Страница 10 из 72
Какие длинные пальчики на ногах, думал сосед, шумно дыша.
Остальные прелестности скрывал халат, висящий на спинке этаким странным способом – пряча все ее интимные места. Казалось, что халат живой и защищает наготу молодой женщины от постороннего взгляда.
Чешская махра чудом держалась на уголке спинки, тяготея к падению.
– Упади, упади! – умолял ученый.
Но халат упрямо не падал, так скалолаз способен висеть над пропастью, удерживаясь за камень только благодаря тренированным пальцам.
Сосед матерно выругался, впрочем, шепотом.
Сергей Сергеевич задумался о том, что это какая-то закономерность – почти невозможно застать ее полностью обнаженной. Сколь раз он ни вперивал пытливое око в скважину революции, ни разу не застал эту женщину в полной наготе. Все время недосказанность, недосмотренность, как будто соседка знает, что он шпионит за ее телом, пытаясь разведать наготу до конца…
От такой неудовлетворенности ученый злел и готов был скрести ногтями соседкину дверь. Но, слава Богу, удерживал себя в руках, то умоляя высшие силы заставить ее покрутиться перед замочной скважиной и так и эдак, нагнуться к нему тылом, собирая оброненные шпильки, то, не дождавшись, в отчаянии сжимал у себя в паху… И когда она, в конце концов, умудрилась натянуть на тело халат так, что даже груди не удалось рассмотреть, ученый, скуля, прыгая на мысках, мчался к себе в комнату. Там он заставлял себя глядеть в скучные карты и бледные иллюстрации горных хребтов, но по-прежнему во всех начертаниях зрел лишь обнаженную женскую плоть. Се-Се вновь выбегал в коридор и почти кричал:
– Нет, Юленька, в самом деле! Так невозможно!
– Что случилось? – отозвалась она удивительно приятным и глубоким голосом.
– В самом деле, – взмахивал сосед руками, – паркет у нас, можно сказать, раритетный! Он от ваших мокрых ног гибнет!
– Ног! – захохотала вывалившаяся из своей комнаты Слоновая Катя, предвкушавшая скандал. – Ног, говорите вы!.. Ха-ха! Да это – не ноги, это – фашистские танки, утюжащие наши поля!
Здесь Юлька не смогла утерпеть и выскочила в коридор, нырнув в закипающую атмосферу.
– Это у меня ноги – танки ? – и пошла грудью на солдатскую вдову. – Ты на свои смотрела, слониха старая?! Да под тобой полы прогибаются! Земная твердь обрушается!
– Ах ты, дрянь! – не отступала Катька, выставляя заслоном свои тяжелые, затянутые в самосшитый бюстгальтер, груди. – Погнила я, ишь оскорбление нанесла несправедливое! Где это я погнила?!. Скажи-ка!!!
Женщины почти сшибались своими «недекольте» и здесь чувствовалось очевидное превосходство молодости над старостью.
– Дура ты! – теснила Юлька соседку. – Не погнила, а Паганини! Это скрипач-виртуоз! А прогнила ты насквозь, вместе со своими слониками на счастье и прабабушкиными панталонами!
– Куда нам! – не сдавалась Катька, упираясь войлочными тапочками, выставив одну ногу вперед, а другую уперев на девяносто градусов, как боксер. – У нас панталоны, а у вас трусы из рыболовной сетки! В порошочке она их замачивает! Это надо же, срам какой, сеткой зад прикрывать! Американская стриперша!
Несмотря на свою отповедную тираду, Слоновая Катя неумолимо скользила к стене, толкаемая, словно бульдозером, мощным Юлькиным плечевым поясом. Возле стены могла случиться травма.
Се-Се, услышав про трусы из сетки, чуть было вновь не отключился, но, мучительно напрягшись, сумел направить половую энергию в русло скандала.
– Прекратите, женщины! – вскричал он визгливо и, схватившись за голову, запричитал: – Когда мне, в конце концов, квартиру отдельную выделят! Я так больше не могу! Я – ученый с громким именем! Я – путешественник! Я – Миклухо-Маклай!
От такого заявления женщины тотчас прекратили взаимное теснение фронтами и оборотились к мужчине.
– Да-да! – продолжал Се-Се с вызовом. – Я, если хотите, Беринг!.. Пржевальский!!!
– Лошадь, что ли? – прошамкала Катька себе под нос.
– Я – Колумб!!!
