Страница 76 из 97
— Не знаешь — не объясняй. Само собой, нельзя объяснить другим того, что сам не знаешь. Это запомни, Суриков, крепко запомни! Поэтому остается одно: докладывай факты. Факты как таковые, без объяснений-пояснений. Положим так: такого-то числа и по такому-то вопросу Крайплан принял неправильное решение. Причина этого была только одна — несовместимость действий Вегменского и Бондарина. Давай первый факт такого рода, давай второй, третий, ну и так далее.
— Видишь ли, товарищ Прохин,— заметно покраснев, проговорил Сеня...— видишь ли... ты ведешь себя... мало того, что странно, но еще и... и я должен пояснить...
— Пояснения позже. А сейчас — факты: первый, второй, третий... У нас же вполне официальное совещание. Вот комиссия в полном составе, а вот — руководитель учреждения, все как полагается. Как в заседании президиума Крайплана, только Ременных с протоколом нет, так я полагаю, что раз в вашей комиссии есть председатель, значит, должен быть и секретарь, он и оформит протокол... Если потребуется. Да. Да, на заседаниях же президиума мы начинаем с фактов, а не с пояснений к ним. Тем более если они неизвестны... Или вашему секретарю так и придется записать в протокол: «Никаких фактов, указывающих на невозможность сотрудничества Вегменского и Бондарина, комиссией не выявлено»? А мне придется так доложить товарищу Озолиню. Он вопросом интересуется. А тебе, Кунафин, так придется доложить в РКИ.
— А как же насчет Колчака? — спросил Кунафин.
— Какого еще Колчака? Поясни?
— Ну, которому Бондарин писал «милостивый государь» и «готовый к услугам»?!
— Ах, вот какой Колчак... Так ведь он же расстрелян. В январе тысяча девятьсот двадцатого года. В Иркутске. Так что какие у тебя, Кунафин, могут быть к нему вопросы?
— А как нам быть с примечаниями Вегменского к «Воспоминаниям» Бондарина? — даже с какой-то яростью в голосе проговорил Суриков.— Как?
— А что, Суриков,— спросил Прохин,— у тебя появились какие-то новые факты по истории колчаковщины? Это интересно! Напиши об этом в газету. Читателям будет очень интересно.
— У меня есть новое толкование тех же фактов.
— И о новом толковании — туда же...
— И новые пояснения...
— Пояснения — туда же... Впрочем, насчет пояснений мы вот сейчас закончим толковать все вместе, а ты останешься у меня. Останешься, и мы потолкуем уже о пояснениях. Да что это у тебя лицо-то сделалось хмурое? Неужели для нас это так плохо — побеседовать, подучиться обоим-двум уму-разуму?
И тут Сеня растерялся.
Корнилов никогда не видел Сеню растерянным, а тот в растерянности, оказывается, становился приятным... Наивным каким-то, добродушным... хорошее такое лицо... простое... Он посмотрел на Кунафина, на Корнилова и, понимая, что сейчас не надо задавать Прохину вопросов, все-таки спросил:
— А все-таки, Анатолий Александрович, о чем это ты хочешь со мной говорить? О чем? О ком?
— О Михаиле Ивановиче,— ответил Прохин.
— О каком-таком? Не знаю...
— Ну, который тебе сват ли, брат ли — уж и не знаю кто. Или, может быть, тебе подчиненный служащий...
— Да фамилия-то как?
— Фамилия Калинин. Должность — председатель ВЦИК.
— Какой же он мне сват? Или брат?
— А вот я и хочу выяснить какой? Если ты так запросто обращаешься с его постановлениями, так уж, наверное, какой-нибудь!
— Какими постановлениями?
— Хотя бы и о помиловании бывшего генерала Бондарина. Вот такие дела...— вздохнул Прохин.— У нас сколько их, бывших-то? И Бондарин, и Сапожков, и Новгородский, и Краснов, и еще, и еще... И чтобы они работали за совесть — ты это пойми, Кунафин, и ты, Суриков, пойми — за совесть! — с ними тоже надо работать. По-ленински. А кому поручить такую работу? Тебе, что ли, Кунафин? Или тебе, Суриков? Вот такие дела...
Разговор, кажется, заканчивался.
