Игорь Саввович

Считая ступеньки, Игорь Саввович поднялся на третий этаж, хотел достать ключи, но раздумал. На лестничной площадке горела очень яркая лампочка, двери четырех квартир были обиты дерматином разных цветов – коричневым, черным, зеленым и блекло-красным. Он вспомнил, как при заселении дома в его квартиру ворвался деловито-взволнованный сосед в подтяжках и шлепанцах на босу ногу, очкастый и ученый – «Соседи, дорогие и милые соседи, есть предложение сделать нашу лестничную клетку веселой. Не будем обивать двери коричневым скучным дерматином. Давайте договоримся, кому обивать двери черным дерматином, кому – коричневым и так далее…» Светлана хохотала, но в переговоры вступила.

Игорь Саввович ни одного человека из трех квартир не знал, хотя некоторые лица помнил и при встрече на лестнице здоровался. В городе он соседей не узнавал. Кто такой, например, мужчина в подтяжках? Хорошие ли сны видит он сейчас за дверью с блекло-красным дерматином? Впрочем, как можно сейчас спать, когда небо пусто, словно дырявый карман? Игорь Саввович сморщился, не чувствуя боли от прикушенной и обильно кровоточащей губы, стал поочередно нажимать кнопки звонков трех квартир. Каждую он прижимал долго, наверное, по полминуты, потом оперся на перила и начал спокойно ждать, когда откроются двери. Первым выглянул очкастый и ученый, тот самый, что в подтяжках.

– Ах, это вы, сосед? Чем могу… Простите!

Игорь Саввович молчал. Он молчал и тогда, когда из двух других квартир выглянули женщина и молодой человек в красной пижаме.

– Что случилось?

– Вы звонили?

Они тоже замолчали, успев переглянуться. Соседи двоились и троились в глазах, губы дрожали, значит, Игорь Саввович собирался плакать, но до сих пор не знал об этом. Наконец в немой тишине очкастый и ученый бесшумно вышел из дверей, остановился рядом и несколько секунд молчал перед Игорем Саввовичем.

– Простите! – сказал Игорь Саввович. – Сам не знаю, что делаю.

– Разрешите, я вам помогу, – сказал сосед в очках. – Вы не попадаете рукой в карман… Вам нужны ключи от квартиры? Вот они…

В прихожей было по-ночному тепло, тихо и светло; возле светильников кружились крохотные ночные бабочки, на зеркале краснел четкий след губ, намазанных губной помадой – загадочный, непонятный, заменивший точечки пудры на зеркалах, которыми пользуются женщины.

– Сидите? – спросил он у матери и жены, войдя в гостиную. – Я сниму галстук и тоже… сяду.

Он вернулся из кабинета в распахнутой рубахе, сел, подпер подбородок руками.

– Валентинов-то умер, – сказал он. – Слышали, Валентинов-то умер? – И вдруг сделался деловитым. – Да, Светлана, тебе тоже придется пойти на погребение – непременно, непременно!

Женщина в сером костюме, в белой блузке с галстуком-бабочкой, какие носят знаменитые актрисы, была матерью Игоря Саввовича Гольцова. Ей не шел загар, на юге мать всеми средствами спасала лицо от солнца, но все-таки немного загорала и от такой малости заметно дурнела. Сейчас, то есть сегодня, мать Игоря Саввовича Гольцова была неестественно бледна, и от этого безупречно красива – и серые большие глаза, и нежные изгибы блестящих бровей, и классический овал лица. Все, ей принадлежащее, было при матери… Женщина в сером костюме, в лакированных туфлях, с огромной копной волос была матерью Игоря Саввовича Гольцова, и он любил ее так, как может любить мать добрый, умный, благодарный за материнскую любовь сын. Игорь Саввович любил низкий артистический голос матери, ее манеру откусывать – энергично и весело – концы длинных слов, любил видеть, как она ходит, сидит и стоит И сейчас, глядя на мать, бледную, убитую и растерянную, наверное, до паники, но внешне сдержанную и даже как бы сонную, он любил ее не меньше, чем раньше а может бьпь, даже больше, так как мать была и оставалась единственным родным человеком на свете, перед которым не стыдно упасть на колени и выплакаться, как это бывало в детстве. Игорь Саввович сидел перед матерью, страдая, на глазах у него были слезы, когда он спросил:

– Мама, как же это случилось, мама? Почему в тридцать лет… – Не договорив, ой прижал руки к груди. – Ты ведь этого не хотела, мама, ты не могла этого хотеть…

Игорь Саввович плакал экономно: молча глотал слезы, кадык судорожно двигался, лицо было почти сухим. Когда он притих совсем, раздался голос Светланы:

– Папе объявили строгий выговор с занесением…

Он повернул голову, чтобы увидеть жену, но она сидела позади него, закрытая высокой спинкой кресла, и Игорь Саввович решил, что успеет еще посмотреть на Светлану.

– Строгий выговор с занесением в учетную карточку – суровое наказание! – сказала Елена Платоновна. – После такого обычно следует снятие с руководящей должности…

Женщина, которая никогда не ошибалась и всегда была права, не любила, если в чем-нибудь отсутствовала полная ясность.