Страница 4 из 35
Заговорили о государственном устройстве Рима и Карфагена. Блоссий сказал, что ни Рим, ни Карфаген нельзя назвать республикой. Римом управляет сенат из трёхсот человек, который руководит всеми военными делами, распоряжается казной, устанавливает налоги, чеканит монету.
— Даже народное собрание и народные трибуны[26] не решаются выступать против сенаторов! — И тут же с едкой насмешкой Блоссий стал говорить о Карфагенской республике. — Во главе Карфагена стоят два избираемых ежегодно суфета, как у нас — два консула. Римляне и греки называют суфетов царями. Сенат состоит из трёхсот человек, как и в Риме. Но в Карфагене нет деревенского плебса, вся земля принадлежит богачам и возделывается рабами. Карфагеняне — первые купцы в мире.
— Но ты умолчал, Блоссий, о морских силах Карфагена, — сказал Диофан. — Позабыл и о наёмниках, испытанных в боях.
— И хорошо сделал, Блоссий! — вскричал Тиберий. — Каждый римлянин обязан помнить Милы[27] и Заму!
Так беседуя, они возвратились в атриум.
Корнелия уже сидела на биселле — двухместном кресле. Она усадила Тиберия рядом с собой.
— Известно ли тебе, сын мой, что Катон Цензор не раз выступал за войну с Карфагеном, а сторонники сенатора Сципиона Назики Коркула стояли за мир? Катон не раз говорил, что он убедился в опасности, угрожающей Риму, когда находился в Африке во главе посольства. «Я считаю, — кричал он в сенате, — что поражение при Заме не ослабило Карфагена, что пуны[28] желают отомстить нам за Заму! Берегитесь, как бы не появился второй Ганнибал! Не забывайте, что страна их богатеет с каждым днём: в ней триста цветущих городов!» Катон тогда вынул из тоги фиги редкой величины и, показывая их сенаторам, заключил: «Видите эти фиги? Страна, в которой они растут, находится только в трёх днях пути от Рима!» Он говорил о том, что пуны строят множество кораблей — значит, они готовятся к войне, что, если Рим не сокрушит Карфагена, он задушит нас, станет первым в мире, торговля и могущество перейдут к нему и римляне станут рабами пунов! Однако Сципион Назика Коркул продолжал возражать, и противники войны поддерживали его. А Катон при каждом выступлении сенаторов повторял: «А всё-таки я думаю, что Карфаген должен быть разрушен». И он добился, что сенат на тайном заседании голосовал за войну с Карфагеном, если пуны не распустят своих войск и не прекратят строить корабли.
— Всё это так, — заметил Блоссий, — но — клянусь Юпитером! — сенат пустился на хитрость, чтобы ослабить Карфаген, сделать его неспособным к войне. Когда карфагеняне вынуждены были взяться за оружие против нумидян, сенат объявил войну Карфагену. Неужели мало было со стороны Карфагена просьб о мире, выдачи трёхсот заложников, множества оружия и кораблей? Но римляне, сверх того, потребовали разрушить Карфаген и строить новый город в восьмидесяти стадиях[29] от моря. О боги! — вскричал он, подняв руки. — Что же оставалось делать пунам, как не взяться за оружие?
— Я ещё мало сведущ в этих вопросах, — задумчиво произнёс Тиберий, — но слушаю всё это с негодованием. Я уважаю старого Катона, Аппия Клавдия и других благородных мужей и часто думаю: если они нарушают справедливость, которую боги вложили в сердце человека, то не иначе, как из любви к отечеству и ради его благоденствия. И всё же в глубине души я испытываю стыд…
Диофан и Блоссий переглянулись. Взгляд Диофана говорил: «Видишь, наши семена упали на плодородную почву», а в глазах Блоссия сверкало торжество.
Корнелия прервала беседу.
— Не нам, — с неудовольствием сказала она, — вмешиваться в дела отцов республики.
Избрание Сципиона Эмилвана для ведения войны с Карфагеном не радовало её. Она не любила его за популярность в Риме, за прямоту в речах, резкость суждений и откровенное порицание поступков нобилей. Сципион Эмилиан не щадил никого — ни родственников, ни сенаторов, ни заслуженных государственных деятелей.
