Забытые смертью

Обо всех понемногу узнала Фелисада. И только Килька оставался тайной за семью печатями. Он не упускал случая подтрунить над нею, пройтись огульно в адрес баб такими словами, что с елок иголки от стыда осыпались. И при этом он даже не оглядывался на повариху, искренне считая, что и она не лучше прочих.

Фелисада не обижалась на него, сказав как-то вечером Кильке, что любой мужик получает от женщины ровно столько, сколько дал ей. Требовать большего — никто не имеет права. Не надо смотреть на бабу как на утеху. Она еще и мозги, и душу имеет. А уж если его, Кильку, отвергли, значит, хреновый он человек. А может, и мужик никчемный. Хороших не подводят, ими не швыряются. Разве только сучки. Но их не так уж много на свете развелось. А прежде чем бабу хаять, стоило бы иному мужику на себя оглянуться.

После этой отповеди Килька замкнулся. Стал раздражительным. Явно тяготился присутствием в палатке поварихи. Не упускал случая придраться к ней даже из-за пустяка. Мужики понимающе посмеивались над ним. И на выходки Кильки никто не обращал внимания.

Фелисада знала, что моторную лодку, кроме Кильки, Никитин не доверял никому Тот лучше самого себя изучил коварный фарватер реки и мог среди ночи, с завязанными глазами, привести моторку в село, не задев дном ни одной коряги, не царапнувшись о гальку. Словно нутром чуял реку человек, и ни разу интуиция не подвела его.

Фелисада, развязав узел, принесенный Васей, взяла из него теплую шапку, носки и шарф. Все остальное вернула в палатку. А утром, чуть свет, накормив мужиков завтраком, спустилась следом за Килькой в лодку.

Для женщины эта поездка была внове не только потому, что навестит сельский магазин, а и в моторной лодке она оказалась впервые.

— Садись ближе к носу! Да укутай сопли. Не то с ветром все на меня лететь будет, — бурчал хмуро Килька, оглядывая тяжелые, свинцовые облака, нависшие над Алданом. Небо готовилось то ли высыпать людям на головы сугробы снега либо закрутить их в ураганном ветре.

Фелисада села на лавку, на самом носу лодки, и Килька, столкнув посудину в воду, навесил мотор, влез в лодку и прямо с места, как резвый рысак, описав короткую дугу, вышел на середину реки и повел моторку, обгоняя течение.

Хлесткий ветер ударил в лицо Фелисаде тугой пощечиной. Фонтаны воды, разрываемые лодкой, поднялись выше головы. Они казались невидимыми сильными крыльями, несущими моторку над рекой.

Чудилось: поддай Килька газку еще немного, и лодка взмоет над водой оголтелой птицей, помчится к облакам и, пробив серую завесу, вырвется к самому солнцу, яркому и теплому.

Мелкие брызги воды попадали на лицо и руки бабы. Она отворачивалась от ветра. Но он повсюду доставал ее глаза, вышибал из них слезы.

«Попросить бы Кильку, чтоб сбавил скорость.

Но нет, осмеёт. Такое с кем угодно возможно, но не с ним», — думала Фелисада, чувствуя, как немеют от холода лицо и руки. А стужа пробирала все глубже, к самому сердцу.

Повариха кутала лицо в шарф, чтоб хоть как-то спасти горло от ледяного ветра, взвывшего над головой.

Небо чернеющим пузом ложилось к самой воде. Не видно берегов. Лишь темный Алдан без начала и конца стлался впереди нескончаемой змеистой лентой.

Фелисада оглянулась. Килька сидел спокойно, ухватившись за ручку мотора, смотрел вперед. Но, как бы ни старался он это скрыть, заметила баба, что лицо его посинело от холода.

Повариха продрогла насквозь. Зубы выбивали лихую чечетку. Она молила об одном — скорее бы наступил конец этому испытанию. Она не знала, сколько они проехали и сколько им еще суждено пройти.

От водяных брызг и холода телогрейка на плечах и груди коробом стала. Даже в сапоги попала вода, и ноги давно закоченели.

Фелисада молчала. Терпела. Ведь у всякой дороги есть свой конец. Когда-то и она вернется в теплушку. И уж никогда больше не согласится поехать с Килькой в сельский магазин.

Нет, уже не выбитые ветром, уже свои слезы катятся по щекам. От страха или от холода? Почему вдруг так темно стало? С неба посыпал снег. Крупные хлопья облепили Фелисаду, неподвижно сидевшую в лодке. Она уже не верила, что у этого мученья есть своя развязка, когда вдруг глухой удар в днище пробил дыру и в нее хлынула вода.

