Люди песков (сборник)

— Непохоже, чтоб она собиралась с мужем ладить. Побоялась бы так-то.

— Уж не знаю… — протянула тетя Мяхек. — Люди толкуют, развелся он с ней. Еще раньше, чем уходить. Иди, мол, на все четыре стороны. Так чего уж… — Она не договорила, вздохнула и стала развязывать узелок с чаем.

Старик долго обдумывал услышанное.

— Если у них дело решенное, тогда другой разговор, — сказал он наконец. — А если тебе уходить, а дома жена молодая, да нет у тебя к ней доверия, такая это мука, Мяхек!.. И воевать труднее, когда покоя нет за свой дом. Зато если жена надежная, верная, опора твоя, тогда вроде и сил больше. По себе знаю, Мяхек, довелось испытать… Слыхала ведь про мою женитьбу? В батраках тогда ходил у Акга-бая, а Джамал дочь его единственная была. Да…

— Как же у вас все это вышло? — несмело спросила тетя Мяхек. Я тоже навострил уши.

— Как? А так. Судьба есть судьба, никуда от нее не денешься. Интересуешься, расскажу, как было. Про Акга-бая плохого не скажу. Жадности я у него не замечал: хоть и батраком был, а еда всегда хорошая и одежда справная. И платил он по совести, не обманывал. А насчет жестокости… Если б он жестокий был человек, не сидел бы я перед тобой, косточки бы давно в земле сгнили. Дочку единственную из дома выкрал! Сама знаешь, как в те времена кончались такие истории. Но он мудрый был человек. Рассудительный. Уж как его родичи донимали: отомсти, убей!.. А он нет. Велел только, чтоб убирались из аула: не хочу, мол, вас видеть: ни тебя, ни дочку-преступницу. Из аула!.. Да я с моей распрекрасной Джамал не то что из аула, на край света готов был ехать! Вот мы и оказались в вашем ауле, всю жизнь в нем прожили. Жили в ауле, а слава об Арче-пальване по всему Ахалу шла. Эх, судьба-судьбина, никуда, видно, от нее не уйдешь!.. — Старик помолчал, горестно покачивая головой. Но, видно, воспоминания доставляли ему большое удовольствие, и, помолчав, старик продолжал рассказ: — Как-то раз зовут меня на свадьбу в соседний аул. А мне немоглось, простыл, видно, ночью, когда за дровами ездил. Тело ломит, на лбу испарина… А что делать — отказаться нельзя: специального человека послали, хотят, чтобы выступил. Велел передать, приеду.

Назавтра отлежался немного, размял косточки, как положено, обнял свою дорогую и — в путь. Приехал, узнаю — Токмак-пальван здесь. Я о нем много наслышан был — знаменитый борец из Теджена, а видеть не доводилось.

Объявили борьбу на главный приз, выходит в круг коротенький такой человек, лицо широкое, круглое…

Взглянул я на невидного этого мужичка, и даже ноги подкосились: знал я таких, приходилось схватываться: как из свинца отлитый. А что делать? Делать нечего, выходить надо. Не ждать же, когда люди уговаривать начнут.

Народу вокруг видимо-невидимо. По одну сторону, как положено, женщины, по другую — мужчины. Сошлись мы осторожненько, с оглядкой… Он не спешит, прощупывает меня, тоже, видно, наслышан. Я сразу понял: с маху такого не взять, стал понемножку "входить в него"… И вдруг чую: ногу зацепил! Да как зацепил — сила у него дай боже, все, думаю, отломит ногу!..

Отдышался он, решил уж было опрокинуть меня, а я как исхитрюсь да свободной ногой сам ногу его заклинил!.. Стоим словно стреноженные.

Оторвались мы друг от друга, можно сказать, враз, в один момент… И вдруг из толпы голос женский: "Арча! Мужайся! Арча-а-а!"

Глянул: Джамал стоит среди женщин в блестящем своем зеленом наряде. Не выдержала, следом примчалась!..

У меня сразу как крылья за спиной, весь силой налился. Призвал аллаха на помощь и пошел на противника. Не помню уж, каким приемом я его бросил, только слышу — толпа ревет.

Да, так и отлетел он у меня в сторону, а ведь в нем пудов семь, не меньше. Но честный оказался борец. Не пытался вскочить, как некоторые, — я, мол, еще ничего. Подал ему руку, помог встать.

