Страница 43 из 72
– Так вы «за» или «против»? – нажала Будёна Матвеевна. – У вас, товарищ, было сегодня два мнения!.. Или воздержитесь?
Очкастая – не дура, поняла, что голоса разделились поровну и сейчас все зависело от нее. Это было самым плохим, что могло случиться. Проголосуй она за освобождение мальчика, и ей грозят козни партаппаратчицы. Возьми сторону приспособленцев, врачи-коллеги, истинные психиатры, более никогда не будут принимать ее всерьез… А поставила ее на край лишь секунда забытья. Мгновение выпадения из реальности! Подними она руку в синхрон, неважно «за» или «против», все было бы в порядке! А сейчас приходится выносить приговор одной. А если воздержаться?..
– Нуте-с, милочка! – торопил профессор Абрикосов. – Где ваш голос?
– Вы нас задерживаете, – давила Чигирь.
– Будьте принципиальны, в конце концов! – воззвал Бехтерев.
А она всегда гадала – этот молодой перспективный, родственник того Бехтерева?..
Здесь что-то сработало на уровне подсознательного, и очкастая вынесла вердикт, вознесши руку выше головы:
– Я – «за»!
– Что– «за»! – окончательно обозлилась Будёна Матвеевна. – За диагноз или за здоров?!
Докторица еще раз крутанула шейкой, встретила серые глаза Бехтерева, подумала, что он почти так же очарователен, как и ее котик Шлема, а потому произнесла вслух.
– Здоров!
Здесь заседавшие сорвались с мест, стремясь к выходу. Они мигом забыли сегодняшний рабочий день, перестали быть общественностью и врачами, превратившись в милых обывателей, стремящихся поспеть поскорее втиснуться в очереди продуктовых магазинов и, закупившись к ужину, очутиться в своих уютных квартирках с человеческой жизнью внутри.
Очкастую провожал до метро молодой Бехтерев, рассказывая докторице что-то про принципиальность, а она не слушала его, удивляясь, что у родственника классика нет даже старенького автомобиля… Почему ей показалось, что он такой же милый, как Шлема?.. Вовсе нет!.. Все-таки надо было гавкнуть!..
Профессор Абрикосов попробовал было увязаться за Будёной Матвеевной, театрально выражая свое возмущение беспринципностью отдельных товарищей. Она кивала в знак согласия, но у ворот больницы рассталась с подлипалой, уйдя под руку с мужем.
Последнее, что расслышал профессор Абрикосов, оказалось женской жалобой:
– Сереженька, у меня был такой тяжелый день!.. Ну, Се-Се!..
Не торопился домой лишь психиатр Паничкин.
Срочным образом он готовил документы на выписку Северцева, заставляя секретаршу работать сверхурочно.
Паничкин надеялся, что на следующей неделе он уже забудет о феномене, расставшись с ним навсегда… А уж завхоза он уроет!..
Леонид узнал о предстоящей свободе лишь утром понедельника. Он было обрадовался бездумно, как птица, перед которой открыли дверцу клетки, но мозг опередил чувства, объяснив, что мальчика ждет не усыпанная сахарной пудрой жизнь, а нормальный советский интернат, в котором столько же свободы, сколько и в концентрационном лагере.
Откуда у него было это знание?.. О том он не размышлял, знал, и все!.. И вообще, знания всплывали в его мозгу по мере надобности!.. Так повелось еще с материнской утробы…
Полковник Дронин получил ответы на свой запрос. Капитан Рыков докладывал по-свойски, в кабинете, сидя за чаем.
– Что касается Северцева-Криницина… – Капитан сделал паузу. – Он через полгода после приговора сбежал.
– Как сбежал? – встрепенулся Дронин.
– Как, не знаю… Да вы так не волнуйтесь, товарищ полковник. Отследили его, а когда брали, пулю в голову вогнали!
– Насмерть?
– Более чем. Дронин расслабился.
– А что с завхозом?
– С завхозом все серьезнее… – Капитан быстро высосал мякоть лимонного кусочка, вытащенного из чая, облизал кислые губы. – Завхоз – наш.
– Знаю.
– Вы знаете, что он был нашим, а я докладываю, что он и сейчас наш.
– Не понял.
Капитан не отвечал, смотрел на полковника неотрывно.
