Страница 3 из 33
Сейчас, однако, не раскрывался и левый, залепленный смагой, — и было непонятно, как старичок видит дорогу. Морщинистый, смуглый, сопливый да еще кривоглазый и кривоногий — таким был Сайрэ. Но все это не имело никакого значения — старичок обладал огромной силой внушения, был известным шаманом, он не раз отгонял от людей болезни и спасал их от смерти. Ведь жива Халерха — дочь Хулархи, жива, дышит!.. Нявал понес бы Сайрэ на руках, бросился бы с ним вплавь через озеро, сделал бы для него все, что мог: у него умирал сын.
Между тем Сайрэ вовсе не безразлично ковылял за Нявалом. Он думал, думал напряженно, трезво и тщательно, зная наперед, что о нем теперь шумно заговорят не в одном стойбище. И ему не надо было глядеть на дорогу — он узнавал ее по звуку шагов Нявала.
— Так, я кое-что вчера уже видел, — сказал он, войдя в тордох и ударив кулачком в бубен. — Чьи-то жестокие духи поселились в нашем несчастном стойбище.
Камлание началось. Но оно проходило совсем не так, как в тордохе старика Хулархи. Призвав на помощь всех своих духов и побывав под причитания и грохот бубна в "верхнем мире", Сайрэ, не успев отдышаться, стал отдавать срочные приказания. Он объявил, что спасать надо не только мальчика, а сразу обоих детей — иначе ничего не получится. А для этого нужно насытить духов — собрать всю юколу в стойбище, всю — чтобы духи не обнаружили людской жадности. Он, Сайрэ, будет съедать ее, и чем скорее и больше окажется ее в желудке, тем скорее и уверенней станут действовать духи. Но это не все. Надо сейчас же распороть брюхо собаке-сучке, а кобеля удушить в колыбели, завернув в пыжиковую пеленку; потом нужно заколотить их в ящики, зарыть по отдельности в землю и могилы обозначить жердями.
Жуя юколу и жадно запивая ее сырой рыбьей кровью, Сайрэ стал рассказывать, что он узнал, поднявшись над "средним миром".
— Следы духов Мельгайвача я видел. Да, Мельгайвача. Это он испортил парнишку Эргэйуо, и он поднял руку с ножом…
— Хайче! [12] Что ему надо от нас! — не удержался молчаливый Нявал. — И моего сына тоже выкинул он?
— Постой. Тут все не так просто, — сказал Сайрэ. — Ох, Нявал… Устал я, наверно, или мои медведи устали. Проглядел я большую стаю чукотских духов, а они давно рыщут в нашем стойбище. Чукотский шаман больше меня знал, дальше видел. Он знал наперед, кто у кого родится и кем станет каждый ребенок… Но вы закройте все щели, чтобы свет в тордох не пробрался и чтоб не услышали моих слов духи-сплетники. Я расскажу очень многое…
Пока мужчины поправляли тордох, затыкая шкурами и травой каждую дырку, и пока другие мужчины убивали собак, стойбище уже облетел слух о том, что шаман Сайрэ узнал важные новости. И очень быстро в жилище Нявала стало невыносимо тесно.
— …Я поднялся над облаками, чтобы бог поглядел в мою сторону, — начал рассказ Сайрэ, не переставая глотать юколу. — И когда бог, прищурив глаза, обвел взглядом наш средний мир, я вытянулся, как аркан, и схватил свет его взгляда. Потом сразу бросился в нижний мир — и там, освещая путь светом божьего взгляда, быстро нашел одного всезнающего, но одряхлевшего духа. Я поймал его за выпученный глаз, заставил пищать и отвечать на мои вопросы. О, много следов оставили чукотские духи — да только я лишь нынешней ночью заметил что-то неладное. А сегодня дух, которого я прижал, указал начало следов… Мельгайвач давно бродит в наших тордохах: у одного унесет иголку, у другого разобьет чашку, третьего ума лишит и заставит делать ненужное дело. Даже комаров напускал на детей, чтобы они заболели…
— Правда, правда! — закричал вдруг Пурама. — Мой сын вчера разбил большую кружку, которую подарил мне купец Потонча. Сирайкан! [13] Мельгайвач! Где я возьму теперь кружку? — Пожилой, узколицый Пурама завертелся, заерзал — и даже в потемках было заметно, как зло сверкают его острые глазки.
— А я дней семь назад иголку последнюю потеряла, — тоже засуетилась в углу старуха Лэмбукиэ. — Перерыла весь мусор в тордохе — и не нашла. Как будто сама проглотила… Верно сказал ты, Пурама: сирайкан Мельгайвач. А только чего ж это наши шаманы, как спящие собаки, не чуют его.
