Страница 8 из 33
Неизвестно, что было бы дальше, если бы не Куриль.
— Я хочу спать, — громко сказал он, поднимаясь. — И гость хочет спать, и все пойдут спать. Подай, Потонча, доху.
Пурама повернулся и шагнул к двери, чувствуя, как в его спину глядят ничего не понявшие, но пронзающие голубые глаза бородатого человека.
На четвереньках и с помощью старшей жены Мельгайвач добрался до полога — и сразу же захрапел. А Кака опять полез под одеяло к младшей жене.
Русскому и Курилю постелили отдельно: у шамана было достаточно хорошо мятых оленьих шкур.
Утром половину стада Мельгайвача — тысячу двести голов — погнали в лес, в сторону города. Русского провожали вместе со стадом. Кака и Куриль исполнили долг перед богом, царем и исправником, свои дела тоже сделали, как хотели. Но оба они веселыми не были. Грустно смотреть на уходящее стадо, которое никогда не вернется. Да и дел впереди много. Нужно собрать ясак, объехать все стойбища; собирать же его — не великая радость… А сперва надо в город поехать. Хорошо, беззаботно шаману Мельгайвачу: долг свой получит сполна, да еще будет считать себя благодетелем. Вот и сейчас он спит, как оплывший жиром медведь, а они — на ногах…
Мельгайвач окончательно выспался к середине дня. Его разбудил громкий голос.
— Ничего Потонча не видел! — в сердцах доказывал нездешний каюр, привозивший русского человека. — Я лучше знаю. Чери — не божий человек, а шаман. За два дня вперед знал, какая будет погода, собирал камни в мешок, воду измерял веревкой, а землю — палкой. Разве будет божий человек, или царский человек измерять землю, как мануфактуру? Речка Прорва и убила его за это. И жена у него шаманка, и сын будет шаманом: не успели они мертвого придавить камнем в могиле — сами начали мерить речку…
— Я думаю, ты больше прав, мэй [26], - сказал Кака, пошевелив палкой дрова в очаге. Он бросил палку, вытер ладонью пот и облизал ладонь [27]. — Похоже, русские начинают шаманить над нами. Измерять наш край и записывать его в бумагу, как купеческий товар, — это нехорошее дело.
— Юкагирский шаман зря, наверно, Мельгайвача обвиняет. У нас никто никогда не убивал, а русские, говорят, в каких-то местах друг друга, как оленей, режут. Это их духи вселяются в наших людей. — Каюр раскурил трубку и повернулся к Пураме: — Сам ты говорил, что Сайрэ ваш старый. Вот он и принял следы Чери за следы Мельгайвача.
Пурама поскреб ногтями голову и вдруг насторожился.
— Ты, ке [28], откуда родом? — спросил он, глядя своими острыми глазами в глаза каюра.
— Я? Из Анюя. Ламут из дельянского рода. А что?
— Ага. Значит, русских знаешь, — по соседству живете. Но как же ты не знаешь, что русские — эти божьи люди] Режутся одни безбожники — белоголовые и красные люди, которые и по-русски-то говорить не умеют, и по-божьи мыслить не могут.
— Чери, по-твоему, добрый шаман? — спросил раздраженно Кака. — Так ты хочешь сказать?
— Так. Может, Чери и шаман. Но речку он измеряет не нам во вред, а затем, чтобы амарыканы на нее не пришли.
Поднявшийся Мельгайвач потихоньку присел чуть позади Каки. Он, наверное, видел хороший сон и потому улыбался. — А может, почувствовал, что разговор склоняется в его пользу.
— Все знаешь! — насмешливо удивился Кака. — А скажи, если все знаешь.
Почему так пришлось: стали речку и землю мерить — и кто-то детей стал съедать? А за лето у наших шаманов ничего не случилось — чтоб кто-нибудь злей стал.
— Я как шаманил для души все годы, так и теперь шаманю, — развел свои ручищи Мельгайвач. — И не пойму, за что Сайрэ на меня напал. — Он перестал улыбаться и добавил: — Если Сайрэ и дальше хочет меня травить, то лучше пусть сразу съест. Иначе я ум потеряю.
Лучше бы Мельгайвач промолчал. Потому что Пурама давно был готов вспыхнуть, как порох в костре.
— Меркешкин [29] ты, шаман, — прошипел он. — При людях свои заклинания говоришь! Я понял тебя. Ты совсем обратное мне сказал: сначала хочешь Сайрэ ума лишить, а потом съесть! Я шаманский язык понимать научился. Тебе мало было одного Косчэ — еще девочке живот распорол.
