Игорь Саввович

Дочери, ох, эти дочери! Не спишь ночи, когда задыхается в скарлатинозном бреду, не можешь сомкнуть глаз, когда отпускаешь на первую вечеринку, молишь судьбу взять твою жизнь взамен ее жизни, если где-то пропадает вторые сутки, со страхом и болью наблюдаешь, как тоненькая девочка на глазах превращается в женщину, отчуждаясь от отца-мужчины и уходя к матери-женщине. А потом приходит долгожданный ОН – чужой, со скрытной улыбкой, непонятными мыслями и намерениями, – кладет руку на ее плечо и уводит в свой стан, словно рабыню. «Здравствуй, папочка!» – поцелуй, – и сразу к нему, главному: «Игорек, послушай, Игорек…» Что, папочка? Папочка, страдая и сопротивляясь, сдал неверному и чужому человеку вахту у изголовья дочери, оставшись в одиночестве, только время от времени получает объедки дочерней любви.

Двери кабинета открылись.

– Добрый день! – поздоровался Игорь Саввович. – Ну и жара! Нечем дышать… Здравствуйте, Иван Иванович!

Чудеса творились на белом свете! Перед Карцевым стоял незнакомый человек, лишь отдаленно напоминающий зятя Игоря Саввовича Гольцова. Темно-серый костюм, белая «водолазка», невесомые босоножки и модная длинная прическа – только это было узнаваемым в человеке, широко и бодро шагающем по бесконечной ковровой дорожке. Где потухший, пресыщенный взгляд, вялая спина, сонная походка, втянутая в плечи голова? В отличие от генерала костюм на зяте сидел аристократически свободно. Карцев только сейчас заметил, какое мускулистое, сильное, развитое спортом тело покрывала тонкая синтетическая ткань. А лицо?! Загорелое, гладкое, с выпуклым подбородком, твердыми скулами и – надо быть справедливым! – прекрасными серыми глазами: молодое лицо, энергичное, смелое. Не приходилось сомневаться, что Гольцов был призером студенческого чемпионата по боксу, запросто мог разделаться с тремя здоровыми парнями.

– Садитесь! – осторожно пригласил Иван Иванович. – Помолчим минуточку…

Походило на детскую переводную картинку. Вот тусклая, рисунок едва различим, краски спрятаны, а вот с мокрой картинки срывают прочь слой рыхлой бумаги – какая яркость, какая неожиданная цветовая новизна! Выдающейся способностью к мимикрии обладал Гольцов, если годами жил за маскирующей пленкой житейской неприспособленности, всемирной скорби по суетящемуся человечеству и болезненной тоски. Кто он: ловкий карьерист, пролаза, наглый притворщик, просто-напросто подлец?

– Хорошо, что вы наконец приехали! – сказал Игорь Саввович и улыбнулся, словно ему на самом деле легче от возвращения тестя. – Здесь такое творится…

Подлец, конечно…

На собственном дне рождения жадно, словно в первый и последний раз в жизни, заливал горло коньяком, пьянея, куражился, однако все равно казался несчастным, неприкаянным, затерявшимся в жизни, а за день до этого забрался в постель чужой женщины, чтобы утром как ни в чем не бывало вернуться в спальню жены, хотя знал: город заговорит о воровской ночи. Подлец! На следствии показывает, что в истории с этими самыми гаражами…

– Рассказывайте, – машинально проговорил Иван Иванович, так как вместо лица зятя видел белое расплывшееся пятно. – Рассказывайте, рассказывайте что угодно, только не молчите…

Факты, как вагоны с автосцепкой, лязгая, соединялись друг с другом, вытягивались в крепкую длинную цепь неопровержимых обвинений. Красивый, сильный, эрудированный, умеющий говорить, Гольцов с холодным сердцем влюбил в себя Светлану, прослышав о том, что Карцев выдвинется на руководящие областные высоты. Это ведь только ему, самому Ивану Ивановичу, до последнего дня работы в районе и в голову не приходило, что председателя рядового райисполкома собираются назначить на такой высокий поет. Только позже Карцев узнал, что слухи о его перемещении больше года ходили по городу и области. Он все рассчитал, этот Гольцов! Он давно все рассчитал – сплавной трест раздувало от слухов, сплавной трест пораженно наблюдал, как начальник сплавного участка волшебно становится третьей фигурой в учреждении. Он всеми путями делал карьеру, этот ловкий, умный, беспринципный и жестокий человек.

– Что вас интересует, Иван Иванович?

