Париж ночью

Ночь наш герой провел восхитительную. А наступившее утро было ужасным. Герман представил себе предстоящие разборки с женой и принялся сочинять правдоподобный сценарий, оправдывающий его отсутствие в супружеской постели. Открывая двери своей квартиры, он уже имел в запасе историю про внезапный ночной эфир, в котором должен был заменить заболевшего товарища. Это должно было как-то успокоить жену, но все же настроения не поднимало. С каждой секундой ему рисовались все более неприятные сцены, которые могла устроить ему обманутая женщина. Однако то, что ждало его в квартире, он не мог себе даже вообразить. Там находился папа-генерал, которого вызвала бьющаяся в истерике жена.

Герман понял, что пропал. Сочинение про ночной эфир никуда не годилось. Папаша был приятелем директора телекомпании, и такая наивная байка была бы разоблачена в два счета. Герман открыл рот и произнес то, что удивило его самого. Его речь была адресована генералу:

– Дорогой Никодим Васильевич! Как хорошо, что вы здесь! Я хотел сделать вам сюрприз, но теперь придется рассказать обо всем сейчас. Я нашел то, о чем вы мечтали!

Что же, собственно, тот искал, сам Герман еще не знал, но понял, что останавливаться нельзя. Промедление было смерти подобно. Генерал слыл отменным стрелком.

– Я нашел для вас картину Шишкина.

Генерал от неожиданности открыл рот и глухо произнес:

– Говори.

Сам того не ожидая, Герман отыскал единственный спасительный островок в безбрежном море вранья.

Дело в том, что папаша-генерал, стреляющий без промаха, был еще страстным коллекционером картин великого художника.

Поэтому надо было продолжать историю обретения шедевра. Сбиваясь, Герман покаялся, что является азартным игроком в карты. Эту свою страсть он скрывал даже от любимой жены. Но иногда, признался наш герой, он не может себя сдержать, садится за стол и может спустить все до единой копейки. Долго прятал в себе наш герой неудержимую тягу к проклятой колоде, но вчера, встретив старых дружков, опять взялся за старое. И сразу же проиграл все: деньги, часы, автомобиль и даже обручальное кольцо. Он хотел покончить с собой…

В этом месте его вдохновенного рассказа жена воскликнула:

– Нет! Только не это!

Герман уловил в ее восклицании сочувствие, и это окрылило его на дальнейшую исповедь:

– Тут я напрягся, вспомнил о тебе, моя дорогая, собрал волю в кулак и снова сел за карточный стол. Ценой неимоверных усилий я отыграл все свои утраченные ценности и почувствовал, что сегодня мне везет. Удачу нельзя было упускать. Я вспомнил про вас, дорогой Никодим Васильевич, и потребовал, чтобы хозяин квартиры поставил на кон картину Шишкина, которая висела на стене. Тот стал сопротивляться, упрашивать, божиться, что это его единственная семейная реликвия. Но я был неумолим. Мы снова сошлись за карточным столом. И я ее выиграл.

Наступила пауза. Жена всхлипнула.

Генерал же срывающимся голосом прошептал:

– Где картина?

Отметив такую реакцию, Герман завершил свою повесть эффектным пассажем:

– Хозяин попросил у меня один день отсрочки, чтобы попрощаться с шедевром.

– А он не передумает? – спросил генерал.

– Надежный человек, я его знаю с детства.

– Хороший ты парень, Герман, – сказал генерал, обнимая блудного родственника. – Правильный. Я в тебе не ошибся. Только в следующий раз дочку предупреди.

С этими словами Никодим Васильевич покинул квартиру.

Жена принялась извиняться за то, что пожаловалась папе. Герман простил ее, поцеловал и сказал, что ему нужно отдохнуть после такой напряженной ночи.

– Конечно, поспи, дорогой, – согласилась жена.

Через три часа выспавшийся и набравшийся сил Герман уже мчался на своем джипе в знаменитый комиссионный магазин на Смоленской набережной. На что он надеялся, ему еще не было ясно до конца. Возможно, просто на удачу, ведь утром-то пронесло.

Однако слова продавцов-консультантов его огорошили. Во-первых, картины Шишкина были большой редкостью, их продажа осуществлялась через аукционы, и стоили они астрономических денег. Даже этюдов или рисунков великого мастера, про которые осторожно спросил Герман, в продаже никогда не было. Положение становилось безвыходным. Папе нужно было что-то предъявить.

Тогда Герман взмолился: «Может, есть что-то отдаленно похожее?» Он достал из бумажника несколько зеленых купюр и сказал, что это премия самому расторопному продавцу. Продавцы нырнули в подвал магазина и, чертыхаясь, вытащили на поверхность запыленный холст в раме.