А чтоб следы замести — Эргэйуо в речку швырнул. Теперь Сайрэ угрожаешь?..
— Хватит! — вскрикнула старшая жена Мельгайвача, бросив в котел мясо так, что вода выплеснулась на огонь. — Не может быть, чтоб наш муж детей убивал.
— Ага. А взрослых, значит, может быть? — прицепился к слову рассвирепевший охотник. — Так вот, послушай тогда, Мельгайвач, и ты послушай, Кака: при свидетелях говорю. Твои, Мельгайвач, духи разбили кружку в моем тордохе? Твои?.. Куриль, Апанаа, гляди — он покраснел. Почему покраснел? Правда в глаза и нос колет?.. И ко мне подбираешься, значит, и к моему брату? Так ты запомни: если еще случится что, я запрягу лучших оленей, приеду сюда — и не испугаюсь тебя ни днем, ни ночью. Я тебе…
Громкий стук ладони о стол прервал его речь. Куриль, как будто дремавший все это время, встал.
— Черти! Все шаманы черти. И Мельгайвач, и Сайрэ. — Он подошел ближе. — Если не перестанут они, я уеду сейчас.
— …И зачем Сайрэ послал к нам такого безумного, — пробурчал тихо Кака, растерянно переводя глаза из стороны в сторону.
— Я уеду, — скрутил Пурама кисет. — Я сказал все. Потонче не сказал, что хотел. Скрылся, трус. Вы передайте: лучше ему в Улуро не приезжать.
Посланец Сайрэ хлебнул из кружечки водку, раздвинул полы ровдуги и не спеша вышел.
— Кака! — сразу же заговорил Куриль. — Большое камлание созвать надо.
Пусть шаманы собираются сами. Я ничего не могу — ни понять, ни сделать.
Соберем якутских, чукотских, ламутских и юкагирских шаманов. Иначе случится большая беда, а это нам с тобой бог не простит.
ГЛАВА 3
Не всякое дело в тундре сделаешь быстро. На большое камлание шаманов собирали всю зиму; правда, Куриль и Кака не очень спешили, потому что никаких новых бед не случалось. Однако ссора шаманов не давала покоя. Сперва поползли слухи, что Мельгайвач будто бы творит зло не один, а вместе с головой чукчей, Какой. Потом заговорили о том, что Куриль и Кака будто бы выгораживают богатого Мельгайвача и сваливают вину на какого-то русского шамана Чери. Пришлось советоваться с алазейским попом Поповым. И тот сказал: о таких делах надо извещать городских начальников. Отправили в город нарочного с письмом. Ответа сразу не получили. Но потом стало известно, что из Среднеколымска, с Верхней Колымы и с Индигирки приедут три знаменитых шамана. Им и было поручено разрешить спор.
Косчэ-Ханидо к этому времени исполнилось двенадцать лун, а Халерха уже хорошо ходила.
Жизнь в стойбище у Малого Улуро и само стойбище стали меняться изо дня в день. Сюда сразу же перекочевало много семей с берегов Большого Улуро: приехали те, у кого был или неизлечимо больной ребенок, или убогий человек, или страдающий от шаманского призыва. Все эти люди надеялись на помощь знаменитых шаманов. Затем начали вырастать жилища богачей и купцов, съезжавшихся из острогов и со всех сторон тундры. Наконец все больше и больше стало появляться простых людей: с Колымы приезжали на лошадях, с Индигирки приходили пешком. И небольшой холм у озера все гуще и гуще обрастал пестрыми жилищами, среди которых огромными скалами возвышались белые яранги богатых чукчей.
Жизнь этого невиданного стойбища мудрецов, любопытных, жаждущих чуда и жаждущих новых сделок наполнялась весельем, знакомствами, деловыми разговорами, сплетнями, тревожными слухами. Только настанет утро — и мальчишки уже бегут по всем закоулкам с криками:
— Литэмэч, литэмэч [30]. Люди уже играют!..
Не поев, не попив чаю, мужчины бросаются из яранг и тордохов.
А вот уже тут и там раздаются плач и сбивчивые женские голоса — это поссорились дети, и матери — каждая на своем языке — защищают, конечно, своих собственных, не собираясь понять друг друга.
26
Мэй — друг (чукот.).
27
У халарчинских чукчей не было принято стряхивать или стирать пот; пот — это "жар сердца", и сердце без него может остыть — тогда человек умрет.
28
Ке — друг.
29
Меркешкин — сволочь (чукот.).
30
Литэмэч — игра, в которой выходит победителем тот, кто первым и большее число раз набросит аркан на оленьи рога; череп оленя с коротко опиленными рогами лежит в центре круга.