Страница 34 из 78
— Ай, молодца! — похвалил майор. — Из-за этого палил? Праздновал?
— Нет.
— Чего же?
— Тут дело такое… — все не решался объяснить Володя.
— Чего мнешься-то? — чуть грубовато поинтересовался Зубов.
Синичкин за хамоватый тон хотел его вздуть, но вспомнил, что тот теперь младший офицер, а потому спустил ему грубость.
— Кошмар здесь произошел.
— Какой?
Синичкин собрался с духом и сообщил:
— Сотню новорожденных здесь порешили!
— Чего? — грозно спросил майор.
— Чего? — с удивлением отнесся к сообщению Зубов.
— Тут, в метрах двухстах отсюда, детишек грудных поубивали, целую сотню!
Майор Погосян в этот же самый момент решил, что Синичкин тронулся умом, и обеспокоился уменьшением личного состава. Карапетян — немой, этот сошел с ума!
— Где, ты говоришь, младенцы?
Синичкин указал рукой в перчатке на самый берег, и даже издалека Погосяну показалось, что от снежка к небу поднимаются всполохи красноватого цвета, а потому он зашагал к указанному месту быстрым шагом, так что Зубов и капитан поспевали за ним с трудом.
Они достигли указанного Синичкиным места и побелели лицами. Такого зрелища милиционеры еще никогда не наблюдали в своей жизни, а оттого склонились в разные стороны и отдали сугробам свои завтраки.
Минут пятнадцать майор Погосян бродил вокруг младенческих останков, то и дело прикрывая рукой рот, чтобы не вскрикнуть.
— Да что же здесь, в конце концов, произошло?!! — не выдержал начальник.
— Может мне кто-нибудь объяснить?!!
— Детишек сотню побили! — пояснил Синичкин еще раз.
— Без тебя вижу! — заорал майор. — Кто?!! Откуда они взялись, эти детишки?!!
— Из озера, надо полагать!
— Ты что, окончательно сдурел?..
И Погосян и Зубов смотрели на Синичкина, как на окончательно выбывшего из их рядов товарища. В их взглядах уживались и раздражение, и жалость.
— Я не сдурел, — обиделся участковый. — Мне об этом Карапетян записку написал. Он сообщил, что на дне озерном обнаружил икру, в которой поспели человече-ские зародыши. Мол, что не икра это вовсе, а яйцеклетки женские. Может, опыт какой ученые проделывали?
— Точно! — Погосян хлопнул себя ладонью по лбу. — И мне Карапетян писал. Я думал, что бред это после шока! Ну дела…
Зубов вытащил из кармана горсть семечек и стал лузгать их, сплевывая кожуру здесь же, среди человеческих останков. Не успел он сгрызть третье семя, как майор подскочил к нему, в два коротких движения сорвал с него прапорские погоны и заорал:
— Сука! Падаль! Ограниченная свинья! Век тебе ходить в старшинах! Сдохнешь старшиной!
— За что?!! — не понял Зубов.
— За глумление, за черствость души, гадина ты этакая!
Майор ходил кругами и тяжело дышал.
— Чтоб я этих семечек больше не видел! А то заставлю с кожурой мешок сожрать! Понял?
— Понял, — понурил голову Зубов и подумал: отчего они, армяне, такие горячие?
— Кто детей убил? — вскинул руки Погосян.
— Я так думаю… — ответил Синичкин. — Я думаю, вороны это… Хотите посмотреть?
— А ну, пойдем!
Милиционеры взобрались на пригорок, под которым разгуливали тысячи черных птиц. Сейчас вороны чистили свои перья от кровавых брызг и зачищали об острые предметы клювы.
Майор Погосян достал из кобуры «Макарова» и снял его с предохранителя. Потом выразительно посмотрел на Зубова, заставив того перевести затвор «Калашникова». Синичкин вставил в свой «ТТ» новую обойму.
— За детей! — молвил Погосян. — Огонь!
Они стреляли, пока не кончились патроны.
Застигнутые врасплох вороны погибали на месте. Пули разрывали их сытые тела на части, и кровь брызгала в разные стороны. Птицы не каркали, а погибали молча, как будто знали, что смерть неминуема и нечего шум поднимать.
Офицеры еще долго жали на курки, даже тогда, когда кончились боеприпасы.
— Доставай лопаты из машины! — распорядился Погосян.
— Зачем? — удивился Зубов.
