. Это изумительное сочетание серого с золотым – вот она, эстетика Парижа.

Как дорогая жемчужина, Париж меняет оттенки: голубоватый зимой, сиреневый весной, бежевый летом, снова сиреневый осенью. Париж – это лучшее украшение Франции.

Это самый уютный город мира. Когда-то было запрещено строить дома выше Лувра, и это определило пропорции его зданий, они не подавляют.

В Париже легко ориентироваться. Когда-то его улицы рождались вдоль тропинок, протоптанных по полям и берегам Сены, и эти линии легли в основу планировки города.

Парижская жизнь течет на улицах. Его бесчисленные кафе постоянно заполнены горожанами, и совершенно непонятно, когда они работают. Они сидят там целыми днями, пьют кофе, чай, вино, болтают, назначают свидания…

–  А что ты скажешь о Франции?

– Что для меня Франция? Может быть, мое впечатление слишком субъективно, но, прежде всего, это легкое отношение к жизни. Французы говорят: «Мы работаем, чтобы жить, а американцы живут, чтобы работать». Там, где русский будет биться в истерике с криком: «Так жить нельзя!» и разбираться «Кто виноват?» и «Что делать?», француз просто скажет: «Се ля ви» – и, насвистывая, пойдет дальше.