Люди песков (сборник)

Нунна-пальван где-то ходит, непоседа; он просто не способен бездействовать, сидеть на берегу и терпеливо, как судьбы, ждать очереди на баржу. Когда совсем стемнеет и обладатели дефицитных товаров затихнут до утра, старик придет, посидит немножко, глядя на реку, и растянется рядом на досках.

Под мирный плеск воды и негромкие разговоры соседей Паша задремал. Разбудили его громкие вздохи Нунны-пальвана.

— Где ходил? — спросил Паша, поворачиваясь к старику. — Принес новости?

— Принес. — Нунна-пальван еще раз вздохнул и сел, свесив ноги. — Бурдалыкцы завтра баржу получают.

— Как же так? Ведь по очереди они за нами.

— Ах, Паша, ребенок ты, я смотрю, а не председатель: разве здесь на очередь глядят? В руку!

— Не болтай зря, пальван-ага! Это ведь называется взятка.

— А, называй как хочешь! Я одно знаю: не подмажешь — не поедешь. Сидеть тут да ждать — до будущего года просидишь. Была бы у меня миска каурмы, завтра же погрузили бы наши доски.

— Ладно, пальван-ага, кончай этот разговор. Два года просижу, а взятки давать не стану.

— Смотри… Ты председатель, тебе видней.

Нунна-пальван замолчал и, обиженно кряхтя, начал устраиваться на досках. Паша отвернулся от него и закрыл глаза. Спать не хотелось — дрему как рукой сняло. А ведь действительно нечисто у них с баржами, — видно, есть охотники до чужой каурмы. Значит, сиди, жди как дурак, а взяточники орудуют у тебя под носом… Санджарову позвонить? Позвонить и выложить все как есть. Он примет меры. Правильно, завтра надо звонить в райисполком. А почему, собственно, завтра? Звонить — так сейчас, он в эту пору никогда не спит. Паша поднялся, набросил на плечи ватник и, стараясь не разбудить старика, стал осторожно пробираться между штабелями.

Вернулся он на рассвете.

— Ну как, звонил Санджарову? — Нунна-пальван глядел на председателя, не скрывая насмешки. — Добился справедливости?

Паша ничего не ответил. Сидел и молча смотрел перед собой. Старика поразило его лицо: блаженное и словно озадаченное чем-то.

— Ты что? — удивленно спросил старик, поднимаясь. — Что с тобой?

— Сын у меня… Санджаров сказал… Сын родился, понимаешь?

— Вот это да! — Нунна-пальван мгновенно вскочил со своего ложа. — Вот это да! Ну, дай бог долгой жизни! Поздравляю тебя! Ах ты господи! По такому делу выпить бы, посидеть честь по чести, а мы застряли на этой чертовой пристани! Ты Санджарову-то сказал про баржу?

Паша отрицательно покачал головой. Он молчал, старательно сворачивая одной рукой самокрутку. И про баржу забыл, и про доски. Даже на поздравление не ответил как положено. Повесил трубку и пошел, сам не зная куда. До рассвета по степи бродил. Сын… Санджаров говорит — на него похож. До чего же это удивительно — твой сын…

А Нунна-пальван все суетился, хлопал себя по коленям и, как ночью, уверял: если они не раздобудут каурмы, Паша до новруз-байрама [10] не увидит своего сына. Потом старик куда-то исчез. Примерно через полчаса на берегу показался невысокий толстолицый человек в форме речника. Он лавировал между штабелями, направляясь прямо к Паше; следом шел Нунна-пальван. Лицо начальника пристани светилось дружеской улыбкой.

— Пройдемте-ка в контору, — сказал он, пожав руку председателю.

Паша вопросительно взглянул на Нунну-пальвана. Старик опустил глаза. Все трое направились в контору.

— Садитесь, пожалуйста, — вежливо предложил начальник, указывая на стул. — Знаю, знаю, ведь вы уже несколько дней ждете отправки стройматериалов. Видите ли, я был занят, а мой помощник — человек неопытный. Одним словом, мы сегодня же исправим свою ошибку. В три часа придет пароход, и мы вас тотчас же отправим… А пока, может, на катере желаете прогуляться?

Потрясенный Паша молчал, мрачно взглянул на Нунну-пальвана, на начальника пристани, потом все так же молча кивнул и вышел. Нунна-пальван догнал председателя у дороги, когда тот остановился закурить.

— Что все это значит, пальван-ага? — спросил Паша, не глядя на старика.

— Да ничего такого…

— Каурму ему отнес?

— Не относил! Видит бог, не относил!