Вот так, Мяхек. Такая у вас, у женщин, сила! За долгую свою жизнь много раз я в этом убеждался. Иная жена подножку даст — что твои пальван! — и не встанешь. А моя Джамал!.. Я и молодой-то в ней души не чаял, а уж как теперь она мне нужна!.. Если б знать, что ждет она меня дома, я бы как двадцать лет с плеч сбросил! Что еще сказать?.. Пусть будет тебе пухом земля, дорогая моя Джамал!..

Снег начал сыпать, как только мы стали пить чай. Сейчас он валил хлопьями. Пески побелели. Ветер затих. Небо висело низкое, серое, горизонт приблизился.

— Не ко времени такой снегопад, — озабоченно сказала тетя Мяхек.

— Ничего, — старик кашлянул, — пускай лучше снег, чем сухим морозом жечь.

Когда мы добрались до развалин, где вчера расстались с Инером и Дурли, уже темнело. Снег падал крупными влажными хлопьями. С северной стороны тянуло дымком, доносился собачий лай — жилье было неподалеку.

Неторопливо шагавшие ишаки остановились против развалин. Я погладил корову по шее, она благодарно замычала и прижалась ко мне. Жаль было животину. Ишаки, хоть и тяжело груженные, на ровном месте то и дело прибавляли шаг, и стельной корове приходилось туго.

Арча-ага не спешил развьючивать осла. Взглянул на темное, беспросветное небо, окинул взглядом развалины, стряхнул снег со старенького хивинского халата, с длинных завитушек тельпека…

— Ну как, пальван-ага? — подождав немного, спросила тетя Мяхек. — Хочешь остановиться?

— Не знаю, что и сказать, Мяхек… Непохоже, чтоб снег скоро перестал. Взглянуть надо, может, найдется местечко — притулиться, скотину укрыть…

— А может… в аул?.. — несмело предложила тетя Мяхек.

— Это бы, конечно, хорошо — в аул, да только у всех свои заботы, что мы будем навязываться? — И старик повернул осла к развалинам.

— Знала, что так ответит, — проворчала тетя Мяхек. — Надо же, какой гордец! Ты подумай: ночью бы, говорит, домой вернуться!.. Тайхар! Давай попробуем вместе его уговорить: нельзя стельную корову под снегом держать всю ночь. Как сам-то не понимает?

Последние слова она произнесла громко, старик услышал.

— Понимаю, Мяхек! — сказал он, показываясь из-за обвалившейся стены. — Все понимаю. Я место нашел укрыться. Тут, за углом. С трех сторон закрыто, снег не попадает. Разведем костерок, погреемся, чайку попьем да и вздремнем до утра. Скотину тоже есть где поставить. Недалеко селин растет, нарвем, бросим им, пусть жуют, развлекаются… Давай разгружать!

Тетя Мяхек сделала мне знак: "Говори!"

— Арча-ага! — несмело начал я, мне никогда не приходилось возражать старикам. — А может, лучше в аул?

— Да хорошо бы, сынок, очень хорошо! — нисколько не рассердившись, сказал старик. — Только не больно-то сейчас гостей принимают. Вдруг не пустят? Тащиться сюда среди ночи?.. Нет, Тайхарджан, давай уже здесь ночевать.

— Ну уступи ты хоть раз, пальван-ага! — сказала тетя Мяхек, начиная сердиться. — Ишаки что, им ничего не будет, И сами не околеем, а вот корова… Ведь стельная, пальван-ага. Такую цену за нее дали!.. Неприятно вам проситься на ночлег, я сама. Ничего тут такого нет. Одни не пустят, к другим постучусь. Свет не без добрых людей.

— Эх, судьба!.. — вздохнул Арча-пальван. — Иди, Арча-пальван, за женщиной, она будет искать тебе ночлег!.. Да ничего ей не станет, вашей корове!

— Ну, как хочешь! — решилась вдруг тетя Мяхек, почему-то обидевшись. — Всему есть предел, и гордости тоже. Я с мальчиком поеду. Найдем у кого-нибудь приют.

— С богом! — коротко сказал Арча-ага и, не добавив ни слова, повернул за угол. Я вопросительно поглядел на тетю Мяхек.

— Ну и упрям! — укоризненно сказала она. — Ладно, Тайхар, садись на своего ишака — у него груз поменьше, а корову я погоню.

Я уже взобрался на ишака, но у меня вдруг защемило сердце. Вчера мы расстались здесь с Дурли и Инером, теперь оставляем старика.

— Арча-ага! — крикнул я. — Мы рано утром вернемся!

— Поедем, Арча-ага! — крикнула тетя Мяхек.

— Желаете со мной возвращаться, чтобы на рассвете были здесь! — донесся из темноты сердитый старческий голос.