Страница 78 из 86
Итак, верховный судья Сегье спешно приехал на вызов; но в Лионе он получил приказ не являться в суд, дабы на него не повлияли воспоминания о его давнем расположении к узнику, с которым он виделся лишь с глазу на глаз. Прежде всего комиссары и он сам торопливо выслушали трусливые показания данные герцогом Орлеанским в Вильфранше, в Божоле и затем в Виве в двух лье от Лиона, куда этот трусливый вельможа прибыл наконец по повелению кардинала, растерянный, дрожащий, с несколькими слугами, которых ему оставили из жалости, и под зоркой охраной французских и швейцарских стрелков. Кардинал заранее определил роль Гастона и продиктовал ему слово в слово все ответы; и в награду за эту покорность его избавили, вопреки установленному порядку, от тяжкой очной ставки с господами де Сен-Маром и де Ту. Затем верховный судья и комиссары допросили герцога Буйон ского и, собрав нужные сведения, обрушились на двух молодых подсудимых, спасти которых никто не хотел. История донесла до нас лишь имена государственных советников, сопровождавших Пьера Сегье, имена остальных чиновников не сохранились, известно только что среди них было шесть человек от гренобльского парламента и двое председателей суда. Во главе их стоял судья-докладчик, рекетмейстер Лобардемон, во всем ими руководивший. Жозеф что-то часто и подобострастно говорил судьям на ухо, исподлобья, с жестокой насмешкой посматривая на Лобардемона.
Было решено, что кресло послужит скамьей подсудимых, и все умолкли, чтобы выслушать ответы Сен-Мара.
Он сказал тихим, спокойным голосом:
— Передайте господину верховному судье, что я мог бы по праву обратиться в парижский парламент с просьбой об отводе назначенных судей, ибо среди них есть два моих врага, и во главе их стоит один из моих друзей, сам господин Сегье, которого я некогда утвердил в его должности, но я избавлю вас, господа, от многих беспокойств, признав себя виновным в заговоре, мною одним задуманном и осуществленном. Я желаю умереть. Следовательно, мне больше нечего сказать о себе; но во имя справедливости, оставьте жизнь тому, кого сам король назвал честнейшим человеком Франции и кто умирает только из-за меня.
— Введите его, — приказал Лобардемон.
Двое стражников отправились за г-ном де Ту и тотчас же привели его.
Он вошел и степенно поклонился с ангельской улыбкой на губах.
— Наконец-то настал день нашей славы! — молвил он, обнимая Сен-Мара. — Мы заслужим Царство небесное и вечное блаженство.
— Мы только что узнали, сударь, из уст самого господина де Сен-Мара, — сказал Лобардемон, — что вам было известно о заговоре.
Не поднимая глаз, де Ту ответил без малейшего смущения все с той же светлой улыбкой:
— Господа, я провел жизнь за изучением людских законов и знаю, что свидетельство одного из подсудимых не может служить к обвинению другого. Я мог бы повторить уже сказанное мною, а именно, что мне все равно не поверили бы, если бы я без всяких доказательств изобличил брата короля. Вы видите, следовательно, что я могу распоряжаться и жизнью своей, и смертью: Однако, рассмотрев оба эти выхода, я ясно понял, что, какова бы ни была отныне моя жизнь, она все равно будет несчастна после утраты господина де Сен-Мара: итак, я признаю и объявляю вам, что знал о заговоре; я сделал все возможное, дабы отвратить от него господина де Сен-Мара. Он считал меня своим единственным и верным другом, и я не хотел предавать его, а потому осуждаю себя по законам, собственноручно записанным моим родителем, который надеюсь, прощает меня.
При этих словах друзья крепко обнялись.
— Друг, дорогой друг мой, как сожалею я о твоей смерти, виновником коей являюсь! — воскликнул Сен-Мар. — Я дважды предал тебя, но ты узнаешь, как это произошло.
Де Ту стал целовать его и утешать.
— Сколь счастливы мы, что так кончаем жизнь свою, — сказал он, подняв глаза к небу. — С точки зрения человеческой, я мог бы жаловаться на вас, сударь, но одному богу известно, как я вас люблю! Чем только мы заслужили мученический венец и счастье умереть вместе?
