Очаги сопротивления

— У нас под контролем уже изрядная часть здания, — заметил южанин.

Коридор смутно освещался парой зеленоватых плафонов над дверями. Взгляд Дэвида упал на лежащего лицом вниз голого человека. Возле него — несколько крупных кусков битого стекла. Тело изуродовано, в рваных ранах.

— Накрыл, пидар, — с удовлетворением крякнул южанин. — Во дела! Глянь, кто-то успел уже упереть у него одежду.

— Его напарник в той вон камере, — процедил его спутник. — Можешь сходить посмотреть, если считаешь, что один из тех скафандров тебе к лицу. Правда, порезан уже порядком.

— У некоторых вроде как крыша поехала, — пояснил южанин Дэвиду, дурным взором вперившемуся в труп. — Не забывай, они пускают в ход все, что попадя. Да и сам подумай, разве можно аккуратно разделать человека кусками битого стекла?

— Извините, — пролепетал Дэвид; его мучительно вытошнило на пол.

Ты тут с этим вовсе не первый, — угрюмо заметил бритоголовый с пистолетом. — Смотри под ноги, а то наступишь на что-нибудь не то.

Где-то неподалеку один за другим грохнуло два выстрела, за которыми последовал долгий вопль. Южанин вдруг диковато рассмеялся.

— Куча народа сегодня наступает на что-то не то. Айда, а то оторвемся от своих.

Старый пикап, свернув с дороги во взвихрении белесой пыли и надрывно взревывая, погнал по колдобинам вдоль восточного ограждения лагеря. Сидевшие в кузове и на земле пронзительно что-то вопили друг другу.

Джо Джек- Бешеный Бык широко улыбнулся Ховику сверху из кабины.

— Готово, — чуть слышно выдавил он глоткой, осипшей от крика. — Слизнули гадов гладко, как на обкаканном льду. Как тут у вас?

— Теперь всяко лучше, — отозвался Ховик, ткнув большим пальцем в сторону казармы. — Когда вы, ребята, выкурите оттуда тех вон козлов? Боеприпас остался?

— А то как же! Во всяком случае, достаточно. Много времени это не займет. — Джо Джек спрыгнул на землю. — Погоди, сейчас увидишь «тигров Фон Бешен-Быка в действии». — Он начал давать наставления шоферу.

Сонни, широко раскрыв глаза, оглядывал плац, где, словно плавни на берегу, лежали неподвижные тела. — Черная моя родная задница, — произнес он, впечатленный. — Хватило вам тут работы!

Ахнул сухим залпом лопнувший от жары шифер на крыше казармы. Все невольно втянули головы в плечи.

— Как раз оставили для вас немного, — сказал Ховик.

Дэвид Грин стоял возле входа в Карантинный блок, наблюдая фантастическую картину, вполне способную сойти за видение преисподней или Судного Дня в воображении какого-нибудь религиозного маньяка. В млеющем зеленоватом свете аварийных ламп тут и там метались бритоголовые, облаченные в оранжевые фигуры, — с попарными топорами, ножками от столов и окровавленными кусками стекла в руках; кое у кого были пистолеты. Один носился, размахивая чем-то, напоминавшим хирургический скальпель. Во всем этом не чувствовалось ни организованности, ни мысли, лишь хаос и слепая ярость, чего, видно, было вполне достаточно; заключенные, судя по всему, в основном завладели зданием.

На полу за стойкой при входе в Карантин, раскинувшись, лежали двое охранников и дежурный санитар в белом халате. В отличие от других тел, что видел Дэвид, на этих кровавых отметин почти не замечалось; у всех троих были аккуратно прострелены головы. На охранниках отсутствовали Ремни. Дэвид, склонившись над санитаром, начал стаскивать с него длинный халат. Ощущение — как у кладбищенского вора, но все лучше, чем стоять, завернувшись в простыню.

Когда стаскивал с мертвого халат, рука случайно скользнула по чему-то увесистому и твердому. За брючный ремень санитара был заткнут небольшой револьвер. «Как пить дать, носил без всякого разрешения», — подумал Дэвид, вытягивая оружие. Куда ни ткни, всюду самодельные ковбои Небось, мнил себя шерифом, работающим в тюрьме.

Металл был посеребрен, на рукоятке — пластмассовые пластины под жемчуг. По размеру револьвер уступал тому что был при Дэвиде во время побега, но в целом очень походил. Дэвид надел халат; думал взять еще и брюки, но рука уже не поднималась раздевать тело дальше; Дэвид сунул револьвер в карман.