Баба ничего не успела сообразить. Лодка мигом стала оседать в воду. Килька, побелев с лица, вел лодку к берегу, широко разинув в крике посиневшие от холода губы.

Повариха кинулась к пробоине. Нащупала. Заткнула сорванной телогрейкой. И, быстро вычерпывая воду ведром, выливала ее за борт.

Килька осторожно причалил лодку к берегу. Огляделся. Сказал виновато:

— Эх, дьявольщина! С километр всего-то до села не дотянули! Говорил же Федьке, чтоб кого из мужиков отпустил со мной. Так нет! Уперся, козел! Словно не знает, что раз баба в море — кораблю несчастье!

— Послушай, ты, матрос — в штаны натрес, я тебе другое скажу: хреновому танцору всегда яйца мешают. Давай моторку на берег вытащим, пока ее ветром не унесло либо не утянуло на дно. Тогда тебе Никитин скажет, кто из нас в бабах оказался…

Вдвоем они быстро оттащили лодку подальше от воды. Килька перевернул ее. Глянул на пробоину, обхватил руками голову.

— Загробил посудину! Хана теперь. Что делать будем? — простонал мужик в отчаянье.

— В селе людей знаешь? Беги живо! Попроси помочь.

— Да бесполезно. Мне не помогут. Пустой номер.

— Почему? — удивилась Фелисада.

— Долгая история. Не до нее теперь, — отмахнулся Килька, принявшись крыть отборным матом растреклятую корягу, оказавшуюся на пути.

— Где село? Как туда дойти? — оборвала его Фелисада. И, как была, в рубашке, побежала в село, прихватив с собою деньги и список.

Первым ее заметил тракторист. Он, никогда не видевший и не знавший Фелисаду, понял, что не с добра бежит баба по берегу. В такой холод — в рубахе. И рванулся навстречу, думая, что убегает она от зверя.

Когда узнал, в чем дело, головой закрутил от досады:

— Дурных людей Бог наказал! И чего тебя, баба, к ним занесло? Неужели в свете путнего места для жизни не могла сыскать, как с этими урками жить в одной берлоге?

— Ты помоги. Лодку починить надо. Нам без нее ни вперед, ни назад. Что теперь судить людей? Все не без горбов. У всякого свои грехи за плечами мешками висят. У меня уже сил нет. До костей продрогла. А и тому, кто остался с лодкой, того не легче. Бутылку тебе поставлю. Помоги, голубчик!

Обещанная бутылка или ласковые слова растопили сердце. Только исчезла хмурость с лица. Подцепив тележку, поехал тракторист с Фелисадой туда, где, не надеясь ни на что, ждал и не ждал их Килька.

— Помоги, дружок, лодку в тележку поставь, — просила Фелисада. Тракторист, ощерив желтозубую пасть, с радостью согласился.

Еще бы! Голубчиком и дружком его лет тридцать назад звали бабы. Нынче не то что чужие, своя жена так не кличет. А все ж мужик! Хоть от макушки до задницы в мазуте, нутро все равно добрые слова и ласку любит. А баба не скупится на них. Видать, сама такое давно не слышит.

За два часа помог Кильке лодку отремонтировать. Да так, что и опытный глаз не увидел бы следов недавней аварии.

Килька на радостях вокруг моторки в пляс nyстился. А Фелисада, чмокнув в щеку тракториста бутылку ему в карман сунула. Тот и вовсе разомлел. Запунцовел. Благодарить бабу стал. Обещал завсегда подсобить, коль нужда прижмет. Ты, мол, только кликни. И показал свой дом. Кильку он в упор не замечал. Не говорил с ним, не приглашал.

Фелисада вместе с Килькой пошли спокойно в магазин, зная, что тракторист присмотрит за лодкой.

Баба уже много лет не была в магазинах. А потому немного растерялась. Сельмаг оказался много богаче, чем предполагала повариха.

Купив все по списку, Фелисада решила приглядеть кое-что и для себя. Она только ждала, когда уйдет из магазина этот Килька. Ну неудобно ей при нем нижнее белье себе спросить. Мужик тоже ждал, когда уйдет Фелисада, чтобы отовариться водкой. Наконец, он не выдержал. Набрал десяток поллитровок и, запихав их в рюкзак, заторопился из магазина.