«Неблагодарный! Он бросил камень даже в отца моего, Сципиона Африканского», — думала Корнелия, вспоминая слова Эмилиана: «Можно ли хвалить победителя Ганнибала за высокомерие и презрение к плебсу?» Ещё тогда Корнелия ответила ему: «Постыдись! Ты порицаешь наших отцов, но посмотрим, как ты осмелишься не выполнить постановления сената, когда будет приказано разрушать города, продавать жителей в рабство!» И помнила холодные слова его: «Я воин и точно выполню то, что будет приказано сенатом. Но я не возьму ни одного обола[30] из добычи, ни одного обола из денег, вырученных от продажи военнопленных».
Сейчас Сципион Эмилиан был мужем её дочери, но старая неприязнь осталась.
— Сын мой, — обратилась она к Тиберию, — ты хорошо сделал, решив отправиться на войну. Несомненно, это решение внушили тебе добрые боги.
«Не боги, а Публий, — с признательностью к Сципиону Эмилиану подумал Тиберий. — Он будет моим наставником в военном деле». Однако Тиберий не сказал этого, не желая расстраивать мать.
— На войне ты отличишься, — молвила Корнелия, остановившись на пороге, — и меня будут называть матерью Гракхов, а не тёщей Сципиона.
Глава IV
Тит, Маний и Тиберий возвращались домой после занятий на Марсовом поле.
Солнце стояло ещё высоко, и воздух, казалось, струился горячими волнами; жара обволакивала Рим тяжёлой истомой знойного удушливого дня.
Легионеры шли неторопливо по узким извилистым улицам, то поднимавшимся на холмы, то спускавшимся в сырые, грязные низины. Запах гниющих отбросов и помоев, выливаемых прямо на улицы, преследовал их. Дома, обросшие множеством пристроек, где находились лавочки, мастерские, были неказисты; глухая стена без дверей и окон возвышалась над улицей, а вход в дом был со двора. Только на главных улицах виднелись аркады вдоль лицевой стороны домов, да и здесь находились лавки, но богатые, привлекавшие покупателей заморскими товарами и диковинными вещами. Крикливые голоса разносчиков гороховой похлёбки и прохладительных напитков оглушали редких прохожих.
— Не свернуть ли нам сюда? — предложил Тит, указывая на узенький переулок. — Эти пустые головы, — кивнул он на торговцев, — не дадут нам поговорить.
Тиберий послушно пошёл за Титом.
— Какой мрачный город! — продолжал Тит.
— Ты плохо знаешь Рим, не всё ещё видел в нём, — возразил Тиберий.
— Разве можно сравнить Рим с Капуей? — воскликнул Тит. — Ты не бывал в ней, господин? Марий говорит, что это красивейший из всех городов Италии. Капуя стоит на ровном месте — не то что Рим. А какой там виноград! Лучшего не найти во всём мире! — И, помолчав, прибавил: — Нет, неудачное место выбрали божественные братья для основания города!
— Ты знаешь о Ромуле и Реме? — удивился Тиберий. — Ты грамотен? Учился?
— Учился, да мало, — неохотно признался Тит. — А о братьях, основавших город, рассказывал нам Марий.
— Ромул и Рем заботились о неприступности города и безопасности населения за его стенами…
— А они забыли, что наводнения и пожары разрушают город! — не унимался Тит. — Нет, неудачное место выбрали братья, — повторил он и остановился: с пятиярусного дома что-то посыпалось (они успели отбежать), потом кто-то выплеснул помои.
— Чей это дом? — закричал Тиберий. — Клянусь богами, сегодня же сообщу об этом эдилу…[31] Чей это дом? — обратился он к рабыне, стоявшей на пороге.
Чёрные блестящие глаза женщины уставились на них с любопытством. Она молчала.
— Она не понимает нас! — вскричал Маний.
Они прошли молча несколько десятков шагов, вышли на большую улицу.
— А теперь, Тит, — протянул руку Тиберий, — что скажешь?
26
Народный трибун — должностное лицо, избиравшееся ежегодно на собрании плебса по трибам. Народных трибунов было десять. Лицо, оскорбившее народного трибуна считалось проклятым. Народный трибун имел право произнести «Veto» («запрещаю») против распоряжений, нарушающих права плебса.
27
Ми́лы — мыс на северном берегу Сицилии, к западу от Мессаны. Здесь в 260 году до н. э. (во время первой Пунической войны) консул Гай Дуилий разгромил карфагенский флот.
28
Пу́ны — так римляне называли карфагенян (отсюда выражение «Пунические войны»).
29
Ста́дий — мера длины, равная 177,7 метра.
30
Обо́л — мелкая греческая монета.
31
Эди́лы ведали городской полицией, были помощниками народных трибунов, наблюдали за порядком в городе, устраивали общественные зрелища.