Страница 21 из 54
– Не воевал, но слыхал… – продолжал плюгавый. – Кажись, дома и фотка есть!
– Да-а, – согласился Егорыч. – На войне чего не бывает! Ты, Василич, пока не нервничай… Сейчас «скорую» вызовем, глядишь, все образуется…
– А чего образуется? – похохатывал на нервной почве Василич. – Чего образуется?..
– А то, что нашли мы резец твой, – сообщил старый рабочий.
– Да где же? – нервничал Василь Василич, бегая глазами по физиономиям мужиков, уставившихся на него, как на бабу голую. – Где резец-то?!.
– А вот он!
Егорыч вытянул кривой от артроза палец и указал им прямо на голову Василь Василича.
Василь Василич с белым, как стена, лицом свел глаза к переносице и в плохой резкости различил что-то черное у себя во лбу.
Не врут, подумал, задыхаясь.
На всякий случай пощупал торчащее из головы железо и медленно, маленькими скользящими шажками, двинулся к лавке, на которой перекуривали. Сел на нее и выкатил из правого глаза большую слезу.
– Прощайте, ребята! Умираю я…
Здесь поднялся гвалт. Заговорили все разом, стараясь утешить товарища, сообщая, что бесплатная медицина сейчас на таком уровне, которого и в тринадцатом году не наблюдалось!
Здесь и Кеосаян ободрился. Он был чрезвычайно доволен, что никакой забастовки в СССР не случилось, а резец мы спишем запросто. Что нам, жалко для человека какой-то железки!..
Галдели мужики аж до обеденного перерыва. Перекурили все, что было табачного. Даже Василь Василичу дали курнуть, хоть он с малолетства не злоупотреблял.
Закашлялся токарь и опять перепугался, что от этого кашля железка двинется в мозгах и…
– «Скорую»!.. – попросил Василь Василич тихо.
После этого трудовой коллектив сообразил, что о медицинской подмоге говорили все, а вызвать «скорую» никто не догадался. Дружно по этому поводу накинулись на Кеосаяна.
– Ты чего! – орали. – Человека загубить хочешь? Начальник называется! Три часа курит, а трубку телефонную поднять лень!..
– Я не курю, – оправдывался армянин. – У меня легкие с детства слабые! Сейчас позвоню…
Он взбежал по лестнице в свою начальственную будку и вызвал помощь.
Здесь появился партийный секретарь и, поглядев минуты три на пробитый лоб Василия Василича, спросил рабочий класс:
– Чего вы здесь не видали? Подумаешь, резец в голове! Это еще не повод план под откос пускать! – партсекретарь присел к страдальцу на лавочку и приобнял его. – Ты ж, Василь Василич, человек сознательный? Так?
– Так, – обреченно ответил токарь и опять скосил глаза к носу в надежде, что резец куда-нибудь делся. Но сейчас его кусок особенно хорошо просматривался.
– А если ты человек сознательный, – продолжил парторг, – должен понимать, что процесс труда останавливать нельзя. Не себе служим – Родине! Сам погибай, а товарища выручай!.. Разойди-ись!!! – неожиданно гаркнул парторг так, что Василь Василич стал заваливаться от страха на бок. – Все по местам!!!
– А ты глотку-то не рви! – выступил Егорыч. – Ишь, горластый! Мы тебя выдвинули, мы тебя и задвинем, как шкаф!
Рабочий класс заржал, лишь увечный ничего не слышал – жесткий от страха, как бетон, ждал смерти.
– Ты чего? – не испугался парторг. – Бузишь! Слышь, Кеосаян, – крикнул начальник наверх. – Оформляй Дыськина на пенсию! Переработал дед на пятнадцать лет, а вы все его эксплуатируете!
– Есть! – откликнулись сверху.
– Молодым дорогу! Все по местам!!!
Тут Егорыч неожиданно сник, взялся за сердце и сел с Василием Василичем на лавку рядом.
Рабочий класс разошелся по своим трудовым местам, и уже через минуту цех привычно наполнился пением металла.
А потом приехала «скорая», обнаружив медицинский феномен в образе Василия Василича с резцом в мозгах, а рядом мертвым старого рабочего Дыськина, скончавшегося, вероятно, от обширного инфаркта.
Для него вызвали труповозку, а Василь Василича с особой осторожностью доставили в институт Склифосовского, где немедленно подвергли рентгеновскому облучению.
