Страница 50 из 106
Что касается остальных, то всю вину он валил на уже умерших и расстрелянных или арестованных ранее, так как узнал от сокамерников, что осужденным эти показания уже не повредят. Тон же… Тон, каким он отвечал на вопросы… Даже редакторская правка, проведенная следователем, не смогла «выжечь» тот сарказм и насмешку, с которой он их давал…
В забытьи, ничего не соображающего от побоев, его приносили обратно в камеру, где чуть только пришел в себя и боль слегка отступила, он возвращался мыслями к делу, оставленному им на свободе. Проводил мысленные расчеты и пытался найти решение не решенных тогда задач. Эта одержимость своим делом и не дала ему сломаться, не дала потерять веру в скорое (пусть и через 6 лет) освобождение, помогла победить в схватке с НКВД и Костиковым.
Да, Валентин Глушко, конечно, был не из физически сильного десятка и под воздействием силы мыл парашу, но, делая это, он был совсем далеко – в будущем, рядом с созданными им двигателями, которые уносили космический корабль к далеким планетам…
Какую нужно было иметь внутреннюю силу, чтобы не сломаться и выжить в тех условиях, несмотря ни на что? Выжить, не утащив за собой никого… Или почти никого… А допросы следователя? Он стал «отмахиваться» от них, как от назойливых мух, и когда эти «мухи» ему надоели окончательно, он добился разрешения работать по специальности и смог вытащить следом за собой и Королёва. Клеймёнова и Лангемака не успел, а Королёва смог. И кто бы и что ни говорил, но это именно он вытащил Королёва с Колымы.
А Лангемак… С того момента, как Глушко узнал о его смерти, Георгий Эрихович стал незаживающей и постоянно кровоточащей раной в его сердце. Костикову он не забыл Лангемака… И всю жизнь это был единственный человек, о котором он не мог говорить без боли, его голос срывался, и на глазах появлялись слезы… До самого последнего дня его жизни…Казань, Москва, Берлин, Капустин Яр, Байконур, далее – везде.
«Казанское сидение» с 1940 по 1945 гг. тоже имело свой смысл. Там, на территории авиазавода № 16емухоть не мешали работать. И В.А. Бекетов, капитан госбезопасности Бекетов, стоявший во главе СпецКБ НКВД, где отбывал свой срок Глушко, был человеком грамотным и достойным уважения.
Но наступило 2 августа 1944 г. его привезли на ближнюю дачу к И.В. Сталину, где и отпустили на свободу. Получив на руки справку об освобождении, он приехал на квартиру, откуда забрали Лангемака, к жившим там родственникам Б.С. Петропавловского. Кето рассказала о подробностях его ареста: как сама открыла дверь энкаведешникам, как проходил обыск, как Георгий Эрихович в последний раз грустно улыбнулся всем на прощание.
А в глазах Глушко слезы… И боль… Дикая, дикая боль… Оттуда и навсегда… Навсегда!
С того момента он и замкнулся. Стал невозмутим и внешне спокоен. Иначе арестуют, как Лангемака. Нет, не его, а Лангемака. Для него не было никого выше этого человека и уже не будет! Его Друга, его Кумира больше нет… Он стоял в коридоре той квартиры, где смеялись Его дочери, Ася и Майя Лангемак, где они придумали не одну шутливую выходку, где он много раз покрывал проказы своего друга перед его женой. Стоял и плакал… От обиды, что не смог, не успел… Не спас…
…Пролетая над территорией разгромленной Польши, Валентин Петрович сравнивал эти руины с остатками от… И в памяти его осталась только боль… Он для того и отвернулся к иллюминатору, чтобы никто не видел, что ему больно… В самолете было много его товарищей, которые так ничего и не заметили. Не заметили, что Глушко изменился окончательно… Они летели на изучение трофейной немецкой ракетной техники.