В дверном проеме поблизости возник некто, напоминавший малолетнего уродца, с неестественно длинными руками. У Дэвида волосы зашевелились на затылке, но тут он раз глядел, кто это. Подавив истерический смешок, Дэвид смотрел, как по коридору, опираясь на суставы передних лап, с невозмутимым видом ковыляет шимпанзе, нисколько не дивясь царящему вокруг хаосу.

Рамон Фуэнтес обустроился в непотревоженном складе с девятнадцатилетней заключенной. Бритая голова поначалу несколько отталкивала, а потом так и наоборот, стала даже возбуждать.

Дэвид Грин неспешно брел центральным коридором, без всякой цели, влекомый лишь смутным отстраненным любопытством. Люди вокруг по-прежнему сновали туда-сюда, — с криками, размахивая оружием, выстрелы грохали где-то невдалеке, — однако ему не хотелось ни примыкать к общей оргии, ни искать убежища. Происходящее, похоже, не имело к Дэвиду никакого отношения. Он чувствовал себя невесомым, бесплотным; будет неудивительно, если сейчас ему вдруг удастся просочиться сквозь незыблемые с виду стены. Ощущение, в общем, сравнительно неплохое, только слегка тошнотворное; примерно как тогда, когда первокурсником в первый и последний раз накурился «травки».

Где-то в глубине стыла мысль, что лихорадка возвратилась и следует лечь, что крайне опасно в таком состоянии бродить среди остервенелых вооруженных людей; вместе с тем Дэвид не воспринимал опасности сколь-либо всерьез. В конце концов, он и так уже мертв. Как, скорее всего, и все остальные здесь.

Однако вся пустота и медлительность теперь сгинули, сменившись необычайной обостренностью ума и чувств. Дэвид видел и слышал все сейчас с поистине болезненной четкостью; сознание остро воспринимало малейшие детали окружения. Искажено, причем сильно, было одно лишь чувство времени; все, казалось, происходило крайне медленно, так можно было целую вечность размышлять о хорошем и плохом. Кажущаяся мнимая медлительность движений и легкость, сочетаясь со странным зеленоватым освещением коридоров, придавала общей картине какую-то иллюзорность, словно все происходило где-нибудь под водой; время от времени Дэвид даже ловил себя на том, что задерживает дыхание.

Поэтому, когда мимо протерся низкорослый пухленький человечек, у Дэвида было предостаточно времени разглядеть не только оранжевую мантию и голову без волос, но и — по мере того, как человек отдалялся — манжеты светло-серых брюк и дорогие лаковые туфли.

Вначале Дэвид думал просто спросить, где тот раздобыл одежду и нельзя ли разжиться где-нибудь еще; его опять начинало знобить, да и в конце концов нелепо расхаживать с голой задницей. Однако, следуя за коротышкой и чуть не упустив его из-за пары промчавшихся мимо заполошно орущих заключенных, он заметил в движениях коротышки неуместную скрытность. Дэвид замедлил шаг и двинулся следом на расстоянии, отстраненно недоумевая, какой смысл скрытничать среди всего этого гвалта.

Секунду спустя коротышка остановился перед закрытой дверью и, исподтишка оглядываясь, вставил в скважину ключ. На глазах у Дэвида он отпер дверь, еще раз проворно зыркнул через плечо и скользнул внутрь.

Дэвид бесшумно подобрался к двери, которую, похоже, человек за собой запер. Дверь была довольно внушительного вида — не сталь, как обычно, а темное тяжелое дерево; вверху медная табличка с надписью «ДИРЕКТОР».

Дверь оказалась не заперта, коротышка в спешке не проследил, чтобы защелкнулся замок.

По-прежнему движимый отстраненным любопытством, словно читая книгу о чем-то интересном, но на сто процентов вымышленном, Дэвид отворил дверь и вошел внутрь. Сам не зная зачем, он аккуратно притворил ее за собой и скорее почувствовал, чем услышал, как щелкнул язычок замка.

Он оказался в приемной секретаря, с несколькими стульями и столом, на котором были разложены обычные канцелярские принадлежности. Здесь никого не было, свет же пробивался из открытой двери позади секретарского стола. Свет был сильный, как от дневных ламп, вовсе не зеленоватое свечение аварийной подсветки. Из-за двери доносилось негромкое постукивание клавиш.