Мосты

— Все! И родители жениха, и родители невесты, и, понятное дело, сами молодые… Не отказывайте в такой день. Кого еще просить? Все на фронте.

— Но ты ведь знаешь, мы с невестой… Ну, дружили…

— Знаю… Да что делать? Я просил Яцку. Он бы меня выручил. Так верхом не умеет ездить.

Проклятье! Всего можно было ожидать, но конокаром на Викиной свадьбе я себя даже в самом дурном сне не видел. Конокар на собственной свадьбе! Все пялят на меня глаза. Все отпускают двусмысленные шуточки. Человек предполагает, бог располагает… Хи-хи-хи! На добро позарилась. Ну, да тот, видно, побогаче будет. А Негарэ — сквалыга. Ненасытная утроба.

— Не могу, Прокопий Иванович. Если бы что другое… Пойми ты Меня, не могу!

— Понимаю. Но свадьба с музыкантами… И без конокара?

Он ушел недовольный, сердитый. Будто я у него в долгу!

— Держись как следует. Сердце у тебя не из воска! — сказал отец.

Честно говоря, я его не понял. Зачем мне держаться? Зачем быть конокаром? Скакать на жеребце с калачами, как жернова, сыпать прибаутки, пока невеста в обморок не упадет?

В голове гудели слова товарища Шеремета: «Деньги на них государство тратит… курсы… педагогическое училище… Оплаченный отпуск… А он соизволил… Поссорился с милой и уехал! Башмак ему тесен станет — тоже все бросит. А чувство ответственности, моральные обязанности перед обществом? Две тысячи лет назад Аристотель сказал, что человек не может существовать вне общества. Человек вне общества или бог, или зверь! Что это за анархия среди педагогических кадров?!»

Да, товарищ Шеремет умел снимать стружку. Ничего от меня не осталось. И вдобавок я не знал, кто такой Аристотель и что такое анархия.

Конокар или нет — это мы еще посмотрим! А пока что я сбегал в школу, стал рыться в книгах, присланных из Ленинграда, чтобы узнать, кто такой Аристотель и что за штука эта анархия. Таков уж человек: не терпится ему узнать, как его обругали. Я нашел анархию и анархизм. Это была длинная история. И не по моим зубам. С Аристотелем проще. Был он человек, как все люди. Сделал много добрых дел. В логике, психологии и медицине. Только с философией не справился. Соскользнул на боковую дорожку и попал в болото идеализма. Надо поискать и слово «идеализм». Но тут дверь учительской открыл дед Петраке. Поставил клюку в угол, хрипло сказал:

— Доброго времени!

— Доброго, дед Петраке.

Зимой старик редко выбирался из своей берлоги. Холод переносил с трудом. Грелся у печки. Сосал лапу, как медведь, говорил дед. Из хаты его выгоняли только чрезвычайные обстоятельства. Болезнь Ирины Негарэ. Или кого-нибудь из ее детей. С тех пор как Митря опять был на фронте, он чаще заходил к ней — узнавать, что парень пишет с «позиции», как старик называл фронт.

Дед Петраке сидел молча. Мог молчать целую вечность. Но я чувствовал, что он ко мне по делу.

— Ну, как ваша жизнь?

— Понемножку, тянем лямку.

— Что Митря пишет?

— Жив-здоров.

В учительской тесно, тепло. Угрелась стариковская одежда. Запахло влажной овчиной, одеждой чабана.

— Вы ко мне, дед Петраке?

— Да, к вам…

— Письмо Митре написать хотите?

— Нет.

— А по какому делу?

— Я вам за это гектар земли обработаю… Не даром прошу…

— Что именно?

— Будь конокаром…

— Вот оно что…

— Люди тратятся на свадьбу. Должно же быть красиво, по-людски.

— Каждый думает о своем благе.

— Нет. Так оно лучше.

— Обо мне никто не думает.

— Думают… Даже девушки…

— Гм.

— Но так лучше. Что было, то забава… Время сгладит…

— Она так думает? Или вы?

— Так лучше.

— Передайте: буду конокаром!

— Покорно благодарим…

— Без гектара…

— Без… Ладно, пусть без…

Дед Петраке грузно поднялся, взял посох в углу. Пошел, широко расставляя ноги. Положив руку на клямку двери, обернулся.

— Доброго времени… Тебе за это воздастся.

Ладно. Пообещал. Да… но можно ли мне? Я же комсорг, учитель. И вдруг конокар на свадьбе! Ко всем моим бедам этой только не хватало. Не-не-не! — как говорит дедушка.