Став перед отправкой в Германию «профсоюзным полковником» (получив на время командировки звание инженера-полковника), он прекрасно понимал, что сейчас, в 1945 г. его самый близкий друг должен был быть не ниже генерал-лейтенанта инженерно-артиллерийской службы и не иначе, как Героем Социалистического Труда, если не дважды. Идя по Фридрихштрассе, он вспоминал о Г.Э. Лангемаке, в очередной раз сожалея, что тот никогда не разделит радости от возможности продолжать дело свой жизни… Георгий Эрихович не носил погон, но практически в каждом военном, имеющим полковничьи или генеральские погоны, конструктор видел своего друга… Он хотел видеть его живым и видел…
Почему этого не было раньше? Условия, в которых он находился, не давали возможности расслабиться. Теперь же, получив относительную свободу, он решил отдохнуть, и воспоминания о Лангемаке как удавкой сжали его сердце… Георгий Эрихович… И боль… Опять эта боль… Которая уже не уйдет никогда…
Нет, истерик уже не было… Хватит и той, в 1941-м… Тогда он плакал впервые за все время, проведенное им в застенках НКВД… Тогда впервые пожалел, что его не расстреляли… Задаваясь вопросом: ради чего он боролся?
Чтобы узнать, что Лангемака больше нет? Что они убили его ни за что…
Тогда Глушко «взял себя в руки» только благодаря слову, данному в детстве, теперь же… сил уже не оставалось… Он устал… смертельно устал… Но здесь в его жизни появилась немка… Очаровательная девушка, слегка говорящая по-русски… Она готовилась стать переводчиком, чтобы допрашивать советских военнопленных, и не успела… Это ее и спасло… Однако он с детства знал немецкий лучше, чем она технический русский, и ему пришлось самому говорить по-немецки, однако это было прекрасным поводом, чтобы возить ее с собой, как личного переводчика.
– Если родится мальчик, назовем его в память о твоем друге…
А в ответ… лишь слезы на глазах…
А потом родился ребенок… И когда конструктор уезжал в Москву, она хотела ехать с ним. Было получено разрешение и оформлены необходимые документы, но… ребенок умер, и она осталась… Осталась потому, что не могла… Эта смерть стала для нее сильнейшим ударом, и они расстались, вопреки их желанию быть вместе…
Но надо было продолжать работу. Ракеты и двигатели к ним следовали один за другим. Казалось, что это превращается уже в конвейер, конца и края которому не будет видно. И все ближе и ближе было осуществление его мечты. Может, именно это и спасало от мрачных мыслей и боли… И с каждым новым удачным стартом он повторял: «Это мы с тобой вместе, Георгий Эрихович…» или: «Чтобы я без тебя делал, Георгий Эрихович…»
И еще одно изменение. В 1947 г. он встретил Магду. Назначил свидание одной, а пришла другая. Та не смогла, прислала вместо себя подругу. Так и познакомились. У них родилось двое детей – Лена и Юра. Он так и не смог дать сыну имя уже умершего брата, но все равно назвал его в честь Лангемака. Ведь Юрий и Георгий – это одно и то же имя… Только первое по-украински, а второе по-русски.
Казалось, все было хорошо. Поставили на вооружение ракету Р-5, запустили первый спутник, скоро полетит первый космонавт, но что-то не давало ему покоя. Нет, среди первого набора не было ни одного человека, похожего на Лангемака, хоть чуть-чуть… Все вернулось обратно. Боль…
В начале 1961 г. в жизнь Валентина Петровича прочно входит Лидия Дмитриевна Пёрышкова. Человек, о котором он скажет мне перед смертью: «Всеми своими победами последних летя обязан этой маленькой женщинке…»
Она заняла пустоту в его сердце, и стало легче. Но что-то еще тревожило его. Тот факт, что вместе с ним уйдет в прошлое и Лангемак. Когда подрос Юра, то конструктор попытался поговорить с ним на эту тему, но всем обеспеченному мальчику это было не нужно. Боль отца его не интересовала. Он уже и не помнит об этом разговоре… А В.П. Глушко что было делать дальше?
Понимая, что это может плохо закончиться, они с Лидией Пёрышковой все же решаются на рождение совместного ребенка… Через некоторое время после моего рождения, летом 1972 г., В.П. Глушко впервые берет меня на руки.
Когда мне было три месяца, то, стоя возле моей кровати, он сказал, что растет его защитник. Так он меня и воспитывал, как своего защитника.
В 10-летнем возрасте я впервые столкнулся с реальностью этой жизни. Все прогулки до часа ночи и подожженные гаражи и помойки, которые были до этого, показались мне ерундой. Все угрозы о постановке на учет в детскую комнату милиции мельчали на фоне происшедшего осенью 1982 г. – весной 1983 г.