Сергей Сергеевич трясся в экстазе собственной значимости, ища в воспаленном мозгу кандидатуры, с которыми еще возможно было себя сравнить. Но после Колумба остальные казались не столь значимыми персонами, а потому сосед лишь безмолвно продолжал трястись.
– Разве вас выпускали за границу? – удивилась Юлька. – В какие страны?
– Чтобы совершать открытия, вовсе не обязательно куда-то ездить! – еще в запале ответствовал Се-Се.
– Правда? – изумилась девушка.
– Правда.
– А что надо делать?
– Чего пристала к мужчине! – окрикнула Слоновая тетя. – К своему Рихтеру и приставай! А соседа не тронь!
Далее пошло выяснение – кто должен натирать паркет мастикой. В конце концов Юлька согласилась взять трудное дело на себя, но, как и с пробитием засора в ванне, натирка полов осталась лишь в благих намерениях.
Когда противоборствующие стороны разошлись по своим убежищам, она тотчас забыла о недавнем сражении, припомнив, что сегодня ужинает с Пашкой в «Пекине», а затем… Затем она проорет всласть ночь напролет, и плевать ей на все!..
На ней было сногсшибательное платье. Платье-чулок бордового цвета с блестками, обтягивающее ее замечательные бедра, с потрясающе глубоким вырезом на груди было куплено недалеко от все того же «Пекина» в подъезде обычного жилого дома у какой-то иностранки за советские рубли.
Когда она входила в гостиницу, всем дурно становилось. И своим, и инородцам. Она была, что называется, идеального телосложения. Женщина – песочные часы. Всякий, кто видел ее, и стар и млад, тотчас хотел взять самое малое под опеку, а чаще в жены, рыжеволосую русскую красавицу. Что-то на подсознательном уровне сообщало мужчинам, что вот она – истинный идеал как женщина и будущая мать! Представители сильного пола не рассматривали ее, спускаясь оценивающим взглядом либо сверху вниз, либо наоборот, как водится, а впитывали изображение чудесницы целиком, совершенно не думая о возможных недостатках. И маститые советские писатели, и артисты, ни разу не мучавшиеся от похоти, реализовывающие желание тотчас, как оно возникало, пожирали глазами «песочные часы», не стараясь утешить себя, что, мол у этой щиколотки широковаты, запястья не тонки, в общем – не порода! И широковаты, и не тонки – но порода!.. Какая стать, но не про вашу знать! Подплывали многие, но обласканные милой дежурной учтивостью, отчаливали, не получая даже призрачной надежды.
– Я – Субботин-Масальский! – рекомендовал себя ловелас с преогромным стажем, украшающий своим талантом подмостки МХАТа. Подтекст был такой – мол, пошли цыпа в номера, а иначе что стоящего ты сможешь рассказать своим внукам? – Нуте-с-с…
– Вы – кумир моего детства! – отвечала она с такой чистой наивностью, которая столь звонкой оплеухой приходилась по всенародно известной ряшке, что на. СССР последующие два месяца отчаянно депрессовал и не красил волос.
А она сама в такие минуты чувствовала себя Северным полюсом, к которому тянутся стрелки всех компасов. Стеснения не ведала, а оттого широко и ясно улыбалась бомонду навстречу, и даже гэбэшники, честные и неподкупные профессионалы, теряли самообладание, и как-то один из них, сероглазый капитан, пару этажей проехал с ней в лифте. За столь короткое время чекист успел ей сообщить, чтобы Аничкина была поосторожней, мало ли здесь всякого сброда, а если какие-то проблемы, то он защитит ее.
– Только попроси!
Она также узнала от него, что фамилия сероглазого Антонов, а имя Платон.
Неловко пошутила в ответ:
– Платон – мой друг, но истина…
– Правда, помогу, – обещал капитан.
Пашку Северцева она увидела издалека. Тот стоял в конце гостиничного коридора такой далекий в перспективе и такой близкий – всего-то двадцать шагов.
Они бежали друг другу навстречу, заранее раскрывая объятия, она теряла на ходу туфли, не замечая сего, а потом он кружил ее, целуя по всему лицу, размазывая нестойкую помаду по своим и ее щекам, а затем, не опуская Юльку на пол, толкал спиной дверь номера, пятился внутрь сжимая драгоценную ношу и валился на постель. После была короткая, но мучительно-страстная близость. Трещало по всем швам сдираемое платье.