Страница 56 из 72
«Ах, Северцев! – пела его душа. – Друтан ты мой!.. Ведь не обманул же! Сделал все, как обещал, дружище! А я на него напраслину навел! Настучать хотел!»
Ромка да такой степени растрогался от веры в дружбу, что описал ботинок. А еще он себя падлой обозвал за гнусный помысел. В наказание Рыжий Псих шибанул своим лбом о стену. Засвистел от боли, а когда она отступила, пацан еще раз поклялся своему отражению в зеркале, что до конца жизни будет хранить дружескую верность Леньке Северцеву.
– Как он клево с муравьями!..
Конечно, их искали. Правда, розыски начались с некоторым опозданием, так как хоронили математичку и пристально интересовались причинами столь странной смерти. А уж когда следователь сообщил о вине санитарных служб, проглядевших муравьиное гнездо, сведя смерть к банальности, вот тогда и заметили пропажу двоих детей.
Искали с усердием, так как дети – святое понятие для государства. Но след мальчика и девочки не отыскивался ни на одном из направлений поисков. Поговаривали даже, что в области завелся маньяк, который похищает детей, потом убивает младые организмы и прячет их под толщей земной на веки вечные.
Через несколько месяцев поиски хоть и не закончились формально, но милиция рвение на этот случай потеряла, тем более что был пойман маньяк-педофил, который брал на себя всех пропавших за последние годы детей. Правда, прямых доказательств не имелось… А потом, в подтверждение смерти разыскиваемых, недалеко от интерната, в лесу, были обнаружены детские волосы, очень похожие на прядку из косички Машеньки Махаоновой. Ее подружки благодаря ленточке признали находку за подлинную, и на том дело закрыли безо всяких угрызений совести. Маньяка расстреляли, а жизнь в Лосиноостровском интернате потекла прежним чередом…
И только Рыжий Ромка знал, как обстоят дела на самом деле. Но о том он никому не говорил, хранил тайну, как Рихард Зорге…
Через несколько месяцев после бегства Леонид нашел на Казанском вокзале спеца, который за двести рублей справил два новеньких паспорта. Имена в главных документах были сохранены оригинальными, но вот возраст существенно отличался от номинального.
Леониду Северцеву, русскому по национальности уже исполнилось девятнадцать лет, а Машенька Махаонова оказалась чуть младше, ей определили полное восемнадцатилетие.
Теперь молодые, обвенчанные в церкви, без особого труда оформили в загсе свои отношения на законном основании.
Они продолжали жить у Серафимы, которая на старости лет и не чаяла такого счастья. Старушка, вылеченная от одиночества, даже в церковь стала ходить реже, все баловала своих постояльцев стряпней из добытых ими продуктов. Вернее, добывал пропитание Леонид, и даже Машенька не знала, откуда в их семье берутся деньги.
Иногда девочка спрашивала мужа, чем тот промышляет в жизни, но Леонид лишь загадочно улыбался в ответ, а Серафима учила Машеньку не лезть в мужские дела.
– Добытчик – это хорошо!.. А наше дело маленькое, главное, чтобы добытчику создать семейное тепло, чтобы в семье мир и благость пребывали.
Старушка обучала Машеньку кулинарному искусству, нехитрому шитью, правильной уборке помещения, а в оставшееся время рассказывала молодой про Иисуса Христа…
Леонид и Машенька по-прежнему оставались детьми Платона, хотя раз от разу их постельные игры все более походили на имитацию взрослого полового акта…
А через два года старушка Серафима умерла. Сделала она это тихо, не доставив особых хлопот. Машенька знала, что в комоде преставившейся все собрано для последней дороги и денежки имеются на похороны, упрятанные в свернутый носовой платочек.
– Надо Серафиму отпеть, – произнесла Машенька с уверенностью, утирая слезки со своего прекрасного личика.
– Это зачем? – удивился Леонид.
– Чтобы она пред Господом предстала.
– Перед каким Господом? – удивился Леонид.
– Перед Господом нашим, Иисусом Христом.
– Нет никакого Иисуса Христа, – хмыкнул Леонид. – Пустая трата времени!
