Пространство Готлиба

– Помнишь, я тебе говорил, что у меня неотложные дела? – продолжил он из кухни.

– Да-да, – подтвердил я с энтузиазмом.

– Я ездил на стрельбище опробовать новый автомат.

– Да что ты!..

– Японцы разработали конструкцию для сверхблизкой стрельбы. Это новейшая секретная конструкция для частей специального назначения.

– А откуда взялся автомат у нас?

Бычков появился с большой чашкой чая в руках и с удивлением на меня посмотрел.

– У нас тоже есть спецчасти, – ответил он, уселся за стол и вновь продолжил:

– В свою очередь, наши тоже разработали новую систему, и в мою задачу входило определить, чье оружие лучше. Так вот, наш автомат на порядок выше. Это было сразу понятно: по отдаче, по скорострельности, в общем, почти по всем параметрам. Соответственно мы эту радость решили отпраздновать и вместе с конструктором, а также еще с одним экспертом крепко посидели в маленьком ресторанчике возле Воробьевых гор. Поскольку на следующий день выпадал выходной, то никто из нас не мучил себя определенной нормой, и вследствие этого конструктор к часу ночи был похож на алкоголика от рождения. Недалеко от него ушли и мы. Слава Богу, что возле ресторанчика дежурили такси, и мы спокойно разъехались по домам, не тревожась за судьбы друг друга. Уже подъезжая к своему дому, я вдруг заметил странную штуку. Винный магазин, что напротив меня, был открыт, и сквозь светящуюся витрину я рассмотрел его хозяйку Зину.

Очень странное дело, – подумал я. – Ведь времени уже за полночь, а все винные закрываются в десять. Не произошло ли чего?

Я расплатился с таксистом, отсчитав ему приличные чаевые, и, прежде чем подняться к себе, решил заглянуть в магазин к Зине.

Она стояла, опершись о прилавок, а ее левая грудь, обтянутая нейлоновой кофтой, улеглась на весы, отсчитавшие семь с половиной фунтов семьдесят пять золотников и цену в семьдесят две копейки.

Зина дремала и, когда за мною закрылась дверь, со сна немного испугалась, встрепенулась, нарушая стройный порядок цифр на весах.

– Ой, что случилось? – всполошилась она.

– Ничего не случилось, Зина, – ответил я.

– Ах, это ты!.. – улыбнулась хозяйка. – Давно тебя не видела… – Она поглядела на меня ласково. – Ты немного изменился. В височках серебро…

– А ты все такая же красивая!

– Брось! – махнула она рукою. – Я в таком возрасте, когда уже забывают про свою красоту!..

Когда-то Зина жила с моим отцом. Это было давно, задолго до войны, когда я еще был мальчишкой и когда детство казалось совершенно бесконечным. Моя мать, жена отца, сбежала в какой-то далекий город с неизвестным, оставив нас с отцом сиротами. Отец целый год очень сильно переживал, а потом сошелся с Зиной, и они вместе купили винный магазинчик. Через него отец и погиб. Он был дегустатором всех вин и алкогольных напитков, которые поступали на реализацию. Его печень лопнула, переполненная градусами, и Зина осталась одна… Я стараюсь как можно чаще навещать мою мачеху, но жизнь так порой складывается, что нет времени на то, что близко тебе и дорого.

– Почему ты сегодня так поздно не закрываешься? – спросил я. – Что-нибудь случилось?

– Нет, ничего, – ответила Зина. – Что-то загрустилось просто… А ты чего навеселе?

– Да так, одну удачу с товарищами праздновали.

– Это хорошо, когда удачу, – одобрила хозяйка. – Хуже, когда празднуют пустоту!

Я еще раз оглядел Зину. Увидел ее не очень хорошо выкрашенные волосы, косметику, сбившуюся возле висков в комочки, и глаза, в которых было слишком много одиночества.

– А давай-ка мы с тобой, Зина, как-нибудь соберемся в воскресенье у меня и посидим хорошенько. Повспоминаем всякое прошлое, отца!..

– Что ж, – согласилась мачеха. – Дело хорошее!

Она сняла с полки бутылку сухого вина и протянула ее мне.

– Выпьешь немного перед сном и с утра будешь свежим, с ясной головой. Французское, тридцатилетнее.

– Спасибо, – поблагодарил я.

– Ну иди, буду закрываться.

