Маска Владигора

Вначале Любава пыталась спрашивать у Краса, у Хормута, с какой стати дворец заполнили борейские воины и каким образом попало им в руки секретное оружие Владигора. Крас с обычной своей издевательской усмешкой отвечал:

— Государыня, а разве могло быть иначе? Посуди сама, ладорцы отказались признать уродливого Владигора своим правителем, прогнали его. Уверен, такая же участь постигла бы и тебя. Вот я и решил пополнить твою дружину новыми силами. О, взгляни! Все эти воины прекрасно обучены! А как они любят тебя! Если, паче чаяния, во дворец ворвется чернь, они тотчас займут места у бойниц и любое нападение будет отбито. О Любава, положись на меня! Теперь Борея, где самым могущественным является князь игов, благороднейший Грунлаф, породнилась с Синегорьем. Так чего же тебе, Любава, так беспокоиться? Мир, вечный мир будет результатом брака Владигора и Кудруны!

Любава не верила ни единому слову Краса, но что могла она сделать одна в Ладоре? Жители и к ней самой относились недоверчиво с тех пор, как она перед всем честным народом пыталась представить урода своим братом, князем Владигором. Даже если бы попыталась дочь Светозора тайно собрать людей, способных подняться против поселившихся во дворце борейцев, немногие пошли бы за ней. В столице бродили слухи, что княжна Любава служит борейцам, исконным врагам Синегорья, которые готовят что-то страшное и непотребное для всего Ладора, Кудруна же, объявленная правительницей, по молодости лет в управлении делами государства ничего не смыслит, и правят за нее советники Грунлафа, Крас да Хормут.

Уныние и тоска повисли над Ладором, как тяжелые, готовые пролиться дождем облака, и не было в сердцах ладорцев ни радости, ни надежды. Собираясь на базарах, кляли они тех, кто изгнал урода Владигора. Им казалось, что пусть бы правил ими человек с уродливым лицом, но с именем Владигора, чем повелевали б ими приспешники борейцев.

Любава невестку свою Кудруну уже ненавидела, понимая, что девушку выдали за обезображенного брата и привезли в Ладор для того, чтобы от ее имени управлять всем Синегорьем. Однажды, улучив момент, проникла Любава в горницу Кудруны, дозволения не спрашивая у прислужниц. Увидела она княгиню с пяльцами в руках, сидела девушка близ оконца и вышивала.

— Над чем трудишься, княгиня? — подойдя к Кудруне, спросила Любава.

Дочь Грунлафа посмотрела на золовку затравленно, сказала просительно:

— Ах, сестрица, не называй ты меня княгиней! Ну какая я княгиня? Так, название одно! А вышиваю я рубашку для Владигора.

— Да, недурно получается, — с ненавистью взглянула на вышивку Любава, не веря в искренность Кудруны. — Думаешь, вернется Владигор?

— Вернется, обязательно вернется! — уверенно произнесла Кудруна.

— Да нет, вряд ли. Что ему здесь делать? Прогнал его народ, а Владигор гордый. Ты-то вот, я слышала, и не пыталась удержать его. Да и как тебя винить? Разве таких уродов любят?

Кудруна зарделась. Ей было неприятно слышать такие слова от сестры супруга. Не говорила никому Кудруна, что давно уж к человеку, с которым ее свела судьба, она на самом деле питает чувства очень нежные. Видела Кудруна, как страдает Владигор от уродства своего, и хотела приласкать его, утешить, да не успела: ушел он, а куда ушел, никто не знал.

— Не поверишь ты, Любава, — тихо молвила Кудруна, и на глазах ее блеснули слезы, — но я брата твоего… люблю и… жалею его очень. Вот если б разыскать его…

Но Любава Кудруне не дала договорить. Пяльцы с вышивкой вырвала из рук невестки, швырнула их в угол горницы. Вся пылая гневом, заговорила:

— Да врешь ты все, стерва борейская! Твоим бы языком да патоку лизать! Знаю, что затем вы с отцом Владигора зазвали в Пустень, чтобы на тебе оженить, испортив перед этим его лицо! Знал твой отец, что тебе одной достанется все Синегорье, а Владигора с лицом дурным никто в Ладоре уж не примет — прогонит его народ. Чего же притворяешься? Ладно, радуйся, борейская змея, да только помни — час расплаты близок, не потерпит люд синегорский, чтобы ими борейцы, враги исконные, повелевали!