Сосредоточившись, Карцев вместо белого пятна увидел здоровое лицо зятя. Сейчас оно было серьезным, жестковатым – незнакомым, совсем незнакомым, так как именно сейчас Игорь Саввович думал, что все оказалось значительно проще, чем он предполагал, но тяжелее, бесконечно тяжелее, чем ожидалось. Вину перед тестем, отцом жены, человеком, который еще не успел понять, не свыкнувшись с аварийной обстановкой, что все потеряно, и пытался спасти невозможное, – эту вину Игорь Саввович, как он сейчас почувствовал, все эти дни каленым железом выжигал из сознания, интуитивно страшась думать, что не подвел, не скомпрометировал, а уничтожил, растоптал Карцева. Боялся ли Игорь Саввович встречи с тестем? Не то слово, не то состояние: встреча с Карцевым была встречей с самим собой – сегодняшним, итоговым, выходящим из игры и не знающим пока, где и как начнется другая партия. И все-таки представляя встречу с тестем, Игорь Саввович готовился отражать атаки Карцева и наступать самому. Умный, энергичный, легендарно работоспособный, первый заместитель председателя облисполкома, например, как и всякий нормальный человек, не мог представить такой смехотворной ситуации, когда мужчина, глава семьи, чиновный инженер, умный человек, не знает, где и как жена приобретает гараж. Непонятно и мерзко, когда непьющий человек по прихоти – ему все разрешается – напивается до свинства.

– Что меня интересует, спрашиваете? Меня все интересует! – стараясь сдерживаться, глухо произнес Карцев. – И вы знаете, что меня интересует больше всего.

Зять сидел с набухшими от напряжения скулами, отчего лицо сделалось квадратным.

– А вот мне не нравится, как вы со мной разговариваете! – холодно и громко сказал Игорь Саввович. – И не надо на меня глядеть так, словно я заклятый враг… На вашем месте я начал бы изучать дело не с генерала Попова, а с меня или, еще лучше, с дочери… – Яркий румянец проступил на щеках Игоря Саввовича. – Если вы считаете, что я не понимаю, о чем вы сейчас думаете, то ошибаетесь… Не надо теперь заниматься арифметикой, речь идет о высшей математике…

Когда произошло превращение? Откуда чистый и громкий голос, уверенность, энергичные движения, юношеский цвет лица? Вообще, что все это значит? Генерал Попов, назвав слухи невероятными или нелепыми, все-таки рассказал, что Гольцов нарочно сваливает грехи на Светлану, чтобы уйти к другой женщине. Но это же бред сивой кобылы! Следствие по делу Гольцова и уход Карцева из старинного здания – через неделю управляющий Николаев выставит голубчика из треста. Он теряет все, этот Гольцов!

– Вы опоздали ровно на пять лет! – словно огрызаясь, продолжал Игорь Саввович. – Пять лет назад надо было думать, не карьерист ли женится на вашей единственной дочери. Успокойтесь, не карьерист… Даже по вашим арифметическим расчетам получается, что этот подозрительный Гольцов все теряет, что можно потерять… – Губы у него сделались злыми, тонкими. – Я вам как близкому человеку обрадовался, а вы стараетесь понять, почему расчетливый карьерист Гольцов подставил вас под удар. Случилось несчастье, и мы все оказались в ловушке! Правда, беду в наш дом впустил я, но есть еще кто-то виноватее меня. Я не сам превратился в тряпку и тридцатилетнего недоросля. А гаражи на месте детской площадки – случайность. Не они, так что-нибудь другое…

Игорь Саввович замолк, осторожно положил руки на колени, вздохнул, вдруг исподлобья, по-детски растерянно и обиженно посмотрел на тестя. Ему было стыдно за свой громкий голос, за пижонство, за многословие, за то, что отец Светланы пока только молчал и казался незнакомым. Дело в том, что Игорь Саввович до сегодняшней встречи только однажды был в кабинете тестя, похожем лепными украшениями и дубовыми панелями на ресторанный зал, и еще тогда заметил, какая поразительная разница существовала между Карцевым-домашним и Карцевым-кабинетным. Домашний Карцев был человеком чуть выше среднего роста; средней ширины плечи и грудная клетка не делали его ни сильным, ни слабым; домашний Карцев при виде зятя чуточку смущенно улыбался, как выяснилось, оттого, что до сих пор не мог представить дочь взрослой, замужней женщиной, и это доброе, наивное непонимание переносил на зятя; домашний Карцев двигался с уютной деревенской ленцой и безмятежностью, не имел выгнутых строгих бровей и никогда не садился в кресло с высокими подлокотниками и пологой спинкой – под именем «папин стул» ему дома подставляли стул со строго перпендикулярной сиденью спинкой. Кабинетный Карцев казался человеком высокого роста, покатые плечи превратились в прямые; кабинетный Карцев имел немигающие, внимательные глаза, суровые начальственные губы, держал руки на высоких подлокотниках, далеко откинувшись назад в кресле.