Страница 11 из 72
– Не порви! – губы в губы просила она.
Его пальцы путались в сетке ее трусиков, хватаясь за самое нежное без всякого удержу, а оттого ей хотелось кричать, что она и пыталась делать, но он крепко придавливал лицо ладонью. Юлька задыхалась то ли потому, что воздуха не хватало, но, скорее, от страсти, смешанной с запахом лаванды, исходившего от его рук. Пашка проникал в каждую ее клеточку, делал всего лишь пару движений, но и ему, и ей этого было достаточно для синхронного самоуничтожения в фантастическом взрыве… Позже она сравнивала свое тело с зарядом салюта. Ее словно взрывало на тысячи разных цветов, и она вцеплялась зубами в Пашкину ладонь, оставляя на ней глубокий след от укуса.
А потом они спустились в ресторан.
– Пхай-пхай! – почему-то произносила она индийское, втягивая носом ароматы всего китайского.
Еще она волновалась, не сорвались ли чулочки с пояса, проводила рукой по ляжке, заставляя метрдотеля поперхнуться.
А Пашка наслаждался ее естеством. Ему все нравилось в ней. Он будто в последний раз любил.
Они долго и много ели. Неестественно большие креветки в кляре на закуску, баранину, жаренную с баклажанами и зелеными ростками чего-то, лапшу, заправленную яйцом и еще десятью ингредиентами. Шампанское пили «Советское» полусладкое, перемешивая с водкой и китайским чаем. Ей принесли на десерт фрукты, обжаренные в медовой патоке, с коктейлем «Шампань-коблер» и восхитительным кофе «арабика», сваренным не в турке, а в итальянской машине, с пенкой и сливками.
Они совсем не разговаривали, просто улыбались друг другу. Им хватало лишь дотрагиваться под красной скатертью с драконами кончиками пальцев и сталкиваться коленями, чтобы стремительно копить в себе компоненты будущего ядерного взрыва. Он был взрывателем, а она зарядом в миллион мегатонн. Под столом искрилось, пахло озоном, как будто собиралась разразиться маленькая подстольная гроза.
– Ко мне? – спрашивала она, с трудом глотая будущий крик.
Он мотал головой:
– Здесь останемся…
Вытаскивал из кармана денежную пачку, отсчитывал небрежно крупные купюры, плюхал их на стол, прижимая тяжелой бутылкой из-под шампанского.
Они уже не торопились, как в первый раз. Останавливались каждые несколько метров и целовались долго и прочувствованно…
И потом все происходило долго и восхитительно. Каждый был готов взорваться в любой момент. Но они нарочно оттягивали, почти не двигались, а словно покачивались на волне крайнего удовольствия.
А после кто-то истерически застучал в стену – громко и часто, и она лишь тогда поняла, что кричит. И крик ее устремлялся в плафоны люстры, которые усиливали результат страсти до невозможных для восприятия децибел.
– Дай руку, – шептала она.
Он упирал в ее распухшие губы ребро ладони, а она вгрызалась в него исступленной сукой.
Пашка стонал от боли в голос, но руки не отнимал. Была в той боли мучительная сладость.
За стеной прокричали матерные слова, и все перешло к финалу, как по команде.
Произошли такие тонкие вибрации в пространстве, что в фундаменте гостиницы стала образовываться трещина, которую обнаружат лишь в 2007 году.
Они валялись в изуродованной постели и ржали в голос.
Потом Пашка заказал в соседний номер бутылку шампанского по телефону, обязав официанта при вручении заставить соседа повторить матерный вопль.
Через некоторое время они услышали удовлетворенное «Ё… …шу …ать!», вновь заржали и ржали бы до утра, но здесь дверь номера сорвалась с петель, и в комнату ввалились пятнадцать злых мужиков в штатском.
Как они заламывали Пашке руки – до треска, лупили ладонями по ушам, чтобы подоглох малость, а она при всем при этом кричать не могла, даже пошевелиться не получалось! Сидела голая, в ужасе вжав лицо в колени, пока кто-то не бросил в нее покрывалом со словами:
– Прикройся, сука!
Ор стоял такой, что чудом стекла в окнах не вылетели.
– Волки позорные!
– Глохни, мразь!!!
– Козлы!
– …ец тебе!..
