Страница 19 из 21
— Ну и что, даже если так? — спросил парикмахер. — Я лично не из тех, кому жаль денег на благое дело. Я всегда готов платить за качество.
— Я имел в виду другое! — начал Рейбер.— Я имел в виду…
— В любом случае, обещанное Хоуком повышение зарплаты не коснется преподавателей вроде него, — раздался голос из глубины помещения. К ним подошел толстый мужчина, имевший самоуверенный, начальственный вид. — Он же преподает в колледже, так ведь?
— Да, верно, — сказал парикмахер. — Он не получит прибавки к жалованью, обещанной Хоуком. Но ведь он не получит прибавки и в случае, если выберут Дармона.
— Что-нибудь да получит. Все школы поддерживают Дармона. Они наверняка получат свою долю — бесплатные учебники, новые парты или что-нибудь вроде. Таковы правила игры.
— Иметь хорошо обеспеченные школы выгодно всем, — с жаром выпалил Рейбер.
— Ой, старая песня, — небрежно бросил парикмахер.
— Видишь ли, школьных работников не переубедить, — пояснил мужчина. — У них на все один ответ: выгодно всем.
Парикмахер рассмеялся.
— Если вы считаете… — начал Рейбер.
— Может, вам стол новый поставят в вашей аудитории, — фыркнул толстяк. — Как тебе такая мысль, Джо? — Он легонько подтолкнул парикмахера локтем.
Рейберу захотелось врезать мужчине ногой в челюсть.
— Вы вообще способны рассуждать здраво? — пробормотал он.
— Послушайте,— сказал мужчина,— можете говорить что вам угодно. Вы не понимаете одного: речь идет о серьезной проблеме. Вот вы хотели бы, чтобы в вашей аудитории с задней парты на вас таращилась пара черных рож?
У Рейбера на мгновение потемнело в глазах и возникло ощущение, будто незримый кулак с размаху треснул его по макушке. Вошел Джордж и принялся драить раковины.
— Я готов учить любого человека, желающего учиться, — черного или белого, — сказал Рейбер. Интересно, думал он, поднял ли Джордж взгляд от раковин.
— Ладно, — согласился парикмахер. — Но ведь не черных и белых вперемешку, верно? Ты бы хотел ходить в школу для белых, Джордж? — крикнул он.
— Не хотел бы, — ответил Джордж. — У нас порошок кончился. Здесь на самом дне осталось. — И он вытряхнул в раковину остатки порошка из коробки.
— Ну так пойди купи, — сказал парикмахер.
— Как верно заметил Хоук,— начальственным тоном продолжал мужчина, — пришло время, когда нужно покрепче затянуть гайки. — И он принялся пересказывать речь Хоука, произнесенную четвертого июля.
Рейбер с удовольствием ткнул бы его головой в раковину. В такой жаркий, душный день не хватало еще торчать в полной мух парикмахерской и слушать разглагольствования жирного дурака. Сквозь тонированное оконное стекло он видел сквер перед зданием суда, зеленовато-голубой островок прохлады. Какого черта парикмахер так долго возится? Он сосредоточил внимание на сквере, мысленно перенесся туда, где, судя по слабому покачиванию деревьев, тянул легкий ветерок. По тротуару у здания суда неторопливо шла группа людей. Рейбер пригляделся и вроде бы узнал в одном из них Джекобса. Но у Джекобса сейчас занятия. И все-таки это Джекобе. Или нет? Если да, то с кем он разговаривает? С Блейкли? Или это не Блейкли? Рейбер прищурился. За окном появились три праздношатающихся чернокожих паренька в пижонских костюмах. Один уселся на тротуар, и Рейбер видел только его голову, а двое других застыли в ленивых позах рядом, прислонившись к окну парикмахерской и загораживая обзор. «Другого места, что ли, не могли найти?» — раздраженно подумал Рейбер.
— Давайте поскорее, — сказал он парикмахеру. — Я спешу на встречу.
— А чего вам спешить? — сказал толстяк. — Вы лучше задержитесь тут, выступите за Славненького Мальчонку.
— Знаете, вы ведь так и не объяснили, почему собираетесь голосовать за него, — хихикнул парикмахер, сдергивая передник с шеи Рейбера.
— Да, — подхватил толстяк, — давайте посмотрим, что вы можете сказать нам, только без общих фраз о демократии.
— У меня встреча, — повторил Рейбер. — Мне надо идти.
