Пространство Готлиба

В умирающем свете бутылочного огня, возле окна, спиной ко мне, стояла женщина. Она была абсолютно голой и, чуть согнувшись, опершись о подоконник длинными руками, смотрела в осеннюю ночь.

От изумления я не мог пошевелиться и, думая о том, что вся эта картина сплошной оптический обман, что все это наваждение нетрезвого мозга холостяка, все же не отрывал своих слезящихся глаз от изумительного миража, поедая его взглядом жадно и восторженно.

Нагота женщины была столь великолепной, столь изящны были округлости ее яблочных плеч, а изгибы и извивы бедер, слегка укрытые светлыми волосами, спадающими по спине к приподнятым ягодицам, столь манящи, что дыхание мое остановилось и сердце замедлило свой ход.

В бутылке в последний раз вспыхнуло, зашипело умирающее пламя, и комната вновь погрузилась в темноту.

Я чувствовал ее. Я всем своим существом ощущал, как она стоит там у окна, слившаяся с темнотой, совершенно голая и теплая.

Я услышал ее дыхание. Оно было спокойным и глубоким.

Я надеялся, что она не мираж. Я молил Бога, чтобы она не была миражем, чтобы она была настоящей, каким бы странным и мистическим ни было ее появление.

Мне показалось, что она пошевелилась там, возле окна. Слегка повела головой, и волосы скользнули к плечу, обнажая спину целиком. Белизна ее кожи чуть раздвинула темноту, и я задышал спокойнее, уверяясь, что вижу ее на самом деле.

– Если хотите, можете включить свет, – услышал я ее голос и, икнув от неожиданности, отчаянно покраснел. – Только не зажигайте люстру. Что-нибудь небольшое, а то вашим глазам и так досталось.

У нее был необыкновенный голос! Конечно, я понимаю, что влюбленному человеку в объекте своей страсти все кажется совершенным, но здесь абсолютно другой случай!.. Ее голос был не высоким и не низким. Он не был ни властным, ни безвольным! Но вместе с тем в нем было все! В нем было столько уверенности и спокойствия, столь наполнен он был духом, что уже по первым его звукам я понял, что это именно та женщина, которой я подчинюсь безоглядно, безвольным рабом, все равно – счастлива ли будет моя любовь или трагична.

Господи, – подумал я. – Ведь я не видел ее лица, а уже влюблен!..

Я щелкнул выключателем, и в комнате загорелся маленький ночной свет. В глазах снова защипало, и я быстро-быстро заморгал ресницами, стараясь избавиться от "песка".

А она все стояла у окна, но теперь уже ко мне лицом. Она была… Господи, где же найти слова, достойные ее описания!.. Она была очень родная. Она была такой, какой мечтается самая любимая женщина.

Она улыбалась мне. В ее улыбке было чуть-чуть грустного, чуть задорное примешивалось к губам и очень насмешливым был ее нос.

– Здравствуйте, – сказала она и слегка развела руками, как бы немного смущаясь наготы, мол, вот такая странная ситуация.

От этого движения, от простого жеста ее голое тело стало вдвое обнаженней.

– Здравствуйте, – ответил я и не узнал своего голоса.

– Вы извините меня, что я голая, но иначе никак нельзя было.

– Я понимаю.

– Спасибо, – поблагодарила она и широко улыбнулась. – Я вам нравлюсь?

– Да, – ответил я.

– Если я останусь, вы не будете мучить меня вопросами о моем прошлом?

– Нет, – сказал я уверенно. – Обещаю!

– Я вам не верю. Хотя какая разница! Я предназначена для вас и останусь.

– Садитесь, – предложил я.

Она засмеялась, прикрывая рот ладошкой с длинными тонкими пальчиками, которые мне захотелось зацеловать немедленно. Она смеялась долго и всласть, так заразительно, что я тоже захихикал ей в поддержку.

– Я уже сколько времени стою здесь неглиже!.. Мне холодно.

– Ага, – согласился я, и она почему-то вновь засмеялась.

– Дайте мне что-нибудь! – сказала она сквозь смех. – Не волнуйтесь, вы сможете смотреть на меня, когда вам захочется! Я же говорю, что предназначена для вас. Просто сейчас мне холодно, а гусиная кожа не красит… Конечно, если вы хотите, я могу остаться раздетой… Я могу быть голой столько, сколько вы пожелаете!..