Я сидел в своей квартире с выключенным светом и слушал ночь. Темная и осенняя, она была тиха, лишь потрескивали опавшие листья под ногами случайных прохожих. Я сидел и думал обо всем понемножку. И о Зине с ее нескладной жизнью, и об отце, и о самом себе. Алкоголь придавал моим размышлениям оттенок сентиментальности, а оттого становилось грустно окончательно, что вовсе не позволительно кадровому офицеру.

Господи! – хлопнул я себя ладонью по лбу. – Ведь сегодня день рождения моего отца! Вот почему Зина так долго не закрывала магазин, вот почему ей так грустно было сегодня. Ей было грустно, потому что я забыл про день рождения своего родителя.

– Знаешь, – Бычков посмотрел мне в глаза, – знаешь, иногда бывает так мерзопакостно на душе, как никогда не было еще!

Я кивнул.

– Я тогда заплакал, так горько и так громко, как рыдал только в детстве, когда понял, что больше никогда не увижу мать. Я размазывал слезы по щекам и шептал в ночь: отец! отец!.. Раскаиваясь, я мучил себя вопросом, почему при жизни не подарил отцу цветного телевизора и не купил ему туристическую путевку на Сейшелы, и он так и умер, ни разу не выехав за границу!

Растравив себя окончательно, мокрый от пьяных слез, я потащился на кухню за штопором, решив выпить за отцовский день рождения французского вина, подаренного мне Зиной.

А ведь она специально подарила мне бутылку! – дошло до меня внезапно. – Ведь из-за меня она не закрывала магазин так поздно, дожидаясь пасынка…

Я поставил бутылку на стол и вкрутил в ее длинное горлышко спираль штопора. Пробка сидела так плотно, что с первой попытки мне не удалось ее вытащить. Икая и всхлипывая, я потащил с удвоенной силой, и через несколько секунд бутылка ойкнула, расставаясь с деревяшкой.

Вот тут все и произошло. С этого мгновения все и началось!..

Я взялся за бутылку, чтобы налить из нее в бокал, но в то же мгновение отдернул руку. Стекло было столь горячо, столь раскалено было содержимое, что, несмотря на свою нетрезвость, я крайне удивился этому. Проделав вторую попытку ухватиться за бутылочный бок и обжегшись уже основательно, я решил было, что имею дело с бутылкой, наполненной зажигательной смесью, которые когда-то использовали для поджога танков; к тому же в емкости появилось какое-то свечение, наполняя комнату тусклым потусторонним светом.

Сейчас взорвется! – решил я и бросился на пол, закрывая голову руками.

В комнате отчаянно вспыхнуло, разрывая темноту огненными брызгами, что-то завыло грустным волком, наполняя все мое тренированное тело первобытным страхом, запахло серой, и я подумал, что настал мой последний миг.

Но тем не менее конец все не наступал, бутылка не взрывалась, а лишь испускала волны нестерпимого света, слепящего глаза, которые я все же приоткрыл, решив встретить смерть бесстрашно, как подобает бойцу спецназа…

В комнате было так ярко, как будто в ней, пятнадцатиаршинной, одновременно работали пятнадцать сварщиков, каждый на своем аршине. Всякий предмет был засвечен не правильной световой выдержкой и был неразличим человеческим глазом.

Какой великолепный пиротехнический заряд! – восхитился я. Ничего подобного мне не доводилось видеть на вооружении наших спецотрядов. Две такие штуковины способны осветить поле боя радиусом в двести десять аршин. Экая световая мощь!

Неожиданно в моих глазах резануло, будто в них сыпанули соли, я уткнул лицо в ладони, пытаясь жмуриться и слезами выплакать песчинки, но уже понимал, что настигла меня неприятная штука, которая случается, когда смотришь на сварочные работы без специальных очков.

Теперь несколько дней будет ощущение, что песок в глазах, – расстроился я.

Даже сквозь зажмуренные глаза, сквозь ладони, закрывающие лицо, пробивался этот потусторонний свет. Но уже чувствовалось, что мощь его угасает, что находится он на изломе своей силы и вот-вот окончательно завянет.

Надо сдать бутылку на экспертизу, – решил я. – Интересно, как такая штуковина могла попасть в магазин Зины? Поскольку путного ответа в мою голову не пришло, я отважился вновь приоткрыть глаза и хотя бы добраться до раковины, чтобы промыть их, но то, что я увидел, заставило на какое-то время забыть о недомогании.