Сказала так и вышла, а Кудруна, давно уже сообразив, что стала орудием в руках своего отца и советников его, долго плакала. Девушка вовсе не стремилась к власти, она просто хотела быть верной и достойной женой Владигора, поэтому упреки Любавы были ей особенно обидны. Когда настала ночь, позвала Кудруна в горницу прислужницу, ту самую, с которой ехала из Пустеня в Ладор. Велела ей узелок собрать с одеждой, еды дня на три приготовить и на конюшне отдать приказ седлать двух лошадей.

— Куда же едешь, княгиня, на ночь глядя? — недоумевая, спросила прислужница.

— Еду мужа своего искать. Знаю, погибнет он без меня…

Голос правительницы Кудруны без труда отворил ворота как дворца, так и городские. Спросила Кудруна, легко и справно сидевшая в седле, у стражников, не помнят ли они, в какую сторону поскакал князь Владигор, или, чтобы поняли вернее, человек в личине. Указали Кудруне дорогу, и поскакала княгиня в сторону леса, что черною стеной на фоне густо-синего ночного неба возвышался. Но не было ей страшно, лишь о том думала, как тяжело сейчас Владигору, всеми на свете гонимому.

В деревеньку, стоявшую неподалеку от леса, насчитывавшую пять-шесть домов, Кудруна со своей служанкой въехала, как и Владигор, на утренней заре. Поселяне уже не спали и, заслышав топот копыт, вышли из избенок.

— Вот так-так! — удивлялись, обступив двух молодых наездниц. — Девки на конях, да еще в господских платьях! Ну и чудеса творятся на земле Синегорской с тех пор, как лишилась она князя!

— Видно, скоро бабы вместо нас пойдут, ежели война с борейцами начнется!

— Эх, не стало Владигора, вот и пошло все кувырком!

Кудруна, удерживая поводьями горячего коня, на крестьян взглянула строгим княжеским взглядом, сурово сдвинув брови, сказала:

— А ну-ка цыц, смерды! Не вам судить да рядить о делах государственных. Сказали бы лучше, не проезжал ли через деревню вашу витязь в личине!

Крестьяне переглянулись. Прогнав витязя, спасшего их жен и дочерей от продажи в рабство, они и сами понимали, что поступили с ним несправедливо.

И вот надо же, спонадобился он княжеского вида девицам. «Эге, — подумали крестьяне, — не вышло бы нам какой-нибудь неприятности за наше скверное поведение, потому что ведь называл себя тот витязь Владигором, изгнанным из собственной столицы». Стояли и молчали, покуда согнутый, как кочерга, старик не проскрипел, к Кудруне обращаясь:

— Госпожа, верно, проезжал недавно некий витязь через деревню нашу. Сильно к тому же он нам помог, порубив десятерых разбойников, которые женщин наших похитить хотели. Владигором-князем называл он себя, но, когда снял свою личину да открыл лицо нам свое, немало удивились мы, до того страшным оказалось оно, мочи не было на него смотреть. Не поверили мы, что Владигор он, синегорский князь, вот и прогнали, хоть и обещал он всей округе нашей быть надежнейшим защитником. Прости уж нас, умом обиженных. Токмо своим глазам и доверяем…

Кудруна вспыхнула: как могли прогнать эти люди человека, которого она любила за сердце его, за ум, за смелость? Не разглядели в нем все эти качества? Лишь уродливую внешность увидели!

Сказала с презрением:

— Истинно, слабы вы умом, крестьяне! Князя своего прогнали вы, ну так не сетуйте, ежели, как саранча, враги Синегорья на земли ваши налетят!

Молвила и хотела пришпорить коня, однако передумала и, натянув поводья, спросила:

— А в сторону какую поехал он?

Старец махнул рукой:

— Туда поехал. Вернее, пешим побрел — закололи разбойники под ним коня.

Хотел он еще что-то сказать Кудруне, но стук копыт слова его заглушил, и проводили крестьяне смущенными взглядами двух поскакавших прочь наездниц.

Где бы ни проезжала Кудруна со своей служанкой, нигде даже не слышали о витязе в личине, но однажды легло у них на пути пепелище. Вся деревня, домов десять, сгорела то ль по воле Перуна, молнией спалившего ее, то ль в результате каверзы людской, то ль по чьей-то неосторожности. Трубы в небо глядели черными глазницами дымоходов, повсюду обвалившиеся, обугленные бревна, стропила…