– Нет, что вы! – возмутился я своей непонятливости и зарыскал в шкафу, отыскивая чистый халат.

Она примерила его, мохнатый, разгладила на бедрах и спросила:

– Вам нравится?

– Нравится.

– Теперь я сяду?

– Ага.

Она села на край стула, сведя колени, с прямой спиной, словно школьница.

– Я хочу сказать вам несколько слов. Можно?

– Конечно, – позволил я.

– Я предназначена для вас, – повторила она. – Я создана для вас, а вы для меня. Все остальное почти совсем не важно. Вы согласны?

– Да, – ответил я, абсолютно согласный с ее словами.

– Я люблю вас, – произнесла она чуть слышно, опустив глаза.

После этих слов во мне будто все праздники мира соединились! Огромное счастье затолкалось из меня, и я заговорил в ответ, затараторил сумбурно:

– Я тоже вас люблю! Я вас всю жизнь себе представлял и придумывал! Вы даже не предполагаете, сколько счастья сейчас во мне, сколько мне хочется сказать вам!..

– Правда?!

Она подняла на меня глаза, и столько в них было неподдельной детской радости, словно ей было страшно, что на признание я могу ответить грубостью.

– Я счастлива.

После этих взаимных откровений мы целую вечность сидели молча и просто смотрели друг на друга со счастливым умилением.

– Давайте выпьем, – предложила она. – Чуть-чуть.

– С удовольствием! – поддержал я и тут же спохватился:

– Только вот у меня ничего нет. Была единственная бутылка и…

– В ней очень хорошее французское вино. Почему бы нам его не попробовать?

– Вы так думаете? – неуверенно переспросил я, вспоминая, как некоторое время назад в бутылке горело порохом.

– Конечно.

Я разлил жидкость по бокалам, и она первая подняла свой.

– За вас! – сказала ласково.

– За нас! – уточнил я.

Она вновь улыбнулась, кивнула головой и выпила до дна. Я поспешил сделать то же самое, с удивлением ощущая необыкновенный аромат вина. Французский нектар скользнул в желудок, заиграв в нем слабыми градусами, и я ощутил прилив сил, как будто это было вовсе не вино, а опиумный настой. Стало жарко, воздух загустел, и я почувствовал сильное желание. Столь мощное, что казалось, желание написано на моем лице толстым японским фломастером. Вожделение сделало мое тело тяжелым, голова наклонилась вперед, по-бычьи, еще бы секунду – и изо рта стала бы капать слюна с необыкновенным содержанием тестостерона.

– Мне тоже трудно удерживать себя, – сказала она.

Я нервно сглотнул.

– Это вино такое, – пояснила она, и я заметил, как лицо ее покраснело, а глаза заблестели. Губы приоткрылись, и она слегка закусила кончик языка.

Я увидел, как ее рука потянулась к лампе и, нащупав выключатель, погасила свет.

– Идите ко мне, пожалуйста, – попросила она, и я устремился на этот зов со всем стремлением магнитной стрелки к Северному полюсу.

Господи! Она совершенно ничего не стеснялась, как будто мы с ней были мужем и женой целую вечность! Ее тело было приспособлено для моего, как створка одной раковины для другой. Каждый мой поцелуй был удовлетворен той частью тела, для которой я его предназначал. Каждое мое движение находило в ней отзыв, словно она была эхом моих желаний и наслаждений. Каждый градус моего тепла она удваивала своим, передавая его через сухие губы, через тонкие пальцы, через вздрагивающую грудь и вжатые друг в друга бедра…

– Ах! – шептала она, и я чувствовал, как велико ее наслаждение. – Ах!..

– Милая моя! – отвечал я, ощущая от ее "ах!" могучий прилив сил. – Господи!..

Уже совсем после, под самое утро, когда мы зажгли свет, перемешивая электричество с рассветом, я увидел ее губы. Они были столь красны, столь пунцовы, как будто их натерли лесной малиной – так мы нацеловались основательно.

– Откуда ты? – спросил я.

– Из бутылки, – ответила она, облизывая губы.

– Ты – джинн?

– Нет.

– А кто?

– Жена.

– Это хорошо, – произнес я удовлетворенно и поцеловал ее в живот, где-то в глубине сознания удивляясь, сколь знаком мне запах ее тела.