— А чего ж он вдруг на брюхе ползает? Пообещал?

— И не обещал. Чего я буду обещать, когда взять негде! Так уж, просто повезло нам!

— Ты мне зубы не заговаривай! Я хочу знать про все твои фокусы!

— Нет никаких фокусов! Я тебе все расскажу, сразу расскажу, как от пристани отчалим. Да ты не сомневайся: ничего я плохого не сделал.

— Вот что, пальван-ага. Или ты мне сейчас же расскажешь, или я сам все выясню. Пойду к начальнику…

— Вот какой, честное слово! Ну обманул я толстомясого! Сказал ему, вроде бы ты большой начальник. Скрываешься, мол, под видом председателя, взяточников ловишь. Другой, может, и не поверил бы, а этот — испугался. Дает баржу, и слава богу. Через два дня дома будем — сына увидишь!

Паша посмотрел старику прямо в лицо, хотел сказать что-то резкое, но отвернулся и, швырнув в сторону окурок, зашагал к штабелям.

Глава четырнадцатая

На тое, который Паша устраивал по случаю рождения сына, я тоже оказался в числе приглашенных. Этого я совсем не ожидал, вечер-то был небольшой, семейный, кроме того, приехало начальство: Санджаров, Шаклычев. Даже Рахманкулов решил лично поздравить председателя. Я хотел уйти, когда увидел их всех, да и с Поллыком-ага вместе сидеть не хотелось, но хозяин тоя не разрешил. Он даже не пустил меня во двор помочь женщинам. «Ты гость, — сказал Паша, — там сами управятся». Я присел в уголке, незаметно поглядывая на начальство.

Санджаров был сегодня какой-то странный: то ли задумчивый, то ли расстроенный. Сидел молча, уставившись в одну точку, и даже не глядел на своего внука, которого держала на руках Бибигюль. Потом вдруг поднял голову и окинул взглядом собравшихся:

— А где же наши уважаемые старики? Где Анкар-ага?

— Сейчас придут. — Паша поднялся и вышел — привести отца и других аксакалов. А Санджаров уже снова погрузился в задумчивость. Видимо, мысли его были далеко. Достал «Казбек», спички и закурил бы, если бы жена не одернула его:

— Потерпи, в доме ребенок!

Санджаров виновато улыбнулся, покачал головой, словно удивляясь, как это он сам не сообразил, и вышел во двор.

— Что с ним стряслось? — спросил Шаклычев.

— Не знаю. Третий день сам не свой ходит…

— Забот много, — глубокомысленно произнес Поллык-ага, — день и ночь о народе печется. Такие они, наши руководители: и товарищ Санджаров, и товарищ Рахманкулов, и товарищ Шаклычев. Не жалеют себя, все для людей, для людей…

Анна Самойловиа окинула Поллыка внимательным взглядом, чуть заметно пожала плечами и отвернулась. Рахманкулов и Шаклычев сделали вид, что не слышали этих слов. Тем временем вошли Анкар-ага и Нунна-пальван, следом за ними появился Паша.

Нужно было принести таз и воду — помыть руки гостям; я вышел во двор. Кейкер и Кейик хлопотали у казана, из него поднимался чудесный запах свежей баранины. Занятые беседой, женщины не заметили меня.

— …Мы бы с тобой ужин готовили, вот как сейчас, — мечтательно сказала Кейик, продолжая разговор. — Только, конечно, не в этом казане, а в самом-самом большом, на все село, а он сидел бы в комнате и играл на дутаре… Я уверена, он сразу схватил бы дутар. А потом… — Кейик вздохнула и помолчала, устремив глаза на огонь, полыхавший под очагом. — Потом мы поехали бы в Теджен, к нашим. Только не на верблюдице, не с дурацким караваном, а на поезде, вдвоем. Я его обязательно уговорю съездить. Как только вернется… Поедет он со мной, как ты думаешь?

— Конечно, — ответила Кейкер. Она хотела еще что-то сказать, по, услышав мои шаги, замолчала.

Я взял таз, кувшин и вернулся в комнату. Кейкер принесла чай. Потом поставила на скатерть миски с шурпой и жареную баранину.

Анкар-ага и Нунна-пальван ели из общей миски. Рахманкулову, Шаклычеву и Санджарову тетя Дурсун поставила отдельные тарелки; мне, как нарочно, выпало на долю есть из одной миски с Поллыком-ага. Впрочем, он тоже был огорчен: не дали отдельной тарелки, — значит, не считают за начальника.

10

Новруз-байрам — праздник Нового года, совпадает с днем весеннего равноденствия.