Поеду-ка я к Шеремету. Узнаю, что там в книгах сказано на этот счет. У меня есть права… но, как сказал Аристотель, еще и обязанности перед обществом. Я бы пошел за советом к товарищу Синице — он здорово умел сближаться с людьми, и его очень любили комсомольцы. О многом спрашивали без стеснения. Но мой вопрос был особенно щепетильный. И вот почему.

Товарищу Синице очень нравились народные празднества. Он был завсегдатаем на свадьбах, крестинах, на всех учительских торжествах, балах. Из любви к обычаям даже на посиделки заглядывал. И не притворялся, не разыгрывал из себя «народника». Такая была натура.

Однажды он попал ко всенощной в Старо-Теленештскую церковь. Поп в знак признательности подарил ему пару калачей. Чудесные калачи! И ведерко красных яиц.

Шут знает, как разнюхали про батюшкино подношение. Болтали на всех углах. И бедный Георгий Васильевич, молодой член партии, прошел боевое крещение — получил первое взыскание: выговор с занесением в личное дело. И в придачу изрядный нагоняй от товарища Шеремета.

Наверно, Георгий Васильевич Синица после этого тоже рылся в словаре…

Я робко вошел в кабинет Алексея Иосифовича. Что-то пробормотал под нос.

— Пришел! Что же, я должен сам угадать, по какому ты делу?

— Хочу спросить. Можно мне быть конокаром на свадьбе?

— К комсомольскому богу обращался?

— Нет, не заходил.

— Плохо, что не заходил! — усмехнулся Шеремет.

Затем стал серьезным.

— Кто женится?

— Один наш учитель.

— Комсомолец?

— Да.

— А она?

— Нет. Из нашего же села. Мать у нее набожная… По монастырям ездит. А брат комсомолец. Партизан… Теперь на фронте.

— А-а-а, Негарэ?

— Да.

— Что же… ты комсомольский секретарь. Где комсомольцы, там и ты должен быть. Учитель, говоришь?

— Учитель.

— Поп их не венчает?

— Откуда я знаю?

— Как же так? Пришел и даже не знаешь, какая будет свадьба?

— Нет у меня ни малейшего желания быть на этом торжестве.

— Да… но ты должен быть среди молодежи. И в случае чего не поддаваться влиянию. Наоборот, убеди их устроить настоящую свадьбу. Вы, комсомольцы, задавайте тон.

Шеремет снял трубку, позвонил товарищу Синице. Того на месте не оказалось.

— Ладно, переговорю я с Георгием Васильевичем. А лично хотел бы тебе посоветовать: устройте хорошую комсомольскую свадьбу, чтобы о ней молва пошла… Женится учитель, комсомолец. Так можно ли позволить, чтобы старики вас тащили по церквам? Хорошо, что ты приехал. Считай, что организация свадьбы — твое партийное поручение.

Везет же мне! Куда ни кинь, везде клин. Теперь надо подумать о Викиной матери. У нее свои прихоти. Нет, одно из двух: либо комсомольская свадьба, либо венчание без конокара!

Я позвал Прокопия Ивановича в дом бади Василе и выложил ему условие. Вдобавок потребовал, чтобы он одолжил коня у Вырлана. Не буду же я конокаром на нашей кляче, что еле переставляет ноги. Прокопий живет на квартире у Вырлана, вместе хлеб пекут, чтят друг друга — вот пусть и попросит коня.

— Сделаем все по-людски…

Дедушка дома метал громы и молнии. Невеста пришла одолжить бабушкины глиняные горшки. Добрые горшки, известные всей Кукоаре, как и старухины заговоры. Оплетенные проволокой, пропитанные жиром, сохраненные в сухости, в печи.

Теперь старик с трудом вытаскивал их: наполнились золой, паутиной.

Глаза его сверкали. Гулкий голос, как церковный колокол, гудел на всю околицу:

— Ишь… замуж надумала!.. Коровья образина!.. Хвост дерет… Налижется медвежьего меда… А я паутины наберусь!..

Вика смеялась. И теперь была очень похожей на Митрю. Она отдалилась от меня. Я это понял.

— Знаешь, я буду конокаром.

— Кто бы мог подумать…

— Но при одном условии: чтобы не было венчания в церкви.

— Ну, посмотрим.

— Черт возьми! Еще смеешься?.. Или не на всю жизнь надеваешь ярмо?