— Вы просто понимаете, что о таком ничтожестве, как Дармон, нельзя сказать ни одного доброго слова, — прорычал толстяк.
— Послушайте, — сказал Рейбер, — я приду сюда ровно через неделю и обосную, почему собираюсь голосовать за Дармона, — куда убедительней, чем вы со своим Хоуком.
— Хотелось бы послушать, — сказал парикмахер. — Поскольку, говорю вам, это невозможно.
— Хорошо, посмотрим, — сказал Рейбер.
— Только запомните, — проворчал толстяк, — ни одной общей фразы о демократии.
— Я не скажу ничего такого, что выше вашего понимания, — пробормотал Рейбер и тут же почувствовал себя глупо: не стоило обнаруживать свое раздражение. Толстяк и парикмахер насмешливо ухмылялись. — Увидимся в следующий вторник, — бросил Рейбер и вышел за дверь.
Ну зачем он, идиот несчастный, вызвался что-то им обосновывать? Доводы придется продумать — методично, один за другим. Он не умеет трепать языком без подготовки, как они. Конечно, очень хотелось бы. Очень хотелось бы, чтобы все доброхоты были не настолько благопристойными. Очень хотелось бы, чтобы Дармон жевал табак и небрежно сплевывал. Доводы придется тщательно продумать, то есть потратить время и силы. Ну а в чем, собственно, дело? Почему бы и не потратить? Он им всем в парикмахерской жару задаст, если хорошенько постарается.
К тому времени, когда Рейбер пришел домой, он уже мысленно набросал общий план своего выступления. И ведь нельзя было использовать пустые слова, громкие слова — то есть работа предстояла нелегкая.
Рейбер взялся за дело без промедления. Он работал до самого ужина и написал четыре предложения, которые все зачеркнул. Посреди ужина он встал, прошел к своему рабочему столу и поправил одну фразу. После ужина он вычеркнул правку.
— Что с тобой творится? — поинтересовалась жена.
— Ничего, — ответил Рейбер, — ровным счетом ничего. Мне просто нужно поработать.
— А я и не возражаю, — сказала она.
Когда она вышла, Рейбер сердито пнул разболтанную панель в низу стола. К одиннадцати часам вечера он исписал одну страницу. На следующее утро дело пошло полегче, и к полудню он закончил. Текст выступления казался довольно убедительным. Он начинался словами: «Народ выбирает своих представителей в органы власти по двум причинам, — и заканчивался так: — Люди, не способные критически оценить свои идеи, просто не имеют почвы под ногами». Рейбер решил, что последняя фраза получилась весьма эффектной. Вся речь, решил он, получилась достаточно эффектной.
Во второй половине дня он заглянул в кабинет Джекобса. Там находился Блейкли, но он почти сразу ушел. Рейбер прочитал свое сочинение Джекобсу.
— И что? — спросил Джекобс. — Чем, по-твоему, ты занимаешься?
Все время, пока Рейбер читал, он расставлял оценки в журнале успеваемости.
«Наверное, он сейчас занят», — подумал Рейбер.
— Обороняюсь от парикмахеров, — сказал он. — Ты когда-нибудь пробовал спорить с парикмахером?
— Я никогда не спорю, — сказал Джекобс.
— Это потому, что тебе такое невежество в новинку, — объяснил Рейбер. — Ты никогда с ним не сталкивался.
Джекобс фыркнул:
— Очень даже сталкивался.
— И что?
— Я никогда не спорю.
— Но ты же уверен в своей правоте, — настаивал Рейбер.
— Я никогда не спорю, — повторил Джекобс.
— Ну а я намерен поспорить, — заявил Рейбер. — Я хочу наловчиться говорить разумные вещи так же с лету, как они порют чушь. В таких спорах все решает быстрота реакции. Понимаешь, — продолжал он, — я не собираюсь никого обращать в свою веру. Я просто отстаиваю свою позицию.
— Понимаю, — сказал Джекобс. — Надеюсь, у тебя получится.
— У меня уже получилось! На, прочитай сам. Рейбер задался вопросом, бестолков ли Джекобс или же просто слишком занят сейчас.
— Ладно, оставь свою бумажку. И не трать нервы на споры с парикмахерами.
— Это надо сделать, — сказал Рейбер. Джекобс пожал плечами.
Рейбер рассчитывал подробно обсудить с ним свои доводы.