– Предупреждаю, – сказал один из них, – что этот пейзаж ничего не стоящее фуфло. Такие сотнями штамповали халтурщики для немецких пивных.

– А подписи нет? – спросил Герман, разглядывая угадывающуюся под слоем пыли лесную полянку.

– Какая там может быть подпись? Я же сказал – фуфло.

– Тем не менее я его покупаю, – заявил Герман.

На другой день они с женой прибыли на квартиру к генералу с огромнейших размеров пакетом. Герман торжественно вскрыл его, но генерала это не обрадовало. Тот сразу понял, что эта мазня к его кумиру никакого отношения не имеет.

Он вздохнул и, приобняв Германа, сказал:

– Не огорчайся, сынок, тебе еще многому нужно научиться. А за порыв – спасибо.

Дневные красавицы

В Москве в молодые годы у меня был роман с одной балериной, очень милой и очаровательной девушкой. Однажды на очередном свидании она мне сказала:

– С тобой хочет познакомиться моя красивая подруга.

Я почувствовал какой-то подвох. Меня насторожило слово «красивая». Так девушки своим возлюбленным подруг не представляют.

– А откуда она про меня знает?

– Я ей про тебя рассказала. Расписала, какой ты классный.

И снова мне в голову закрались сомнения.

– А зачем она нам?

Балерина ответила вопросом на вопрос:

– Ты что, отказываешься знакомиться с красавицей?

– Ну, если вопрос стоит так, то знакомь.

Балерина не обманула. Красавица того стоила. Она жила в огромном сталинском доме на набережной Москвы-реки. Ее папа, большой начальник, в тот день проводил время на даче вместе с мамой. Так что квартира была в нашем полном распоряжении. Девушку звали Виолеттой, но мне это имя показалось немного вычурным, и я стал называть ее просто Ви. Красавице это понравилось.

Наше знакомство началось с символического эпизода. Буквально в первые минуты знакомства Ви, приглядевшись ко мне, вдруг сказала:

– А ну-ка снимайте пиджак.

Я удивился, а она указала на пуговицу, висевшую на последней ниточке. Девушка достала иголку, нитки и занялась пуговицей.

Возвращая мне пиджак, она произнесла со значением:

– Вот как крепко я вас пришила.

Это слегка напоминало фразу из пьесы, где мне отводилась какая-то роль. Так и вышло. Впоследствии оказалось, что моя балерина намылилась замуж и очень гуманно решила передать меня в хорошие руки.

Но мы с Виолой были ей только благодарны. Балерина правильно вычислила нашу пару. Мы подходили друг другу по всем статьям. Поначалу наш роман был очень бурным. Я подхватывал Ви у ее института, и мы неслись ко мне домой через весь город. Я нарушал правила, проскакивал на красные светофоры и лихо превышал скорость – так мне хотелось поскорее обнять любимую. А иногда, чтобы не терять времени даром, мы залетали в Виолкину квартиру. Благо, папа всегда был занят на работе, а мама все лето жила на даче.

Вот и в тот день у Ви отменили лекции, и мы, примчавшись в ее сталинский дом, юркнули в постель. Я нежно обнимал свою любимую и был на вершине блаженства. Наконец, устав от ласк, отправился в ванную комнату, открыл дверь и обнаружил там под душем обнаженную очаровательную молодую женщину.

Увидев меня – а я тоже был в чем мать родила, – она, еле шевеля губами, спросила: «Вы кто такой?» Я оторопел. Кроме нас с Ви, в квартире никого не должно было быть. Грешным делом я подумал, что нарвался на Виолкину маму. Прошептал какие-то извинения и выскользнул в коридор, осторожно, на цыпочках, прокрался к комнате своей подруги, чтобы ее предупредить – в доме происходит что-то не то. И вдруг слышу за ее дверью низкий мужской голос. Густой баритон произносит примерно следующее: «Что ты тут делаешь, почему не на занятиях, почему пропускаешь институт?» Я понял, что это ее отец. И почему-то подумал, что в квартире у него должно храниться наградное оружие. Я тут же представил себе, какую часть тела он мне в первую очередь отстрелит, если поймает в таком виде. Но бежать было некуда. За дверью – Виолкин папаша, позади, в ванной, ее обнаженная мама. А вся моя одежда – в спальне. Во попал! Куда бы спрятаться? В эту минуту дверь распахнулась, и я предстал перед грозным папой голым и стыдливо прикрывающимся ручонками. От неожиданности он отступил в коридор, а я юркнул в комнату и заметался в поиске своей одежды. Но ее нигде не было. Конспираторша Виолка засунула ее под кровать подальше от папиных глаз. Тогда я не нашел ничего лучшего, как юркнуть под одеяло к своей дрожащей студентке. Я понимал, что это было не самым умным моим действием, но ничего другого не оставалось.