И здесь Машенька явила пусть небольшой, но все-таки характер.
– Есть, – настаивала она.
– Глупости!
– Твое дело не верить, а мое поступать так, как мне велит сердце!
– Ты – моя жена и должна поступать так, как велю я! При венчании тебе это батюшка говорил!
– И Серафима так говорила, – подтвердила Машенька.
– Вот, – удовлетворился Леонид.
– Значит, это нужно сделать потому, что так хотела сама Серафима!.. Надо отпевать!
Леониду отчаянно понравилось это внезапное прорастание характера у его жены. Он еще раз с удовольствием подумал, что не ошибся с выбором, что она именно та, которая даст ему возможность устремиться в Космос. Впрочем, довольного виду он не показал, немного подумал и решил:
– Если так хотела Серафима, то пусть. Она была добра к нам.
Машенька так радовалась, так светилось ее личико, что Леонид тоже не удержался и заулыбался глазами, глядя на жену.
Отпел Серафиму Ильиничну старый знакомец, батюшка Иван Самойлович. После похорон старушку помянули ее же сливовой наливочкой, а через три дня обнаружили в комоде завещание на квартирку, в котором говорилось, что две комнатки, оказавшиеся кооперативными, отписываются семье Северцевых…
Так молодые обзавелись своим жильем.
Прошло три года, в которые уложилось их детство, с конфетами и праздничными демонстрациями, наполненное искренней влюбленностью.
В свои номинальные двенадцать лет Леонид выглядел как половозрелый юноша, а Машенька, так та просто превратилась в необыкновенную красавицу. Зачатая, вероятно, в любви, она и в детстве была обворожительно прелестной, а теперь девичья красота ее стремилась к совершенству. Не существовало мужчины, который бы, встретив случайно Машеньку на улице, потом бы долго не глядел ей вслед, обдумывая всю свою жизнь, до истоков, ставя перед собой сентиментальный вопрос, а не ошибся ли он в выборе второй половины! Может быть, сущность его поторопилась выплеснуть бурлящие гормоны в первую встречную, а оттого в жизни не случилось ангела, вот как эта… Еще долго образ необыкновенной красавицы с опущенными к земле глазами, в которых была истинная покорность и ветхозаветная скромность женщины, будоражил воображение всех мужчин, которым она повстречалась когда-то…
Самой же Машеньке не приходило в голову оценивать себя как красавицу, поскольку любила она одного Леонида и ничего в жизни, кроме мужа своего, ее не интересовало, даже мало-мальски. Жили супруги не ссорясь и не хмурясь, и лишь одно беспокоило Машеньку – год назад Леонид переселился в другую комнату, вернее, стал ночевать в ней. Он оставлял ее на ночь одну, и она иногда просыпалась от какой-то странной муки, поселившейся одновременно в голове и животе. Тогда Машенька тяжело дышала, стараясь выгнать из тела некое сосущее чувство, а наутро у нее болела голова.
Леонид часто уезжал, как водится, не объясняя куда, а когда возвращался, то при нем всегда имелись деньги в достатке и новые, модные вещи для Машеньки.
Тогда она, счастливая после разлуки, посещавшая в одинокие дни только церковь, бросалась мужу на шею и целовала истово его лицо. Он также страстно отвечал на ее ласки, иногда сжимая до боли налившуюся девичьей крепостью грудь, и, казалось, вот-вот влюбленные должны были позабыть советы Платона, устремляясь к другому маяку. Тогда трещала по швам одежда… Но в какой-то момент Леонид, словно отчаянно нажимал на тормоз, будто стена перед ним вырастала бетонная. Он отстранял прочь свою жену, некоторое время находился бледным, а потом и вовсе уходил в другую комнату…
Однажды она решилась спросить его о самом страшном для нее:
– Ты меня разлюбил?
Он посмотрел в ответ взором странным, ищущим что-то в ее наполненных печалью огромных глазах. Она еще более испугалась, вдруг вспомнив о Сером волке из своего детства.
– Я люблю тебя, – ответил он уверенно.
– Может быть, я что-то не так делаю?