— Перестань! — цыкнул на нее муж. — Ум потеряла. — Он не сдержался и стукнул жену ладонью по рукаву.
— Ты что меня бьешь! — вспыхнула горячая и болтливая Лэмбукиэ. — Олень ты дряхлый.
— Кто бьет? Я же крещусь! — солгал старик. — Ослепла ты, что ль…
— Шаманы наши ослепли, а я…
Люди зашевелились; недобрый шепот заставил Лэмбукиэ замолчать.
— Грех-то какой!
— Не мой грех.
— И не мой…
Открылись полы ровдуги [14], ворвался свет — и старик вытащил свою Лэмбукиэ из тордоха.
— Не ругайте ее, — спокойно сказал Сайрэ. — Не по своей воле она так говорит. Чукотские духи вселились в ее голову. Они так хорошо вскормлены, что лишают ума даже при мне. А что я сделать могу — ослабли духи мои…
— Нельзя, чтобы духи твои голодали! — раздался голос. — Мы не враги себе.
— Правильно, — поддержал лучший бегун Хурул — младший брат Хулархи. — Мы даже готовы половину добычи отдавать им. Мельгайвач и сам богатый, и чукчи не жалеют для него ничего. А мы?
— Ладно, ладно, дети мои, — сказал Сайрэ. — Сперва сами разбогатейте: впереди зима. Нужно больше рыбы ловить да сушить. А моим духам много не надо: кто сколько может. Себя не забывайте, обедневшие дети мои… Но я еще не сказал вам самое главное. Мельгайвач напал на следы Пайпэткэ. Напал легко, потому что она грешна. Все ведь знают, что она вышивала бисером кисет Потонче, играла с ним в тальниках и опозорила своих умерших родителей. А потом и с самим Мельгайвачом пасла оленей… Вот и разгадал чукотский шаман по этим следам одну тайну, которую знал только бог. А бог хотел послать ослабшим и обедневшим юкагирам мальчика, который должен был стать самым сильным, самым смелым и умным человеком в тундре. Он и имя ему уже дал — Ханидо. И был бы этот человек таким же, как Идилвей и Эрбэчкан. От его голоса трещал бы лед на озерах, одним взглядом он зажигал бы огонь. Не хотел Мельгайвач примириться с этим. Вот он и нашел этого мальчика в доме Нявала.
А чтобы запутать следы, он сперва вселился в душу Эргэйуо, пролил кровь Халерхи и заставил жену Нявала с испуга скинуть ребенка…
— Сирайкан!
— Кровь ему надо сгноить! Напустить на него всех духов…
— Пайпэткэ сперва наказать надо. И она сирайкан, — твердо и зло сказал Пурама.
— Ну-ну-ну, — успокоил людей шаман. — Тут надо не злостью брать, а умом. Нужно так сделать, чтобы враг, умирая, не проклинал нас, а осознал нашу силу и ненависть превратил в уважение к силе… И с Пайпэткэ нельзя жестоко поступать, Пурама. Добром ее отучивать надо. А лучше всего — спрятать в надежном тордохе.
— В каком? — поднялась с пола старая Тачана. — Ты, хайче, и скажи. А у меня ей больше не жить. Хватит!
Сайрэ, однако, не мог ответить: он как раз откусил огромный кусок юколы. И чтобы люди поняли это, он стал медленно, громко чавкать.
А страсти горели — и сама Тачана предложила:
— Я хоть шаманка слабая и давно не камлаю, а поверьте мне: с умом ее может справиться только шаман-мужчина.
— А почему бы не попросить хайче Сайрэ, чтобы он сам присмотрел за ней? — спросил до сих пор молчавший Ланга, лучший сказитель стойбища. — Наши ошибки могут дорого обойтись. Когда льется кровь, тут все надо делать надежно.
— Это самое верное, — вдруг подал голос молчун старик Хуларха, неизвестно когда и как появившийся в этом тордохе.
— Пусть переходит, — согласилась, не долго думая, Тачана. — Ты, Ланга, умный даешь совет. Как живет наш Сайрэ? Жена умерла давно, а ему вода нужна, огонь в очаге поддерживать надо. Пора и жениться хайче. Пусть только с умом ее совладает!
— Да с умом Пайпэткэ я бы справился, — вздохнул шаман-старикашка. — Но жениться… Нет. Надо разрешение просить у дяди ее, выкуп давать. А что у меня есть? Ничего…
12
Хайче — дедушка.
13
Сирайкан — сволочь.
14
Ровдуга — внутреннее покрытие каркаса тордоха.