Судьи не ожидали столь трогательной сцены и с удивлением смотрели друг на друга.
— Будь у меня хотя бы копье, — послышался чей-то хриплый голос (это был старик Граншан, незаметно проскользнувший в камеру: от гнева глаза его налились кровью), уж я сумел бы защитить его светлость от всех этих чернокнижников.
Два алебардщика тотчас же молча приблизились к нему; он умолк, отошел к окну, выходившему на реку, в котором еще не видно было проблесков зари, и, казалось, перестал интересоваться тем, что происходит в комнате.
Однако Лобардемон, боясь, как бы судьи не разжалобились, сказал громким голосом:
— А теперь, по повелению его высокопреосвященства, этих господ надлежит подвергнуть допросу с пристрастием, иначе говоря, обычным и чрезвычайным пыткам.
Возмущенный Сен-Мар позабыл о смирении и, скрестив руки на груди, шагнул к Лобардемону и Жозефу, которые в ужасе попятились. Первый невольно поднес руку ко лбу.
— Разве мы в Лудене? — вскричал узник.
Но де Ту, подойдя к своему другу, взял его за руку и пожал ее; Сен-Мар спохватился и, обратив взор на судей, продолжал спокойно:
— Мне кажется это весьма жестоким, господа; человека моих лет и звания не должны подвергать подобным формальностям. Я все сказал и готов все повторить. Я принимаю смерть по доброй воле и с величайшей радостью, а потому допрос с пристрастиями не нужен. У людей, подобных нам, не вырвать тайны путем телесных страданий; мы сдались по собственному желанию и в назначенный нами самими час; мы сказали все, что вам требовалось для предания нас смерти, больше вы ничего не узнаете; мы получили то, что хотели.
— Что вы делаете, друг мой? — перебил его де Ту. Он ошибается, господа, мы не отказываемся от мученичества, ниспосылаемого нам богом, мы сами требуем его.
— Но разве нужны вам эти постыдные пытки, чтобы войти в царство небесное? — спросил Сен-Мар.— Ведь вы и так мученик, добровольный мученик дружбы! Господа, я один могу знать важные тайны; они известны лишь руководителю заговора: прошу подвергнуть меня одного допросу с пристрастием, если с нами полагается обращаться здесь, как с самыми гнусными злодеями.
— Как милости прошу у вас, господа, — молвил де Ту, — не лишайте меня страданий, какие должен претерпеть и он; не для того я последовал за другом, чтобы покинуть его в этот неоцененный час и не сделать всего от меня зависящего, дабы войти вместе с ним в райскую обитель.
Во время этого спора Лобардемон и Жозеф тоже вступили в пререкания: Жозеф был против допроса с пристрастием, опасаясь, как бы пытки не заставили Сен-Мара рассказать о его недавнем посещении; Лобардемон же считал, что смерти узников мало для полноты его торжества, и настоятельно требовал пыток. Судьи окружили двух тайных советчиков великого министра и внимательно слушали их; сочтя, однако, по некоторым признакам, что капуцин пользуется большим влиянием, чем судья, они стали на его сторону и единодушно высказались против пыток, тем более что Жозеф сказал в заключение, понизив голос:
— Мне известны их тайны: эти тайны нам не нужны, — они бесполезны, да и нити их ведут слишком далеко. Господину обер-шталмейстеру остается выдать только короля, а его другу — королеву; о таких вещах лучше не знать. К тому же они ничего не скажут; я хорошо их изучил: один будет молчать из гордости, другой — из благочестия. Оставим их в покое: пытки их искалечат, обезобразят; они не смогут идти, и это испортит всю церемонию; их надобно поберечь, чтобы они достойно предстали перед народом.
Последнее соображение одержало верх; судьи удалились для совещания с председателем суда. Выходя из темницы, Жозеф сказал Лобардемону:
— Я дал вам вволю натешиться здесь; теперь вы позабавитесь, совещаясь с остальными судьями, а потом допросите трех заключенных в Северной башне.
То были трое судей Урбена Грандье.
Сказав это, он громко расхохотался и вышел последним, толкая перед собой ошеломленного докладчика.