– В каком звании? – спросил Дронин.
– Похоже, что в таком же, как и у вас.
– Внедрение?
– Не объясняли. Так, шепнули, что лучше не лезть.
Дронин продолжал отхлебывать чай, а сам думал над тем, сколько в их ведомстве всяких подведомств? Поди сосчитай. И каждое почти в самостоятельном плавании. Только у нас генерал может подчиняться майору, а полковник маскируется под завхоза психиатрической больницы, что-то там разведывая или контролируя.
– А мы и не полезем! – заключил Дронин.
Этим же вечером он доложил своему генералу, что Берегивода действующий сотрудник, по которому вести всякие проверки и разработки запрещено! Развел руками в знак своего полного непонимания ситуации.
«Если это какие-то внутренние дела, – подумал генерал, – почему я об этом не знаю?.. Моя компетенция. Как прошло мимо?.. А если не внутренние, то, значит, контрразведка… А если контрразведка, то не исключено, что занимаются самим Паничкиным или кем-то из его окружения… Тогда я в засветке…»
Генерал сработал на опережение, сообщив руководству ведомства о странной просьбе некоего психиатра Паничкина – выяснить, кто такой Берегивода. Руководство обещало разобраться.
Генерал позвонил Паничкину, посеяв в душе его всяческие опасения.
А потом все выяснилось. Оказалось, что завхоз Берегивода – однофамилец другого Берегиводы, действительно полковника конторы под прикрышкои. Завхоз же был следаком обычного районного отделения милиции города Кимры. Вытурили за аморалку. Спал с женой замполита… В общем, больничный Берегивода в отличии от однофамильца – ком с горы или газы из задницы!..
Оповестили о случайном совпадении генерала, и он вновь связался с Паничкиным, довольный, что все разрешилось без потерь для него самого, никого не засветили по дурке, и психиатра можно сделать обязанным чрезвычайно.
– Разобрался я с вашим завхозом! – сообщил генерал Паничкину в ресторане ЦДЛ. При этом он долго и грозно смотрел в глаза сотрапезника, взгляд которого, впрочем, ничуть не уступал по профессиональной силе. Хотя Паничкин, не подавая виду, волновался сейчас отчаянно. Генерал же ужинал уже совершенно спокойным. – Так вот, Берегивода – наш, – сообщил гэбэшник, подвесив паузу, за которую сжевал целую котлету по-киевски, обсосав косточку тщательнейшим образом… Паничкин здесь подломился духом и долго кашлял под звуки рояля, оправдавшись попаданием не в то горло перчинки. – Так вот, завхоз – наш человек, – продолжил генерал, – но… Но нас с вами связывают долгие и хорошие отношения…
Паничкин в знак согласия быстро закивал.
– Я разрешаю вам уволить Берегиводу – что касается для вашего спокойствия… Теперь он займется другими делами… Не велика птица!..
– Спасибо, – прижал руки к сердцу психиатр. – Не знаю, как вас благодарить!
– Сочтемся! – дружески улыбнулся генерал.
На этом моменте принесли кофе, и Паничкин отважился спросить:
– А в чем я провинился?
– А это мы вам простили, – ответил генерал, поселив в душу психиатра терзающую тревогу, которая будет сопровождать его всю жизнь. Что простили?!!
На этом ужин закончился.
Генерал казался довольным сегодняшним вечером. И ужин был вкусен, и коньяк мягок, и важного человека поставил под себя и под свои нужды подложил…
Психиатр Паничкин расстался с Берегиводой с тяжелым сердцем.
Сообщая завхозу об увольнении, он извинялся и чуть ли не расшаркивался с ним, говоря, что очень жаль лишаться такого нужного сотрудника.
Сам же увольняемый был странно удивлен и раздосадован, намекая, что его просто так уволить – не пройдет даром!
– Вы уж простите великодушно, – приговаривал Паничкин. – Спасибо за совместную работу!..
«Издевается, сука!» – злился экс-завхоз, понимая, что ему, с запятнанной репутацией, отомстить такому серьезному человеку вряд ли удастся.
– А я этой сволочи для его друзей боксик освободил, – возбуждал обиду Берегивода в комнате своей огромной коммуналки. – Ирочку уморил, а меня в расход!..