Она, конечно, прикрылась, а потом ее везли, укутанную в это покрывало, в милицейском газоне и весь остаток ночи мучили допросом в серой бетонной комнате, а Юлька на все слова человека с жестким, похожим на грецкий орех, лицом отвечала вопросом:
– Где мое платье?
– Вы понимаете, что гражданин Криницин застрелил трех человек и похитил у государства триста двадцать тысяч новых рублей. Это – высшая мера наказания. Его расстреляют.
– Я не знаю, кто такой Криницин, – жалобно произносила она. – Я не понимаю, что происходит…
– Если вам так удобней, пусть будет Северцев. Или как он вам представился?
– Кого расстреляют? – вдруг встрепенулась Юлька.
Человек с лицом, похожим на грецкий орех, долго смотрел на нее в ответ, а потом вдруг понял, что напрасно мучает рыжую девчонку с прозрачными глазами, что ей ничего неизвестно про эту жизнь. Ему, не ведающему сантиментов, жесткому, как старая бычья жила, вдруг стало жаль эту красивую испуганную до шока девочку…
– Ты бы работу нашла.
– А я работаю…
– Где? – с удивлением спросил дознаватель.
– В ГДРЗ.
– ГДРЗ?
– В Государственном доме радиовещания и звукозаписи, – пояснила она.
Он с недоумением пожал плечами.
– Музыкальным редактором, – добавила.
– А я думал, что ты – б… – Он вовремя осекся. – Ну, в общем, что ты – трутень…
– А где мое платье?..
С Петровки ее забрал капитан госбезопасности Антонов.
Он привез ее домой, когда солнце встало над Москвой.
В коридоре встретилась Слоновая Катька, которая что-то там проворчала о нравственном облике комсомольца, но, прочитав в подсунутом под нос удостоверении – «КГБ», опешила, ощутила во всем организме прилив животного ужаса, даже пару раз неловко поклонилась со словами: «Будь ласка!»
Капитан Антонов с Юлькой ни о чем не говорили. Просто сидели на старых венских стульях друг против друга. Платон смотрел на нее, а она тупо уставилась взглядом в пол.
А потом он взял ее на руки, положил, несопротивляющуюся, на тахту и неуклюже любил. Не долго – не быстро, не замечая ее воскового холода, не чуя ноздрями бывшего в ней несколько часов назад другого мужчину, целовал ее белое тело, пользовался, как женой, с которой прожил долгие годы…
Эмбрион, наблюдавший за всеми развернувшимися событиями так, будто просматривал остросюжетный триллер, в ситуации с капитаном Антоновым не остался философски равнодушным. Одно дело, когда Пашка Северцев запускает ракеты в материнское пространство, отец все-таки, другое – Платон, возмущающий маленькую Вселенную бессмысленными залпами. Здесь истина действительно дороже.
Соитие с ней с его, антоновской, стороны подходило к концу, он часто, но все же сдержанно задышал, выставив вперед нижнюю челюсть. Такая особенность у него была.
Ее тело внезапно содрогнулось от конвульсий. Платон даже подумал, что все закончится одновременно, но она соскользнула с него бесценным кольцом, не предназначавшимся для плебейского пальца, перевернулась на живот и блевала на пол долго-долго…
Капитан Платонов, пролившись без толку в постельное белье, испытывающий унижение и неудовлетворенность, без особого сострадания смотрел, как ее тело изрыгает непереваренные остатки китайской гадости, произведенной отечественными поварами с казахской внешностью. Уж он-то знал всю «кухню» в китайском ресторане.
Между позывами она, задыхаясь, проговорила:
– Не из-за вас это… Умираю…
– Конечно, – подумал зародыш. – А то из-за кого? Он продолжал испускать свои ядовитые нано-частицы, более не желая ощущать в ее внутренностях, в соседстве с собой, чей бы то ни было чужой детородный орган.
Уж как ее бедную выворачивало, как корежило!..
Платону представилась картина женского тела во всем его реалистическом виде. Тело, которому совершенно наплевать на чужой глаз. Он поначалу был удивлен, что, даже стоя на коленях, задом к нему, упершись дрожащими руками в пол и изрыгаясь грязью, эта мучающаяся молодая женщина все равно оставалась привлекательной. Какая-то природная одаренность охраняла ее тело во всех ситуациях от неэстетических поз или все телоположения делало эстетичными, и Платон вдруг ощутил сильнейшее сексуальное возбуждение.