Снимок вышел прекрасный, и нейрохирурги долго любовались изображением резца, вошедшего в мозги аж на тринадцать сантиметров.
А Василь Василич все спрашивал жалобно:
– Доктор, я умру?
– Думаю, да, – безжалостно отвечал тощий нейрохирург, у которого на глазах, помимо очков, еще какие-то лупы были прикреплены.
– Жену позовите…
– Что жену? – не понял тощий.
– Попрощаться…
– Да не до нее нам сейчас! Мы профессора ждем! Экий случай! Вы понимаете?!.. Жену!..
Здесь Василь Василич на время забыл, что находится при смерти, и попытался ударить тощего прямо по лупам, но промахнулся, припечатав нос.
– Он мне нос сломал! – с изумлением информировал окружение нейрохирург. – Кровь…
– Пошла реакция! – сказал кто-то. – Давление… Атропин…
– Какая реакция? – вопрошал Василь Василич, достоверно ощущая, как печень поменялась местами с сердцем. – Что со мною?..
Здесь появился профессор, коротко поглядел снимки, опустил марлевую повязку на рот и поинтересовался громко:
– Сколько уже жив?
– Часов пять, наверное! – ответили из персонала.
– Давление?
– Сто двадцать пять на восемьдесят.
Профессор под марлей улыбнулся.
– Значит, не помрешь! – сказал он Василь Василичу.
– Буду жить? – обалдело переспросил носитель резца.
– Ну, если сразу не помер, то чего ради сейчас тебе концы отдавать?.. Мы тебе антибиотик поколем, железяка-то грязная поди?
– Грязная, – согласился Василь Василич, сердце которого вернулось на прежнее место и стучало счастливо.
– Умом немножко поедешь, – уточнил профессор. – Но мы тебя понаблюдаем, проконтролируем… Комфорт и все такое, как в Четвертом управлении. Знаменитостью станешь!..
– А домой? – поник Василь Василич.
– А дом тебе, батенька, если жить хочешь, теперь – Институт мозга. Без него в крематорий, или овощем станешь. Выбирай, каким хочешь?..
Так Василь Василича, отца Лили Мятниковой, поселили в Институте мозга, где он стал главным чудо-экспонатом, к которому водили по три иностранных делегации в день. Был там, правда, еще один мужик, который по собственной воле из одного уха в другое спицу через мозги просунул. Говорил, что йог, что может этот металл преспокойно из себя изъять, без вреда для здоровья. И в самом деле, как-то по секрету он показал этот фокус Василь Василичу, на секунду вытащив из уха спицу, а потом, всунув ее обратно.
– Зачем ты здесь? – удивился бывший токарь.
– Я – йог.
– Так лучше на свободе йогом быть!
– У меня дома нет, – улыбнулся хитрый йог. – Я сюда и поселился. Здесь тепло, здесь я личность, кормят прилично… Мне здесь хорошо!
– А мне – плохо…
– Когда плохо, надо уматывать в нирвану.
– Я не умею, – покачал головой Василь Василич. – Я, наверное, овощем стану…
Так, семья Мятниковых осталась без кормильца. Пенсию за главу семьи не платили, так как комиссия установила, что токарь сам виноват в случившемся, нарушив технику безопасности при похмельном синдроме.
Поначалу супруга Софья Андреевна навещала мужа с домашним, вкусненьким, а потом ей сообщили, что посещения отменяются, так как Василь Василич Мятников превращается в овощ.
Полная Софья Андреевна спала ночами обычно плохо и все гадала, глядя на разные фазы луны, в какой такой овощ превращается отец ее ребенка. Иной раз представляла, что супруг в кабачок оборотился, другой раз ей казалось, что Вася – большой астраханский арбуз, а иногда – длинный парниковый огурец, но это иногда…
Потом министр здравоохранения квартиру дал на Остоженке за то, что Мятников оказал советской медицине неоценимую помощь.
А Софье Андреевне больше нравилось жить на Преображенке, там люди были попроще и не вертели носов от созерцания ее простого лица.
Хорошо хоть дочка росла справной, училась в школе на отлично и не шаталась после уроков во дворе, а ходила в бассейн, где ее, четырнадцатилетнюю пигалицу, уважали, присвоив звание мастера спорта.