И Кунафин это понял и радостно сказал:
— А я нынче, Анатолий Александрович, снова еду по округам. С пропагандой краеведческой работы. Хорошо идет у нас в крае эта работа! Хорошо она поставлена!
— А на чем же ты ездишь-то, Кунафин? По округам?
— Я? На лошади езжу, Анатолий Александрович. На своей.
— На собственной?
— Ну, какой же я собственник?!
— Тогда на чьей же?
— Родственники у меня не совсем далеко от Красносибирска в деревне. У них и беру я лошадь...
— У них что же — табун лошадей-то? У родственников?
— Ну, какое там... Никакого, само собой, табуна, а просто так.
— Просто так крестьянин не отдаст лошадь в сенокос, в страду. Он, может, ее весь год ради этих страдных месяцев содержит и кормит, а?
— Я плачу за лошадь, товарищ Прохин. Я им плачу, а у них посев небольшой, вот они мне и уступают лошадку... Точно!
— Добрые родственники... Могли бы ведь и сами на свободной лошади извозом заниматься... Или торговлишкой, товаром каким-нибудь. Близкие родственники? Фамилия тоже Кунафины?
— Они мне не очень уж и близкие... Больше так, по знакомству.
— Надо учесть, что тебе сначала придется к родственникам за лошадью приехать? Далеко ли ехать-то? Как деревня называется? Может, знакомая? Я ведь свой край хорошо знаю. И по карте, и в натуре.
— Название... У деревни-то?
— У деревни?
— Абызово... Ну это ведь уже так себе подробности, Анатолий Александрович... Так себе подробности.
— Конечно, так себе.
После этого Кунафин встал, пошел к дверям, и Корнилов тоже встал, тоже пошел, попрощавшись с Прохиным.
Он нынче Прохина готов был обнять, ему хотелось еще и еще раз оглянуться, на Прохина посмотреть...
И ведь в самом деле тот окликнул Корнилова:
— Да, Петр Николаевич, извините, пожалуйста, а ваше-то мнение по этому вопросу как члена комиссии я ведь не узнал... Надо же — о лошадях зашел разговор, а такой существенный факт, как ваше мнение, мы каким-то образом обошли. Извините, пожалуйста!
Корнилов вернулся к столу.
— Мое? Мнение?
— Ваше, Петр Николаевич...
— Я с самого начала был против создания комиссии. Я считал ее совершенно ненужной!
— И говорили об этом? Об этом своем мнении?
— Ну, конечно! С самого начала!
— Где? Говорили?
— Да там же... В комиссии...
— А еще где? Кому?
— Еще?.. еще... нигде...
— Говорили, что против комиссии, но в комиссии усердно заседали? Вы Бондарина то хоть поддерживали там — на странных этих заседаниях?
— Я старался быть объективным. И по отношению к Бондарину, и к Вегменскому.
— Да? — вовсе не утвердительно и не безразлично, а в вопросительном тоне произнес Прохин. Потом тихо: — Вы офицер, Петр Николаевич...
И Корнилов так растерялся, так растерялся — немыслимо! И в этой немыслимости вдруг пролепетал:
— Бе-е-лый...
— Знаю, знаю, что белый, — кивнул Прохин. Он сидел теперь за столом непринужденно, вполоборота, закинув за голову одну руку, другой слегка похлопывая по желтой картонной папке, туго набитой бумагами.— Знаю! — подтвердил он.— Но ведь офицер же? Тут вопрос, даже и не вопрос, а подробность… психологическая: мне стало интересно, а что бы сделал Бондарин, если бы он был членом «Комиссии по Корнилову»? Чисто психологическая тема, да? Отвлеченная? И вот еще что: вы уж, Петр Николаевич, пожалуйста, поторопитесь со сводкой геологических данных о запасах свинца и олова в Кузбассе. Пожалуйста! Москва торопит, и, признаться, мне самому такая сводка очень нужна: статью пишу. Для московского журнала. Так что не подведите. И согласуйте свои данные с соответствующими ведомствами края. Я надеюсь...
Корнилов вышел из прохинского кабинета. Корнилов едва не падал с ног, едва не стонал.
От стыда...
А дальше Корнилов был занят с утра до ночи: готовил самую полную за все время своей работы в Крайплане сводку по природным ресурсам края. Срочно. По заданию Госплана СССР.