— Закапывать детишек будем. Ведь никто их не видел здесь? — оборотился командир к Синичкину.
— Думаю, что нет.
— Вот пусть ученые и отвечают за свои эксперименты! А мне на территории сотня новорожденных трупов никак не нужна!
— Да, — подтвердил Синичкин. — За такое по головке не погладят! За погибший детский сад самих за решетку упекут.
— Доставай лопаты! — рыкнул Погосян, и Зубов собакой бросился к газику, из которого выудил две лопаты и кирку.
— Всего две лопаты, — развел руками несостоявшийся прапорщик.
— Ты будешь рыть киркой! — скомандовал майор.
Милиционеры принялись вскапывать мерзлый грунт, то и дело оглядываясь, чтобы никто не застал их за этим по меньшей мере странным и ужасным занятием.
Погосян то и дело отворачивал лицо и срыгивал в снег какой-то зеленью — все запасы желудка были давно исчерпаны.
Ишь ты, дрянь какая из меня лезет, — думал майор, закапывая косточки поглубже. — Ишь какого цвета она!.. Может, с организмом у меня чего не в порядке?.. Болезнь какая?..
Синичкин копал с прилежанием. Рвота его не мучила, но когда он обнаружил припорошенную снежком крошечную детскую ручку с малюсенькими пальчиками, слезы хлынули из его глаз водопроводными струями и он заскулил еле слышно от больших нечеловеческих мук.
Зубов орудовал киркой от плеча. Старался работать на совесть, дабы произвести впечатление на начальника — зная добрый нрав майора, он рассчитывал уже к вечеру возобновиться в прапорщиках.
Через час братская могила была сооружена и милиционеры отдыхали здесь же, усевшись прямо в снег.
— Сгоняй, Зубов, в магазин, поллитру купи! Помянем детишек!..
Не заставляя майора повторять просьбу дважды, Зубов рысцой ускакал к новостройкам, а офицеры остались по-прежнему сидеть в снегу.
— У тебя есть еще патроны? — спросил Погосян.
— Еще обойма, — закивал Синичкин.
— Пойдем.
Майор встал и вновь обнажил свой «Макаров», засунув в него новую обойму. То же самое сделал и капитан Синичкин. Они вновь забрались на пригорок, под которым раскинулось вороное воронье море. Птиц было такое количество, как будто они с каждой минутой размножались в геометрической прогрессии. Расстрелянных видно не было. Вероятно, они стали пищей для своих собратьев.
— А как же с учетностью боевых припасов? — поинтересовался Синичкин
— На учебные стрельбы спишем! — отмахнулся Погосян.
— Идея хорошая!
— Их бы напалмом, как в Карабахе!
— Вы же там не были.
— Слышал.
Офицеры постояли несколько секунд в тишине, а потом, подняв прицельно пистолеты, вновь стали расстрельной командой, получая от дергающихся стволов удовлетворение, а от кровавого месива под пригорком удовольствие.
Вернулся Зубов. Он установил поллитровку в сугроб, вставил в «Калашников» новый рожок и присоединился к товарищам, поливая очередями дьявольское отродье.
Когда милиционеры отстрелялись, то сели пить водку. Разлили по пластмассовым стаканчикам. Зубов достал из-за пазухи промасленный сверток, в котором содержался квадратный кусочек сала, порезанный дольками.
— За убиенные невинные души! — произнес Погосян. На его глаза навернулись слезы, но он волевым порывом удержал их и выпил водку одним глотком. Взял кусочек сала и пососал его немного.
Зубов с Синичкиным тоже выпили и тоже закусили.
Вновь разлили, и вновь Погосян сказал тост:
— За их родителей!
— За ученых, — уточнил Зубов.
— Скотина ты все же! — почти беззлобно выругался майор, но про себя подумал, что армяшка прав, что у этих детишек нет родителей, которые бы могли пролить за их упокоенные души слезы, а потому в свою очередь уточнил:
— За тех, кто дал им жизнь!
— За Бога! — вырвалось у Синичкина, и он посмотрел на серое небо.
— Ага, — согласился Зубов и выпил.
— А теперь все в отделение. Только день рабочий начался, а вы уже нажрались!
— А можно я домой заскочу на минутку? — попросился Синичкин. — А то, когда карапетяновский язык нашел, провалился под лед. Воды холодной сапогами черпанул. А вы знаете, ноги у меня больные, боюсь, опять пухнуть начнут.